Немцы Ангрена История

За сухими фактами документальных сообщений сложно прочувствовать и понять трагедию депортированного народа. И уж тем более неприметна судьба отдельных семей и отдельных людей, собственно, этот народ составляющих.

История ангренских немцев – это и неотъемлемая часть истории этого города, и, шире, часть истории немецкого населения СССР, попавшего в жернова репрессий.

На территории современного Узбекистана немцы стали появляться в 60-х годах XIX века, после завоевания части края Российской империей. В основном, это были военные и чиновники. В 1884 году ташкентская лютеранская община насчитывала 73 человека.

Позже в Туркестанский край начался приток немецких крестьян и ремесленников, прибывающих из центральной России, прежде всего, из Поволжья, где немцы селились с XVIII столетия.

В первом десятилетии ХХ века немецкое население Туркестана достигло уже 8,5 тысяч человек. Эти данные приводит исследователь Алишер Ильхамов в книге «Этнический атлас Узбекистана».

Согласно ленинскому плану национального размежевания территории Средней Азии, большинство мест компактного проживания немцев в Туркестане в 1924 году отошли к другим республикам. Тем не менее, в 1934 году в Узбекской ССР было 13 школ с немецким языком обучения, 3 рабочих клуба и 3 национальные библиотеки. По переписи 1939 года в республике насчитывалось около 23 тысяч немцев, сообщает А.Ильхамов.

Война навсегда разделила жизнь советских немцев надвое – «до» и «после». В 1941-м, после начала Великой Отечественной, была ликвидирована автономная республика немцев Поволжья, созданная в 1918 году. Проживавшие там почти четыреста тысяч немцев насильственно были выселены. А к концу 1941 года в Сибирь и Казахстан из европейской части СССР было депортировано свыше 800 тысяч советских немцев.

На этом репрессии не завершились: вскоре всё трудоспособное немецкое население было призвано в так называемую «трудовую армию», где, проживая на казарменном положении при лагерях НКВД или на предприятиях и стройках других наркоматов в огороженных и охраняемых «зонах», в отрыве от своих семей, немцы были вынуждены годами работать с утра до вечера, фактически являясь заключенными, рабами.

Всем им был присвоен статус спецпоселенцев (спецпереселенцев), то есть людей, выселенных из мест своего проживания без судебной или хотя бы формально судебной процедуры, особой категории репрессированного населения СССР, ограниченной в правах по национальному признаку.

После войны часть депортированных немцев была направлена в Узбекистан для работы в сфере добычи природных ресурсов и для строительства промышленных объектов.

По данным А.Ильхамова, немцы составили значительную часть трудовых коллективов Ташкента, Ангрена, Чирчика, Ахангарана, Бекабада, Газалкента, Мубарека, Ферганы, Джизака, Самарканда, Бухары и Навои, то есть наиболее развитых регионов Узбекистана.

Особенно много немцев было в Дукенте (пригород Ангрена; носил и другое название – Янгиабад-2), по разговорам, едва ли не половина населения.

В середине 1950-х правовые ограничения в их положении были сняты, а в 1972-м – и ограничения в выборе ими места жительства. «Это вызвало значительный приток немцев в республику, прежде всего с целью восстановления семейно-родственных связей, трудовой занятости и жительства в условиях более благоприятного климата», — отмечает Алишер Ильхамов.

Со второй половины 1950-х годов численность немцев в Узбекистане начинает быстро расти, помимо миграции еще и в связи с высокой рождаемостью. С 1959 по 1970 год немецкое население республики увеличилось в два раза. Но в 1980-е численный прирост немцев практически прекратился, сообщает Ильхамов.

Немцы внесли существенный вклад не только в промышленность, но и в науку и культуру Узбекистана. Немецкая тема нашла свое отражение и в художественной литературе: главная лирическая героиня повести А.Солженицина «Раковый корпус», действие которой происходит в Ташкенте, — депортированная немка.

В конце 1980-х немцы начали выезжать из Средней Азии в Россию и Германию. В 1990-е годы, после распада СССР, этот процесс принял взрывообразный характер. Так, если в 1989 году в Узбекистане, согласно переписи населения, проживало 39.809 немцев, то в 2000 году их оставалось уже 7.838, указывает А.Ильхамов. Сейчас — еще меньше.

В Ангрене немецкие «спецпоселенцы» долго старались сохранять самобытность своей культуры, веры и язык, особенно те, что селились в так называемом Немецком поселке близ Ангрена. Но уже их дети и, тем более внуки, находясь в русской среде и под влиянием русской культуры, большей частью утратили немецкие особенности. Культура мусульманских народов — узбеков, татар и таджиков, с которыми немцы десятилетиями жили бок о бок, не оказала на них заметного воздействия.

Сегодня в Ангрене остается около 40 немцев-пенсионеров. Их дети и внуки, как правило, результат смешанных браков, и немцами в «чистом виде» не являются.

Записываемые истории всколыхнули давно забытую боль. Когда некоторые из этих уже пожилых людей погружались в воспоминания, по их лицам текли слезы.

Людмила Леонидовна Пфейфер

— Мои предки жили в Крыму ещё с петровских времён, им дали землю в Джанкое, где они и обосновались.

В начале Великой Отечественной войны, как известно, всех немцев выселили. Можно сказать, в чём были, в том и вывезли. Всё нажитое осталось в Крыму. Прошли все муки ада.

Из Крыма по Чёрному морю немцев повезли на барже. Каким-то образом они узнали о приказе затопить баржу с людьми, а команде эвакуироваться на шлюпках. Люди поднялись и не дали команде это сделать, всё-таки доплыли до берега.

Потом родителей привезли в Кокчетавскую область — это северный Казахстан. Была зима. Под охраной НКВД немцев гнали пешком по степи. В санях везли только вещи и детей. Люди умирали прямо на дороге. Двое моих братьев, они тогда были ещё детьми, умерли в степи. Трупы сбрасывали на обочину дороги в снег, хоронить не разрешали.

Затем нашу семью отправили на северный Урал – железнодорожная станция Тавда — в трудовую армию, на лесоповал. У мамы там погибло три сестры. Одна из них с голоду сошла с ума и обгрызла себе на пальцах рук всю кожу и мясо. Ей было восемнадцать лет. Две другие сестры умерли от голода и тяжёлой работы. Немцев там погибло очень много.

Зимой 1946 года родителей вместе с другими немцами посадили в товарные вагоны и с северного Урала повезли в город Табошар (в нынешней Согдийской области Таджикистана – AsiaTerra). Везли долго, много месяцев, и приехали они туда только летом. Здесь добывали уран. Вагоны были забиты людьми: одни спали, другие ждали, когда освободится место. Мой брат Виктор родился прямо в вагоне 1 января 1947 года.

В Табошаре были урановые рудники, и мой отец стал работать там шофёром. Здесь родился мой второй брат, Оскар, а в 1951 году родилась я.

Летом того же 1951 года многих немцев, в том числе и нас, отправили в Узбекистан, в Ангрен. Снова пришлось бросить практически всё нажитое за эти несколько лет. На машинах через горный перевал нас увезли в этот город. Здесь нашу семью определили на подселение во времянку к одной русской женщине в посёлке Тешикташ.

В 1953 году умер Сталин. Эта женщина прибежала домой, плачет и, глядя на мою маму, с удивлением говорит: «Ида! Тебе разве не жалко?» А мама отвечает: «То, что Сталин мне сделал, не дай бог [пережить] никому».

До смерти Сталина всех немцев, в обязательном порядке отмечали в комендатуре. (Как неблагонадёжных, имеющих особый статус спецпереселенцев – AsiaTerra).

Потом нас переселили в бараки в посёлок Углеразведка возле Ангрена, в народе он назывался Немецкий посёлок. В нём в основном жили переселённые немцы. Хотя были и другие «спецпереселенцы» — крымские татары, корейцы. В каждой комнате за ширмами жило две-три семьи.

Постепенно немцы достраивали Немецкий посёлок, а через некоторое время стали строить посёлок Дукент рядом с Ангреном и селиться в нём. Здесь представители разных национальностей жили вперемешку. Сколько конкретно там было немцев, сказать трудно.

С 1941 по 1953 год у нас не было ни кола ни двора. В середине пятидесятых мои родители уехали жить в Казахстан. Там была вся мамина родня. В семье их было одиннадцать сестёр. Но через год родители вернулись, маме не подошел тот климат.

Папа в 1958 году построил дом в Немецком посёлке. В это время он работал на машине и возил урановую руду из Наугарзана, поселка на границе с Таджикистаном, рядом с Ангреном, там, как и в Янгиабаде, добывали уран. Папа тогда хорошо зарабатывал.

А мама моя никогда не работала, у нее было нас пятеро, детей, и она была домохозяйкой. Она прожила девяносто лет, а папа умер, когда ему было пятьдесят шесть.

Дома мы разговаривали и на немецком, и на русском языках. До 1983 года мы жили в Немецком посёлке, а потом продали дом и переехали в Ангрен, в четырёхэтажку, где я и живу до сих пор.

Сама я окончила медучилище, работала реанимационной медсестрой в детской больнице, сейчас на пенсии. Я замужем, но детей у меня нет. Мой старший брат работал водителем автобуса, сейчас он живёт в Германии. Другой брат был трактористом и умер ещё в 1980-е. Одна моя сестрёнка живет с семьёй в Ташкенте, она работает инженером-технологом на тракторном заводе. Другая в России.

Я, мама, сёстры и младший брат не поехали в Германию, хотя возможность была: в 1990-е годы Германия принимала всех немцев. Но нам нужно было переделывать неправильно сделанные записи в документах. Да и не хотели мы, по правде говоря, в Германию ехать. Мне даже страшно представить: другая страна, языка толком не знаю, чужой мир. Так и живём в Узбекистане.

Ирина Петровна Паули

— Мои родственники по отцу до войны жили в Казахстане. Недалеко от Семипалатинска есть город Аягуз; в колхозе возле него мой дед был председателем.

Когда началась война, его куда-то вызвали, видимо в НКВД, он ушел из дома, и пропал. До сих пор, несмотря на множественные запросы, в том числе в Москву, мы не знаем, что произошло с моим дедом. Скорее всего, он был расстрелян.

Зимой мою бабушку, дядю Мишу и дядю Яшу, как семью репрессированного, вместе с семьями других немцев погрузили в вагоны и отправили в северный Казахстан. Расселяли по разным поселкам. Отец рассказывал, что когда вдалеке появлялись огоньки, поезд притормаживал, но не останавливался, и солдаты прямо на ходу ногами выталкивали всех из вагона. Люди, ориентируясь на огни, по снегу шли в посёлок.

Тогда было голодно, мои родственники побирались по домам и просили хлеба. И были случаи, когда местные мазали на хлеб дерьмо — куриное, человеческое, свиное, и давали немцам.

После войны нашим разрешили вернуться в Аягуз.

Отца вместе с другими немцами привезли в Ангрен в 1952 году в качестве рабочей силы. Они работали в Янгиабаде (городок в горах возле Ангрена – AsiaTerra) на урановых рудниках. Отец был проходчиком и сразу стал очень хорошо зарабатывать. Потом он заочно окончил техникум и стал начальником участка на руднике. Мама была домохозяйкой.

Моя семья шесть лет жила в бараке. Я родилась в 1954 году в Янгиабаде, а в 1958 году нам дали отдельную комнату в коммуналке. В целом в Янгиабаде мы жили неплохо. Там было «московское обеспечение» (широкий ассортимент товаров и продуктов — AsiaTerra).

Но дискриминация по национальному признаку чувствовалась. Когда для обследования шахтёров приезжала медкомиссия, то в случае болезни немцам ставили диагноз «пылевой бронхит», а русским «силикоз» — это профессиональное заболевание лёгких. Мама по этому поводу в Москву даже жалобу писала. Отца обследовали повторно и диагностировали у него силикоз.

Когда мы с братом уже ходили в школу, на дверях нашей квартиры соседские мальчишки постоянно рисовали фашистскую свастику. Мы с ними из-за этого дрались. У меня до сих пор обида за всё случившееся с нашей семьёй. И брат из-за этого стал боксом заниматься. В армии он служил в начале 1970-х в десантных войсках на Кавказе, в городе Кировабаде (ныне Гянджа – AsiaTerra).

Некоторые русские, нам, немцам, говорили вслед «вон фашисты идут». И я помню, что даже среди взрослых из-за этого драка была. Но подобное отношение было не общим, а зависело от конкретного человека.

Немцы старались держаться вместе. Открыто, конечно, свои праздники не отмечали, но потихонечку культуру старались сохранять. Сейчас уже нет необходимости отмечать немецкие праздники скрытно. Мы, собственно, отмечаем только Пасху и Рождество. А вообще оставшиеся в Узбекистане немцы обрусели, и ни внешне, ни в быту практически ничем не отличаются от русских.

В 1972 году я уехала в Ригу и поступила там в пединститут. Была комсомолкой. А в 1978 году отец с матерью разошлись, и из-за этого я вернулась в Ангрен. Здесь же вышла замуж за немца-выходца из Канады, и такие немцы встречаются. У нас родился сын, Арнольд. Но впоследствии мы развелись, после этого муж уехал в Германию, и там погиб в аварии.

Через какое-то время я вновь вышла замуж. Мой муж наполовину русский, наполовину узбек. У нас родилась дочь. Сейчас я уже бабушка. А мой сын уехал в Россию и долго жил там, а в прошлом году погиб — разбился на машине.

В начале 1990-х я решила переехать в Германию, даже собирала документы. Семьи репрессированных, какими мы и были, забирали быстро. Но меня пугали столь радикальные перемены. Я даже где-то боялась опозориться, потому что здесь мы жили так, а там всё по-другому. И мне почему-то казалось, что я не справлюсь с их бытом.

Кроме того многие наши знакомые и родственники, уехавшие в Германию, очень тяжело адаптировались к той жизни и советовали мне, прежде чем туда ехать, хорошенько подумать.

По линии Красного креста до недавнего времени из Германии нам присылали продукты и медикаменты, и можно было даже бесплатно пройти медицинское обследование. А сейчас немцам-пенсионерам только раз в год дают посылки с продуктами. В Ангрене нас таких 31 человек. Но организация в Узбекистане, через которую нам поступала эта помощь, проворовалась, после этого всё усложнилось.

Сейчас мы в раздумьях, уезжать из Узбекистана или все-таки остаться. Окончательного решения пока не приняли.

Иван Петрович Церт

— Моя мать, её звали Елизавета Людвиговна, а ласково мы её звали Ома, родилась в 1915 году и жила в Черниговской губернии на Украине. В селе они жили зажиточно. У неё было три брата и четыре сестры. Двух братьев и мужа моей мамы репрессировали. Перед войной их забрали из села, и они пропали. О них ничего не известно до сих пор. А один брат скрывался в лесах, так он остался жив.

В 1941 году началась война и к концу лета немцы уже подходили к тому месту, где жили наши родственники. Началась эвакуация. Советские войска, чтобы не оставлять собранное зерно врагу, подожгли амбары, а людей повезли на железнодорожную станцию для отправки в тыл. В их числе была моя мать с двумя моими сёстрами, одной было четыре года, а вторая только недавно родилась.

В этот момент немецкие самолёты стали бомбить станцию. Советские войска в срочном порядке отошли, а мать с детьми так и остались на станции. Уехать было невозможно и им пришлось вернуться домой в село. Так они попали в оккупацию.

Не помню, в каком году, но когда советские войска стали освобождать Украину, немцы погнали людей на работы в Польшу. Мою мать тоже отправили в Польшу, и там она работала у какого-то пана, ухаживала за скотиной. Отношение к ней было плохое. О поляках она была не очень хорошего мнения.

В конце войны, когда советские войска стали освобождать Польшу, мать отправили в Германию. В Германии моей маме попалась хорошая хозяйка.

Когда закончилась война, советская сторона предложила немцам, вывезенным в Европу на принудительные работы с территории СССР, либо остаться в Германии, либо вернуться в СССР. Кто-то остался, а моя мать захотела вернуться на Украину, в своё село.

Тогда она уже была беременна мною. Кто мой отец — немец, русский или еще кто, я так и не знаю. Мать мне о нём никогда не рассказывала.

Возвращающихся посадили на поезд, в товарные вагоны, и вместо Украины прямиком отправили в Томск. Я родился в феврале 1946 года в пути, на каком-то полустанке в Пензенской области. Немка-хозяйка, у которой мама работала в Германии, дала ей в дорогу целый чемодан детских вещей. Солдаты всё отобрали в дороге.

В Томске всех привезённых поселили в конюшне. Отгороженные стойла служили отдельными комнатами для каждой семьи. Как только мы приехали в Томск, мать специально устроилась на моторный завод в пропиточный цех – на вредное производство, за вредность там давали молоко. Это молоко она приносила мне. Мать работала, а за мной ухаживали сестрёнки. Потом мать работала на разных стройках.

В конюшне мы провели всю зиму, а потом нам дали комнату в бараке, где мы жили до 1966 года, пока не уехали из Томска.

С 1946 по 1956 год мы, как немцы, находились под надзором томской комендатуры.

В 1965 году одна из моих сестёр вышла замуж за русского парня. У него было высшее геологическое образование и его из Томска, где они жили, послали по распределению в Ангрен, на шахты по добыче золота. Потом его направили на работу в Наугарзан. Это поселок на территории Таджикистана, рядом с Ангреном, там, как и в Янгиабаде, добывали уран. Их квартира в Ангрене освободилась, и они вызвали мать с моей второй сестрой. Те переехали в Ангрен, в эту квартиру.

Я в это время служил в армии, на Сахалине, в авиации. После службы в 1968-м году я сразу приехал в Ангрен, к своим. Таким образом наша семья оказалась в Ангрене, и с тех пор я здесь живу.

Моя мать была верующей — баптисткой. Я помню, что она всегда отмечала Пасху и до самой смерти, а умерла она в 1994 году, ходила в баптистскую церковь в Ангрене. Прихожан-немцев там было много. Церковь и сейчас действует.

В Ангрене я окончил горно-геологический техникум и двадцать семь лет, до выхода на пенсию в 1999 году, работал на рудниках по добыче золота в районе Ангрена.
На работе никаких притеснений из-за того, что я немец не было. У нас вообще много [представителей разных] наций работало: татары, корейцы, украинцы, русские, естественно.

У нас с женой есть дочь. Она живёт в Ташкенте и работает преподавателем английского языка. Она один соавторов учебника английского языка для школьников, по-моему, пятого и шестого классов, у нас в Узбекистане.

Одна моя сестра с семьёй живет в России, в Рязани. Они не захотели уезжать в Германию, потому что все дочери вышли замуж за русских, и они не хотели уезжать без детей и внуков. Старшая сестра в Германии. Племянница там же. А мы с женой никогда в Германии не были.

Мы не уехали туда потому, что моя жена русская, и она не могла оставить своих пожилых и больных родителей. Её отец до сих пор живёт с нами.

В нашем окружении немцев практически не осталось. Да и всю нашу жизнь в Ангрене мы в основном общались в русской среде. С немецкой культурой мы встречались лишь в баптистской церкви по праздникам. Оставшиеся немцы обрусели, каких-то немецких особенностей в них почти не осталось. Немца от русского ни внешне, ни в быту отличить уже невозможно.

Маргарита Климентьевна Шумахер

— Я родилась в 1935 году в Поволжье. Мои предки жили там с екатерининских времён, их привезли для освоения земель. Жили они в Унтервальденском районе, в городе Вольске, в 150 километрах от Саратова.

Моя бабушка по папиной линии была дочерью «раскулаченного» крестьянина. У нее было пятеро детей — дочь и четыре сына. Один из них — мой отец. А мои родители были колхозниками.

Нас эвакуировали 9 сентября 1941 года. И выселяли не так как других немцев. Немцам из других мест давали двадцать четыре часа на сборы, а нам дали несколько дней. Отец заколол свинью, а мама заготовила всё это мясо в дорогу. Остальную скотину мы сдали в колхоз. Дом тоже сдали. И по факту сдачи нам дали документы, а в 1944 году мы получили компенсацию за дом и скотину.

Везли нас в товарных вагонах. Целый вагон занимала наша семья и родственники по папиной линии: тёти, дяди, двоюродные и троюродные братья и сёстры. В дорогу нам дали возможность взять многое, поэтому в пути мы не голодали.

9 ноября 1941 года мы приехали на Алтай, в село Шадринцево, недалеко от Барнаула. В дороге мы провели целый месяц.

Отца сразу забрали в трудармию в Красноярский край, на лесоповал. А маму 25 декабря под Новокузнецк, тоже в трудармию — валить лес, и она пробыла там три года. Вернулась она домой в связи с указом освободить женщин, имеющих трех и больше детей.

Всё это время мы, трое детей, жили с бабушкой. Нищенствовали и побирались. Всё, что у нас было, поменяли на еду. Я на два года позже пошла в школу, потому что у меня не было приличной одежды и обуви.

В 1945 году вернулся отец, и мы переехали в леспромхоз «Сосновый бор». А в 1947-м обосновались в колхозе «Красный Октябрь», это всё на Алтае. Что интересно, нашими соседями были немцы из Соединённых Штатов Америки. Как они попали на Алтай, не знаю, но их было немало.

Немецкие традиции после депортации у нас в доме особенно не поддерживались. Некоторые праздники отмечали, не более. Везде, где мы жили, говорить по-немецки запрещалось, но дома мы разговаривали и на немецком и на русском.

Мои родители были католиками, веру свою не забывали и нас к ней приобщали. Всё это происходило тихо и незаметно, так как запрещалось. Но я всё-таки далека от этого и до сих пор никакую секту не признаю.

В феврале 1956 года я была освобождена со «спецпоселения» и меня отправили в колхоз на целину, а я оттуда сбежала домой на Алтай. (Освоение целины – масштабная кампания в 1955-1965 годах в СССР, направленная на ввод в сельхозоборот обширных земель в Казахстане, Поволжье, Урале, Сибири и на Дальнем Востоке – AsiaTerra). Колхозникам запрещалось уезжать из колхозов. Меня не посадили только потому, что родственник моего русского мужа был прокурором Алтайского края, он мне и помог.

В Ангрене я живу с 1970 года. Здесь с 1968 года жила моя сестра. Муж у неё был русский, и его отправили в Ангрен на строительство пятикилометрового туннеля. (Имеется в виду тоннель под Кураминским хребтом, соединяющий посёлок Наугарзан на таджикской стороне, с ведущей в Ангрен автодорогой на узбекской стороне; по этой дороге вывозили наугарзанскую урановую руду – AsiaTerra).

В 1970 году муж моей сестры утонул, и я приехала к ней. Пошла в ангренский горком партии и меня отправили работать на ангренский угольный разрез. Сразу же пообещали дать квартиру.

Я съездила на Алтай за вещами, приезжаю в Ангрен, а тут в самом конце 1960-х паводком смыло посёлок Тешикташ и сошёл оползень на Красноармейском руднике. Все квартиры отдали пострадавшим, а я осталась без жилья. Мне выделили комнату в бараке в посёлке ГРЭС, где я прожила четыре года. А в 1974 году от керамического комбината мне дали отдельную квартиру.

В Ангрене два года — 1978-й и 1979-й — я проработала завхозом в детдоме, но из-за воровства руководства, не смогла работать и уволилась. Воровали у детей, прежде всего, продукты. Да и всё остальное, что могли, тащили. Это невозможно, как воровали.

Потом два года я работала на экспериментальном заводе. Позже устроилась на керамический комбинат мастером, шестнадцать лет проработала на нём и в 1990 году ушла на пенсию. За мою работу у меня есть награды: дважды «Ударник коммунистического труда», «Ударник девятой пятилетки», много почётных грамот.

У меня было два мужа и оба русские. Двое своих детей и двое приёмных детей от первого мужа. Мои родные дети и один приемный, будучи уже взрослыми, умерли и лежат на кладбище.

Хотя немцев в Ангрене было много, особенно в Немецком посёлке, моё окружение состояло в основном из русских. Никаких притеснений с их стороны из-за того, что я немка, не было. Внешне и по жизненному укладу ни я, ни другие знакомые мне немцы от русских уже ничем не отличались.

Из немецких праздников я отмечала только Пасху и Рождество. Но ни на какие [молитвенные] собрания и праздники не ходила, сторонилась. Не моё это было.
Сейчас в Ангрене из родственников у меня остался только внук от старшего сына. С его семьёй я и живу. Мой второй муж умер в 2003 году. Моя старшая сестра, ей 86 лет, до сих пор живёт на Алтае. А младшая в Германии.

Сама я в Германии никогда не была. Могилы моих детей здесь, и под старость лет уезжать не хочу. Я бы на Алтай, может, уехала. Но из-за этих фашистов здесь сижу. Я этого Гитлера прокляла. Нам он так напакостил, что вся наша семья разорвана и разодрана. Если бы не он, мы бы жили и жили себе в Поволжье, и судьба у меня по-другому сложилась бы. Гитлер и Сталин — два друга. Но на Сталина я ещё не так обижаюсь.

Подготовил Дмитрий Тихонов.
Источник.