Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 16 История

Автор Сергей Арзуманов.

В начале июня 1941 года на центральной, тоже Красной площади Ташкента состоялся парад Юной Армии. За несколько дней до парада нам показали покрашенные чёрной краской муляжи деревянных «винтовок». Обязали, снять с них размеры и каждому сделать для себя такую же. Как ждали мы парада, как мечтали пройти ровным строем перед узбекскими вождями! Под палящим солнцем было нестерпимо жарко стоять в чёрной униформе, сшитой из плотной жёсткой ткани, которая называлась «чёртова кожа». Пот лил с нас струёй, гимнастёрка и брюки от солнца нагрелись так, что жгло спину, плечи, руки, ноги. Одежда прилипла к телу, сковывая движения. Замечу, что все мы были обуты в тяжёлые чёрные ботинки, между прочим, не снабжённые кондиционером! Быстрей бы уже началось! И вот долгожданное событие! Командир скомандовал так, что слышно за километр: «Смирно! Равнение…! К торжественному маршу…! Оружие наперевес!… Шагом марш!» И под звуки марша военного духового оркестра мы прошагали, печатая шаг о брусчатку площади, с трудом сдерживая на лице радость от такого «великого события». С трибуны раздались аплодисменты и кто-то хриплым голосом выкрикнул:
«Да здравствуют советские юнармейцы, будущие защитники нашей Великой Социалистической Родины! Ура-А-А!!!»
В восторге мы так орали «ура», что тоже почти все охрипли. **

* С фронте он вернулся живым. Я мог с ним увидеться в 1991 году. Встречу я по глупости отложил на следующий свой приезд: хотел подготовиться, купить подарок. А в следующий приезд узнал, что он уже умер. Опоздал, значит.
** Поется: *Как молоды мы были…». Нет, «Как глупы же мы были, наивны и восторженны. К сожалению, от былого не осталось лишь восторженности, а глупости и наивности и сейчас — хоть отбавляй.

Думаю, что Читателю будет интересно узнать, что до июля 1940 года не все знали, какой сегодня по календарю день недели: понедельник, вторник или воскресенье. Эго помнили разве что верующие люди, большинству же населения это было ни к чему. Действовала 6-дневная рабочая неделя при продолжительности рабочего дня 6 часов! Шестой день «недели» был выходным. Все трудящиеся и школьники твердо знали, что выходными являются 6, 12, 18, 24, 30 и 31 числа каждого месяца. Но какие-то два дня 31-го числа отрабатывали, компенсируя недостаток рабочих дней в феврале. А ведь за границей тогда трудились по 8 часов при 7- дневной рабочей неделе с выходным по воскресеньям! Дисциплина везде была — хуже некуда. За опоздание и прогулы практически не наказывали: как можно взыскивать за такие «мелочи» с рабочего класса — «гегемона революции»? А вот со служащих спрашивали «по всей революционной строгости»!
Власти поняли, что так дальше нельзя. В начале 1940 года вышло постановление, обязывающее директоров предприятий и учреждений немедленно уволь¬нять нарушителей дисциплины. Категорически! Без всяких там рассусоливаний! Опоздал, тебя увольняют. Прогулял — тоже. Если же директор скроет — увольняют его самого. Решительно! Без всяких там! Что началось! Ведь народ привык уже опаздывать и прогуливать, особенно после получки. Даже зная, чем это грозит, продолжали нарушать дисциплину. Верно ведь говорится: привычка — вторая на¬тура. Из-за массовых увольнений стало лихорадить предприятия, останавливались производства. Оказывается, и тогда действовало наше известное российское головотяпство: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
Спешно был издан знаменитый, прозвучавший, как взрыв, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1940 года. В стране установили 8-часовой рабочий день и семидневную рабочую неделю с одним выходным днём, но не обязательно в воскресенье. Выходные дни назначались, как тогда говорили, «по скользящему графику»: у одних предприятий выходной день был в воскресенье, у других — в понедельник и т. д. А всё из-за того, что надо было «рационально и равномерно использовать мощности электростанций». Теперь стали припоминать, какой день недели за каким идёт, понадобились отрывные и прочие календари.
Но это ещё было терпимо: за 8-часовой день боролись ещё до революции, он был установлен в других странах, а чем мы лучше (или хуже)? А вот дальше определялись драконовские наказания за опоздания, прогулы, появление на работе в нетрезвом виде и т.п. За такие нарушения трудовой дисциплины виновные не увольнялись, а предавались суду. Директор обязан был немедленно передать дело «в самый справедливый суд в мире», который без разбору выносил стандартный «справедливый» приговор. Стригли всех под одну гребёнку — «6 месяцев принудительных работ по месту постоянной службы, с вычетом 25 % заработка в пользу государства».

Это не всё. Главное в Указе было «на закуску» — отныне трудящимся запрещалось «самовольно оставлять производство», они не имели права уволиться с работы без согласия начальства. А за «самовольное оставление работы» грозила уже не «принудработа», а 1 год тюремного заключения. В приговорах это именовалось «заключение в исправительно-трудовых лагерях сроком до 1 года» Не «в концлагерях», как у немцев, а в «исправительно-трудовых» — чуете «принципиальную разницу»?
Во время царствования на Руси Алексея Михайловича, как известно, окончательно закрепилось крепостное право. Крестьянам тогда запретили пере¬ходить от одного помещика к другому. Тогда и родилась поговорка «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Теперь впору бы восклицать: «Вот тебе, гегемон, и июльев день! Но «народ безмолвствовал», все помнили 37-й и последующие годы террора и помалкивали, показывая «фигу в кармане» у себя в спальне, и то без свидетелей.
Это было, по существу, установление рабства, оправданием которому ничего не могло служить: ни желание укрепить дисцип¬лину, ни надвигающаяся война. Читатель вряд ли знает, что почти каждый второй житель «свободной социалистической страны» имел судимость! Этот бесчеловечный закон отменили только после смерти Сталина, где-то в 1955-56 году. И это, несмотря на то, что 15-16 лет во всём мире говорили и писали о «рабском труде при тоталитарном советском режиме. Знаю об этом, так как, начиная с 1950 года, я иногда слушал «забугорные» радиостанции «Голос Америки», «Би-Би-Си» и «Свободная Европа».
Как ни готовились, война всё же нагрянула неожиданно. Мы с мамой днём 22 июня «делали базар» — покупали продукты, и один знакомый узбек по секрету сказал, что началась война. Мне было 15    лет. Началась другая жизнь. В военкоматах круглыми сутками стояли длинные очереди молодых людей с повестками о призыве в армию. Отдельно стояли добровольцы, желавшие немедленно отп¬равиться на фронт и в две-три недели разгромить фашистов. Я тоже рвался в бой. С соседом Вазгеном Хуршудовым на второй день войны мы пришли в военкомат и, выставляя напоказ свои значки «БГТО» и «Юный Ворошиловский стрелок», просили взять нас на фронт. Но нас прогнали, посоветовав: «Пока учитесь в школе и занимайтесь в кружке противовоздушной обороны. Надо будет — вызовем». Я последовал этому совету, о чём расскажу дальше.
Некоторые узбеки, помнившие войну с Финляндией, наивно радовались: «Скоро вдоволь будем есть казы». Разъясню. За год до начала этой войны на прилавки среднеазиатских магазинов было брошено огромное количество конины, которую азиаты предпочи¬тают даже баранине. Конское мясо железнодорожными вагонами поступало, говорили, с финской войны. Из конины готовят много вкусных блюд, но вне конкуренции — колбаса казы, являющаяся не только праздничным угощением, но и, считается, обладающая целебным свойством — преумножает мужскую силу.
Но конина почему-то не поступала, зато хлынули беженцы сначала из Украины, а потом и из Москвы. Цены стали расти, как на дрожжах. Магазинные полки опустели, в «Ташкенте — городе хлебном» исчез из продажи хлеб, его стали отпускать по карточ¬кам, которые выдавались по месту постоянной работы или жительства. Большинство беженцев приехали с большими деньга¬ми, на их благополучии это не особенно отражалось. А были беженцы, которые прибыли ни с чем. Им негде было жить и нечего было есть. Рядом с нашим домом был большой углублённый пустырь, его называли «овраг», образовался он ещё тогда, когда отсюда брали землю для высокой насыпи под строившуюся железную дорогу. И вот этот пустырь заняли сотни нищих бездомных беженцев. Они ночевали прямо под открытым небом, постелив под себя старые фанерки, газеты, картонки. Летом ещё ничего, а, начиная с осени, ослабев от голода, холода и болезней, стали умирать. Я не однажды видел, как в овраг приезжала телега, и два рабочих, взяв трупы за руки и за ноги, бросали их в телегу. Зрелище это, скажу я вам, не для слабаков. Нечто подобное я видел в голодном 1933-м году на улицах Мерва.
Война задела и нашу большую семью. Нормальные хлебные карточки получали лишь двое: Ерванд и Люся. Остальным — маме и пятерым детям, в том числе и мне, полагались иждивенческие карточки, по которым выдава¬лось по 300 граммов хлеба в день. Мама уже не подрабатывала, а я ушёл в «противовоздушную оборону»: сначала учился, а потом преподавал на общественных началах, т.е. бесплатно, эту немудрёную «науку» в кружках. Шла мобилизация, везде требовались люди. Взяли на фронт командира-инст- руктора ПВХО Куйбышевского райсовета Осоавиахима, носившего звание старший лейтенант. Меня уже знали и порекомендовали на освободившуюся должность. Установили «оклад содержания» 450 рублей в месяц. По долж¬ности полагалась «рабочая» карточка — 800 граммов хлеба в день. Выделялись также талоны на УДП (Усиленное Диетическое Питание). Кроме того, бесплатно выдавалась командирсхая военная форма по полной летней и зимней нормам. Это было очень лестное предложение пятнадцатилетнему парнишке. Не раздумывая, я согласился. У меня ещё не было паспорта, поэтому оформили на работу по «метрикам», на которых поставили штамп «Принят на работу 16.Х.1941 г.» *

*    3та дата начала моей трудовой деятельности. Последняя запись в трудовой книжке • Уволен 01.02. 1990 г.». В Пенсионном фонде подсчитали мой трудовой стаж, оказалось 49 лет 10 месяцев.
С этого дня я по утрам стал ходить не в школу, а на службу. Уже нельзя было опаздывать, тем более прогулять. Это не школа, где можно «пропустить уроки» и получить за это замечание. За «пропустить службу», а это называлось «совершить прогул», отда¬вали под суд. А в школу надо было идти вечером, она потому и называлась «вечерней». Однако за целый день так набегаешься, так устанешь и проголодаешься, что уже не до школы: быстрей бы до¬мой. А добираться далеко. Пока доедешь, поешь — в школу уже поздно. Откладываешь на завтра. А завтра — то же самое. Стал учиться урывками, школа отошла на второй, даже на третий план, и в конце концов я её забросил, о чем впоследствии горько жалел.

А это оборотная сторона метрик. На ней сведения об отце и матери, их возраст, постоянное место их жительства, социальное положение, какой по счёту ребёнок в семье, фамилия лица, заявившего о рождении ребёнка, и его личная подпись. И отметки и штампы о каких-то выдачах и записях. Но представляет особый интерес то, что в верхнем левом углу метрик: штамп о приёме меня на работу в Куйбышевский райсовет Осоавиахима 16 октября 1941 года, для острастки и надежности скреплённый печатью с гербом этой организации. Отметку о приёме на работу полагалось ставить в паспорте, но у меня его ещё не было, и кадровик отметил в метриках. Ещё одно, из-за чего метрики можно питать уникальными: на ней собственноручная подпись моего отца, правда, нечёткая. Зато довольно чёткая подпись «совершившего запись», некоего Битюнкова. Лучше бы было наоборот.

Покажется невероятным, что 15-летнего мальчишку, не имеющего паспорта, приняли на ответственную службу. Ну, во-первых, мне было не 15, а 15 лет и 7 месяцев (это шутка). А во-вторых, и это главное, — время было военное, взрослели и мужали рано. Если на фронте двенадцатилетние мальчики служили вместе со взрослыми в разведке, постоянно рискуя жизнью, то почему в тылу 15-летнему юноше нельзя было доверить серьезную работу без риска для его жизни? В России в Гражданскую войну юноши занимали высокие государственные и военные посты. Хрестоматийный пример: известный детский писатель Аркадий Гайдар в 16 лет командовал полком — время было такое. И в моём случае (не хочу сравнивать себя с Гайдаром, масштаб не соизмерим, да и нескромно это) — тоже время было такое. Просто в нужное время я оказался в нужном месте. В это время и на этом месте мог оказаться любой другой. Вполне возможно, что повлияло и то, что не раз я слышал о себе: «Он из молодых, да ранний».
В мои обязанности входила организация групп самозащиты в учреждениях, предприятиях и домоуправлениях. В них по штату не были предусмотрены штабы МПВО (местной противовоздушной обороны), их оснащение средствами обороны (аптечками, противогазами, дегазаторами, инструментами и прочими средствами защиты от авиационных налётов), а также подготовка (учёба) личного состава этих групп. Мне приходилось подготавливать кадровые решения и вопросы финансирования для последующего их утверждения начальством. Хотя фронт от Ташкента находился далеко, всё равно требования были такие же, как в прифронтовых областях. Объём работы был большой, особенно в первое время, поэтому приходилось задерживаться допоздна, собственно, это и послужило основной причиной, почему фактически бросил школу.

Такой была улица Карла Маркса в 40-е г.г. прошлого века. Справа красивое старинное здание — самый большой (и единственный!) в то время универсальный магазин в Ташкенте.