Сказка Корейских озёр Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

Ныне тебя, о сом, воспеваю, могучую рыбу…

Весной на Корейских озёрах, что близ Сырдарьи, я ловил серебристых карасей.

Клёв был отменный, и мне было не до красот этого, действительно, чудесного уголка природы. Вокруг жёлтая, выгоревшая, словно верблюжья кошма, степь. А перед глазами ослепительная бирюзовая гладь воды, простёгнутая вкруговую иглами тростников. Но однажды, когда клёв стал «остывать» я заметил (особенно на вечерних зорях), что ближе к середине озера образуются какие-то волнообразные широкие круги, постепенно сужаясь.

И вот как-то, когда круг сузился до гимнастического обруча и, вода успокоилась, из глубины вынырнуло какое-то чудище. Оно перевернулось в воздухе белым брюхом, шумно плюхнулось обратно и скрылось на дне.

В лохнесское диво я давно уже не верил, но насторожился. Поднял к глазам бинокль, который всегда находился при мне.

Вскоре загадочный кульбит повторился. И второй, и третий раз. На четвёртый — я хорошо разглядел в ныряльщике полутораметрового сома. Знакомый рыбак мне говорил, что в это время года у сырдарьинских великанов начинается нерест. Вот и этот, видимо, повинуясь древнему инстинкту, таким образом, вымётывал икру.

Накувыркавшись всласть, сом почему-то не уплывал в свои любимые покои — ямы, а оставался на месте, на четверть, выпятив из воды горбатую маслянистую спину. Этакий крохотный пятнистый островок.

«Загорает после ванн», — понимающе улыбнулся я.

Но моя догадка вышла не полной. Оказалось, что сом совмещал приятный отдых с полезным занятием. Каким? Это я понял позже.

Вот над озером с заполошным визгом завихрились чайки. Несколько раз они позёмкой пронеслись на бреющем полёте над самой водой. И тут одна из них «выкололась» из стаи и села на «островок». Важно прошлась по нему взад-вперёд. Один раз, другой. И вдруг «островок» ожил, молниеносно ударил тугим хвостом. Фонтан брызг накрыл чайку. Больше я её не видел…

«Ах, вот оно что!» — осенила меня запоздалая догадка. Так сом охотился.

Но зато и в другие дни мне довелось наблюдать за охотой усатого великана. Он показывался каждую вечернюю зорьку в одной и той же части озера. То есть на серёдке. Обычно осторожные чайки продолжали принимать его широкую спину за «островок». Смело садились на него отдохнуть. И всякий раз стая не досчитывалась очередной своей товарки.

Однако не только чаек привлекал этот коварный «островок», но и синиц-трясогузок, и куликов-ходулочников. А однажды я даже стал свидетелем, как к нему навстречу выплыла кряква со своим пушистым выводком. Но ни утка, ни утята даже не подозревали, к какой опасности они приближаются.

И тогда я не выдержал, соскочил с места, замахал удилищем и, что есть силы, закричал:

— Кыш, кыш, глупые!

Кряква заметила человека, уж его-то она точно напугалась, ударила шумно крыльями, громко закрякала и быстро упрятала хлопунцов в мелких прорезях тростников.

Больше с той памятной зорьки охотника-сома я не встречал. Но осенью мне о нём напомнил всё тот же знакомый рыбак. Сказал, что не далее, как неделю назад, приезжали из города крутые мужички на «Джипе». Поставили сети, а наутро вытащили сома, который весил около двух центнеров. Когда ему распороли брюхо, то в нём насчитали четыре чайки, двух утят и одну ондатру. «Водяной заяц» ещё сучил лапками. Был ли это тот сом, что ловил при мне чаек, не знаю. Ведь на Корейских озёрах они не одиночны.

И всё-таки мне почему-то стало жалко сома-великана угодившего в браконьерскую сеть. Словно оборвалась какая-то сказка.