Аисты в городе Искусство История Ташкентцы

Прислал Gangut.
Отправляю вам главы из книги «Аисты в городе», посвященные землетрясению 1966 года. Эта книга как-то упоминалась на сайте. Значит, несмотря на то, что издана она уже давно – запомнилась не только мне. В сети её нет, пришлось эти несколько глав оцифровать самостоятельно (OCR).

Очерки и рассказы для детей
1968 г.
Главы из книги

Наше общее желание
У каждого человека есть на земле такое место, — может быть, город или деревня,а иногда целая страна, — такое место, в котором давно этот человек мечтает побывать.

Так и я с детства хотел поехать в Среднюю Азию. Про Среднюю Азию я читал книжки, какие мог найти; про Среднюю Азию я смотрел все фильмы, которые мне разрешали смотреть. А однажды на улице я услышал разговор двух людей про Среднюю Азию. Я шёл за этими людьми вдоль длинной улицы и слушал, слушал их рассказы до тех пор, пока они не вошли в ресторан «Восточный», куда меня, понятно, не пускали, по-малолетству.

Зимой, когда на улице темно и холодно, бывало, вдруг диктор скажет по радио; «В Среднюю Азию пришла весна, распустились цветы, и люди ходят без пиджаков», И тогда я быстрее подбегаю к радио, включаю его погромче, чтобы лучше услышать этот рассказ диктора.

А однажды я узнал, что Владимир Арро стал мечтать о Средней Азии ещё раньше меня. Потому что много лет назад он уже ехал в узбекский город Коканд вместе с другими детьми из блокадного Ленинграда. Случилось так, что он не доехал до Узбекистана, но он навсегда запомнил те, вагонные, теплушечные мечты о добром и светлом крае.

И вот мы смогли исполнить это наше общее желание. О поездке в Узбекистан мы заговорили в декабре. И говорили потом, не переставая, всю зиму.

В самые холодные дни, когда, промерзшие, мы поджидали на остановке заблудившийся где-то автобус, мы вспоминали Узбекистан.

— Вот уж где отогреемся!

И сразу становилось теплее.

Потом был март, и мы жмурились от солнца, смеялись над воробьями, пляшущими в лужах, и радовались:

— Скоро в Узбекистан!

Мы составили точные планы и продумали четкий маршрут. В специальный блокнот мы записали, сколько дней и ночей на какой город мы потратим.

Вероятно, так бывает всегда: самые твердые планы могут рухнуть от маленькой непредвиденной неожиданности.

А в этот раз неожиданность была так велика, что даже сама природа готовила ее целых сто лет.

Но мы об этом не знали и чертили в блокноте точные планы. Первым городом в нашем блокноте был записан Ташкент.

Вторые сутки после первого толчка
В те минуты, когда мы стояли на аэродроме и ждали посадки в самолет Москва — Ташкент, все наши железные планы внезапно полетели кувырком. НАМ СКАЗАЛИ, ЧТО В ТАШКЕНТЕ ПРОИЗОШЛО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ.

Никто не знал, какое оно — землетрясение, никто не знал, когда оно успело произойти; все слышали лишь обрывок радиопередачи.

Откуда узнают новости? По слухам. По радио. Из газет. Слухов никто не слышал. По радио объявляли очередной рейс. Оставалось газеты. В самолете я сразу взял со столика несколько ташкентских газет.

«25 апреля в Ташкенте закончились соревнования малышей четырех — девяти лет на детских автомобилях и велосипедах», — прочитал я в одной газете.

Не то. Я взял другую.

«На ташкентской кондитерской фабрике «Уртак» сильно возрос выпуск карамели с шоколадносоевыми начинками»,

Опять не то. В третьей газете я прочитал:

«Ташкентский театр имени Хамзы готовит новый спектакль — «В ночь лунного затмения».

Лунное затмение — уже ближе. Но где же о землетрясении? О землетрясении в газетах не писали, просто не успели написать об этом. Газеты уже были готовы, их складывали уже в машины, чтобы отвезти подписчикам или в наш самолет или в другие самолеты, когда ташкентцы почувствовали первый толчок. И поэтому статьи в газетах были веселые и ласковые: «От сердца к сердцу», «Светлый путь», «Через степи, горы и оазисы», «Такое приятное знакомство».

Оставалось сидеть в самолетном кресле, волноваться вместе с соседями-узбеками и ждать конца рейса, приземления в ташкентском аэропорту.

«ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ», — это первое, что мы услышали, спустившись на землю.

В четыре часа ночи, через сутки после первого толчка по гостиничному залу бродили невыспавшиеся люди.

— Только что тряхнуло пару раз, — объяснил нам один, особенно невыспавшийся человек, — невозможно заснуть.

А два иностранца дремали в креслах, держась за кожаные коричневые чемоданы.

И швейцар, и администратор, и усатый, под маршала Буденного, милиционер,— все стояли у дверей, выглядывая на площадь. Словно новый толчок мог прийти со стороны, с площади, а не из-под земли.

На улице в это время тоже никто не спал.

Не спала армия. Она репетировала первомайскую демонстрацию, демонстрировала свою мощь, и никакие стихийные бедствия были ей не страшны. Проходили мимо, тяжело гудя, боевые машины; большой духовой оркестр исполнял военные марши.

Не спали мирные жители — ташкентцы.

Первый потерпевший дом стоял сразу за гостиницей — штукатурка с его стен была словно специально содрана и валялась на земле. Стены отошли друг от друга, и через огромную щель между ними можно было свободно пролезть внутрь дома. Рядом с этим домом на тротуаре ничем не огороженные стояли три кровати. Под одеялами лежали люди.

У следующего дома горел костер. Костры горели вдоль всей улицы, прямо посередине проезжей части. У ближайшего огня грелись женщины. Тут же на раскладушках дремали их дети. А два парня слушали по транзисторному приемнику передачу «Маяк». Потом подошли мальчишки, стали ворошить костер, подбросили в огонь часть этажерки.

— Спать-то охота? — спросила мы у этих мальчишек.

— Мы всю ночь сегодня не спали, — похвастался один.

— И следующую тоже не будем спать,— сказал другой.

С рассветом люди стали гасить костры, застилать кровати, а на многих домах можно было прочитать надписи: «Дом аварийный».

Рядом с разрушенным кинотеатром «Искра» висела новенькая, ничуть не пострадавшая афиша. Вечером накануне землетрясения здесь шел фильм «Время, вперед». И никто зрителей не знал, что не стоит торопить время, что времени до землетрясения осталось совсем уж мало, что это последний фильм идет в кинотеатре, что через несколько часов кинобудка будет перекорежена, выпадет на улицу стена, а потолок, едва поддерживаемый несколькими балками, провиснет почти до пола.

Началось утро. Второе утро после первого толчка. Городские часы по-прежнему показывали 5 часов 23 минуты. Они будут показывать это время и завтра и еще несколько дней.

«Ташкент выдержал», — прочитали мы, наконец, в газете «Ташкентская правда». Потом заговорило радио. Ученые рассказали жителям города о природе землетрясения. «Такой сильный толчок больше не повторится», — успокаивали они жителей и самих себя, потому что они ведь тоже были жителями Ташкента.—

Энергия пойдет на убыль, и толчки ослабнут. «Жаль, что я не почувствовал настоящего землетрясения, — подумал я, — теперь уж одна слабеющие толчком. Я не знал, что ученые тоже могут ошибаться. Толчок, такой же сильный, как первый, повторился через две недели. Я сразу почувствовал его силу, потому что меня вдруг в три часа ночи подкинуло в кровати. А когда я по трясущемуся во все стороны полу побежал сначала к балкону, а потом назад, к одежде, то увидел вдруг на своей кровати два солидных куска штукатурки.

Но так было через две недели, а в то, второе, утро носом первого толчка люди принялись налаживать обычную жизнь.

Мимо нас пронесся переполненный трамвай. Рабочие ехали на заводы. К автобусу тоже стояла длинная очередь из людей в рабочей одежде.

Вокруг Алайского базара разрушенных домов было больше всего. Но люди шли на этот базар. Старый узбек в халате и в чалме проехал верхом на ослике. Тоже на базар.

Несмотря на остановившиеся часы, минута в минуту начали работать учреждения. В Публичную библиотеку, дворец пионеров, Городской музей, в редакцию газеты «Комсомолец Узбекистана» входить было опасно для жизни. Но люди входили. Из под обломков штукатурки и кирпича они вытаскивали ценные книги, а в редакции выпускали газету.

Всё-таки можно прожить хоть неделю без Публичной библиотеки, без Дворца пионеров. Даже без бани можно как-то прожить. А вот без радио жить нельзя. По радио передают новости и объявления: о победах футбольной команды «Пахтакор», о помощи всей страны жителям Ташкента. По радио выступает Виктор Уломов. После нового  толчка он сообщает, сколько баллов был этот толчок,  что показали приборы. И поэтому, хотя Дом радио был разрушен, редакции продолжали работу. В тесный дворик возле сараев редакторы радиопередач перенесли все свои столы.

Рядом с двориком поставили автобус. В автобусе дикторы говорили у своих микрофонов.

К середине второго дня в городе стало чище. Вот две девушки в платьях из национального яркого шёлка; они унесли на строительных носилках часть балкона: балкон упал с третьего этажа. Вот пожилой узбек вынес ведро с раствором и начал заделывать трещины на своём доме. Потом, через две недели, после второго сильного землетрясения этот дом разрушится вовсе, но сейчас он об этом не знает, пожилой человек с ведром, а может быть, он и предполагает — неизвестно ведь, что он думает в этот момент, когда аккуратно заделывает трещины, а потом отходит и с удовольствием глядит на свою работу.

Некоторые дома, которые люди пытались отремонтировать в тот второй день покрасить хотя бы снаружи, вовсе не надо было ремонтировать. Потому что по плану генерального строительства Ташкента их через месяц всё равно бы снесли, чтобы на этом месте посадить цветы или поставить памятник герою. Но люди не знали об этом. Им хотелось хорошего настроения, несмотря ни на что, а для этого нужен был сносный дом.

В Ленинграде перед вылетом в Ташкент, мне говорили, что город весной пахнет розами. Нет, Ташкент пах пылью. Душный запах глиняной пыли шёл от обвалившихся крыш, стен, от опустевших аварийных домов. И всё-таки в Ташкенте всюду продавали розы: у сквера революции, в тоннеле под плошадью у Центрального универмага. Эти розы очень охотно покупали все. Потому что цветы тоже были необходимы для хорошего настроения. А без хорошего настроения было бы попросту невозможно жить.

Май в Ташкенте
Когда я уезжал, про меня говорили: «Какой счастливый! Природой полюбуется». Мне советовали: «Ты всё больше на природу смотри. Она красивая».

Я и сам знал, что в Узбекистане прекрасная природа. Я думал про солнце, про цветущие тюльпаны и про клубнику, которая вот-вот будет стоить восемьдесят копеек килограмм. Такой мне представлялась природа этого края. Я считаю, что

тут сказалась моя школьная оценка по географии; в школе мне часто ставили «пос».

Вообще всем, кто имел слабые знания по географии, в Ташкенте в мае было особенно тревожно. Они не только сами путались, но и путали других.

Одни говорили, что под городом впадина, другие — что море, а третьи — что вулкан.

Особенно они любили говорить про японских рыбок. Японские рыбки перед землетрясением окрашиваются в другой цвет. Тех рыбок никто не видел.

И вот для всех проезжих и для местных жителей, у кого были пробелы в знаниях по географии, началось обучение.

За наши знания боролась вся Академия наук, городские власти и особенно начальник сейсмической станции «Ташкент» — Валентин Уломов.

Он постоянно выступал по радио, по телевидению и в газетах. Его полюбили. Все к нему так привыкли, что, даже, ложась спать, звонили ему по телефону, чтобы он пожелал спокойной ночи.

От ученых мы узнали многое.

Так, мы узнали, что  северо-восточнее города расположен хребет Каржантау.

От него и раньше происходили землетрясения. Одни участки земной коры опускаются, другие поднимаются. Пласты давят друг на друга, им тесно, как людям в автобусе.

И когда какому-нибудь пласту становится совсем невтерпёж, он собирает все силы, поднатуживается и начинает распрямлятся. Вот тогда то люди, которые живут наверху, и начинают падать со своих кроватей на коврики, выбегать босиком на улицу и кричать: « Ну и тряхануло!»

Так было и со мной.

В первые часы люди не знали, кого и ругать. На море понятно, во время качки ругаешь ветер. На дороге, когда трясет, — шофера. Дома, когда течет из трубы, — жнлконтору. А тут кого ругать?

Я вам должен сказать, это очень непривычно и даже страшновато, когда ругать некого. Может быть, поэтому в начале и была у людей такая растерянность.

Но потом все выяснялось. Оказалось, что всех наших волнений — энергия. Та самая энергия, которая накопилась за сто лет в земных пластах. Мы стали ругать энергию.

И ещё мы узнали, что толчки бывают вертикальные и горизонтальные. Горизонтальные — хуже, от них совсем житья нет, но и вертикальные — дрянь.

Всем, кто у меня теперь спрашивает, не было ли и земле трещин, я отвечаю: «Ты соображаешь? Ведь были одни вертикальные толчки!»

В Ташкенте в те дни можно было ходить посреди улицы рядом с автомобилями, и никто не сказал бы тебе, что ты свихнулся.

И еще можно было совершить много необычных поступков.

Например, мы с Валерием залезли в фонтан и умылись.

В парках можно было ходить по газонам.

На трамвайной остановке — есть шашлык на палочке.

Ребятам можно было находиться на улице до каких угодно часов.

В трудные дни все особенно ясно поняли, какая у нас хорошая и добрая армия.

Сначала был первомайский парад.

По городу катились бронетранспортёры, проплывали ракеты и шагал, гремя на все стороны, сводный духовой оркестр.

Потом военные поставили технику в надежные места, переоделись в рабочую одежду и снова вернулись в город. В машинах у них были брезентовые палатки. Солдаты забивали в асфальт острые колья, натягивали веревки, — и прямо на глазах горожан вырастали палаточные городки. На каждой палатке написали номер той квартиры, в которой раньше люди жили. Некоторые захотели, чтобы была написана и их фамилия. Им, конечно, пошли навстречу.

Были также палатки с надписью: «терапевт», «хирург», «прием телеграмм», «бытовые услуги», «хлеб», «фрукты», «овощи».

Потом приехали старые танки. Танки понадобились для того, чтобы сломать негодные дома. Делалось это разными способами. Одни танки врезались всей своей массой в дом и обрушивали его на себя. Другие цеплялись тросом за главную балку, тянули её, — и дом обваливался сам. Всеми серьезными операциями, конечно, руководили генералы.

Советская Армия охраняла сон уставших людей. В палатке спать не очень удобно, но если за брезентовой стенкой кто-нибудь начнет кричать или включать транзистор, то станет совсем противно.

Поэтому до рассвета шагали по улицам солдатские патрули.

Историю ташкентского землетрясения можно было бы, пожалуй, проследить по вывескам, плакатам и объявлениям.

Вот некоторые из них:

«Дом аварийный. Не входить!»

«Баня не работает», «Лекция отменяется», «Концерта не будет».

«Потерявшие жильё студенты и преподаватели приглашаются на жительство в спортивном зале».

«Ташкентцы! Все силы на борьбу с последствиями землетрясения! С нами вся страна!»

«Всем студентам явится к девяти часам утра в рабочей одежде».

«Состоится лекция», «Баня работает», «Во дворе есть плов».

«Ташкент скоро станет лучшим городом страны».

Самыми изобретательными людьми в эти дни были люди в так называемой сфере обслуживания.

Разрушен магазин?

Ну и что же? Торговать-то надо. И тут же, на асфальте, вывешиваются платья, плащи и штаны. Рассматривать здесь их даже удобнее.

Обвалился ресторан?

Но есть-то надо. И вот уже котлы и жаровни вынесены на улицы: дымится плов, благоухает шашлык, удивленные повара впервые разглядывают своих клиентов. А есть-то на улице ещё вкуснее!

Трещит потолок в здании телефонного узла? Но вызовов стало в двадцать раз больше.

Телефонистки держат над головами фанерные листы и, как прежде, сообщают в трубку: «Москва на линии, говорите!»

Безаварийно работал транспорт, продолжалась подача электроэнергии, нормально действовал водопровод, канализация, газ.

В некоторых домах газ работал так хорошо, что даже стены домов удерживались на месте только благодаря газовым трубам.

От сферы обслуживания зависит многое. И главное хорошее настроение горожан.

Представляете. Как бы расстроились продавцы, если кому нибудь не досталось булки? Как заволновались бы на почте, узнав, что подписчики не получили газеты!

Но всё было нормально.

Вот что значит порядок в сфере обслуживания! Недаром все говорят, что нужно поднять его на ещё большую высоту!

Старое уходило из Ташкента безвозвратно. С утра до ночи трещали доски, лязгал кирпич. Говорят, что из щелей разбегались потревоженные скорпионы.

Люди прощались со старым без сожаления. Валялись в куче мусора старые кастрюли, плыли по каналу этажерки и сундуки.

Одна бабка говорила:

-Эх, огородика мне моего жалко!

А мужчина отвечал:

-Огородика! Понимать надо: – в воротах Азии живёшь!

Но моё внимание привлёк один старый узбек, который обосновался вместе с семьёй на газоне возле телецентра. Как и все, он поставил палатку. Рядом с ней соорудил и забор. Но этого ему показалось мало. Сквозь решётчатый забор прохожим было видно всё, что делалось возле палатки. Тогда старик навесил на него листы старой фанеры с рекламных щитов.

Получился дувал – стенка, отгораживающая улицу от дома. Конечно, дувал – пережиток. «Чего там прятаться от всех людей, – скажут многие. – Жить надо открыто и никого не бояться».

Но существует национальная традиция, привычка. Вот я и задумался: в суматохе восстановления, в порыве энтузиазма всё ли старое надо так решительно отметать?

А природа не успокаивалась. Природа всё хотела, чтобы её изучали.

Сотрясения почвы происходили ежедневно, особенно сильные по ночам.

Когда находишься в комнате, да еще высоко, да ещё в горизонтальном положении, становишься чувствительным, как сейсмограф. Регистрируешь даже самые маленькие толчки.

Кто живёт на больших магистралях, тот знает, как от проходящих машин дребезжит в буфете посуда и мелко трясётся пол. Вот это и есть эффект от слабого подземного толчка. Ну, а сильные, в шесть-семь баллов, даже и сравнить не с чем. Комнату, как и весь дом, шатает в разных направлениях, аритмично.

Пятого мая природа продемонстрировала ещё одно своё явление — ураган.

Скорость ветра была двадцать три метра в секунду,— восемьдесят километров в час! Этот бешеный экспресс пронесся над городом, сорвав железные крыши, выворотив деревья, перепутав провода.

Ну, а в добавление ко всему, в день нашего отъезда затмилось солнце,

Стало прохладно и сумрачно. Почти все горожане достали из сумок и портфелей чёрные стёкла.

Каждый понимал, что к землетрясению это не имеет ни малейшего отношения. Но я видел, как одна женщина перекрестилась.

И я подумал: как плохо быть невеждой в наши дни. Уж если наука ещё не научилась бороться с некоторыми, отдельными явлениями, то, по крайней мере, она умеет их объяснять,

В те дни газеты много писали о Ташкенте. Ташкентцев очень хвалили — за мужество, за организованность, за дружбу. Правда, некоторые журналисты уж слишком удивлялись. «Смотрите-ка, сам выбежал, да ещё больного соседа вынес. Вот люди!» Или: «Ай да молодец: потеснился и чужую семью впустил! Понимаете, — чужую!» Или ещё: «Целый день бесплатно работал! Как его после этого назвать? Да герой!»

Не надо всему этому удивлятmся. Мы, что – с луны свалились? Или не было у наших людей больших испытаний?

В то, что ташкентцы выдержат, верил каждый. Шла работа, продолжалась жизнь.

Владимир Константинович Арро (2 августа 1932, Ленинград, СССР) — драматург, детский писатель.

Арро вырос в Ленинграде, перенес в 1941 году первые тяжести блокады и затем был эвакуирован. В 1955 он окончил филологический факультет (русский язык и литература) Ленинградского педагогического института и работал несколько лет учителем, директором школы и научным сотрудником НИИ Академии педагогических наук. На Высших литературных курсах при Литературном институте учился у Виктора Розова. С 1962 стал публиковать публицистические произведения и детские книги. Его первая пьеса «Высшая мера», написанная в 1976, была впервые поставлена в Петрозаводске. С 1989 по 1993 год возглавлял Ленинградскую писательскую организацию. Избирался депутатом Ленинградского—Санкт-Петербургского Совета (1990—1993), председателем комиссии по гласности. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, ПЕН-клуба.

Валерий Михайлович Воскобойников — писатель, историк, публицист

Родился 1 апреля 1939 года в Ленинграде в семье учителей.

Окончил химический техникум, потом институт, работал инженером на предприятиях Ленинграда, но любовь к литературе победила.

Автор более 60 книг, исторических биографий для детей и взрослых. Некоторые из них были переведены на языки многих республик СССР, и стран, включая Японию, США, Кубу, Польшу и т. д.

Более 10 лет возглавлял литературное объединение молодых писателей, пишущих для детей, входил в редсовет журнала «Детская литература».

В 1972 году написал историческую повесть об Авиценне «Великий врачеватель», которая по решению ЮНЕСКО была издана во многих странах к 1000-летию ученого.