“Прошу ответить девушку” Искусство

Александр КОЛМОГОРОВ

Не было ещё никаких интернетов, айпедов, айфонов. Письма были бумажными, почтовыми, а объявления — газетными.

Однажды осенью, в конце восьмидесятых, сидел я на балконе, читал газету.
При порывах ветерка, тихо шурша, скользили по раскрытым оконным створкам ветки инжирового дерева. Ворковали горлинки. Весело, вразнобой кричали дети, бегающие во дворе.
Газету я купил в киоске. А журнал «Огонёк» опять, уже второй раз, утащили из почтового ящика. «Новый Мир» почему-то не тронули, а «Огонёк» тю-тю.
«Ничего, распробуют, вчитаются, и «Новый Мир» сопрут, — подумал я тогда. — Надо сходить на почту заявление написать, чтобы там, у них журналы забирать».
Перестройка – перекройка была в самом разгаре.

А у людей были свои заботы: я вот внимательно изучал объявления.
«Куплю марки, значки, монеты.
Долой лысины, пигментные пятна, морщины, угри!
Видеосъёмка корейских торжеств, профессионально.
Продам Библиотеку всемирной литературы (200 томов)»

— А моё-то объявление где? – вслух возмущался я. — За что я им деньги платил?!

«Свадебные платья капстран.
Металлические двери, решётки.
Куплю пластинки с записью Утёсова.
Обучаю прядению…»

И вдруг:

«Прошу ответить девушку!
Вы были 10 октября в светлом пиджаке с мамой и младшей сестрой на вещевом рынке Кадышево, сестре покупали духи в синей упаковке. Желательно фото по адресу: Амурская обл., г. Тында, ул. Школьная, 8, кв. 61,
Григорий.»

Стоп!.. Надо же…
Среди лысин, пигментных пятен, корейских торжеств, решёток, монет, дверей металлических, в самый разгар перестройки – любовь. Она самая. Не спутаешь ни с чем.
Улыбаюсь. Читаю дальше.

«В районе Алайского базара пропал пудель чёрный…
Куплю печатную машинку производства Югославии.
Праздничные торты.
Продам африканские маски. Коллекция.»

А!.. Вот и моё объявление. Всё-таки напечатали!
Как у Галича в песне: «Первым был у них вопрос «Свобода Африки». А потом уже и я, в разделе разное».

«Куплю фотоаппарат ФЭД. Новый или б\у.»

Порядок! Отложил газету. Закурил.
И всплыло опять: «Прошу ответить девушку…»
Наверное, приехал к дальней родне. В отпуск или после армии. У такого, как ты, запросто могли чемодан на вокзале увести. Кинулся на вещевой рынок: искать племяшу кроссовки, тётке шаль.
И тут увидел её.
Спортивная, стройная. Походка пружинистая. Причёска под пажа, а-ля Мирей Матье. Смеющиеся глаза.
И забыл про всё. Как привязанный, шёл за ней между рядами шмоток. Сердце выскакивало. Что делать? Уйдёт ведь. Сейчас уйдёт. Навсегда.
Подошла к столику с парфюмерией. Смеётся, подтрунивает над младшей сестрой, которая духи выбирает. Мать, сухонькая женщина невысокого роста, ворчит – на цены и на разборчивость младшей. Та, пухляшка, краснеет, дуется: «Ну и не надо мне ваших духов». Назревает скандальчик. Торговка суетится, старается, не хочет упускать клиентов. Достаёт коробку синего цвета.
— Постоянному клиенту берегла. Тут ни у кого таких нет.
Помирились. Берут.
Уйдёт! Сейчас уйдёт! Навсегда!
Как там у него?.. Перелистал газету. Нашёл. «Прошу ответить…»
Да, парень! Втрескался ты по самые уши. Нелепо, смешно, безрассудно. И даже обидно представить, что не светит тебе этот светлый пиджак. А ты тоже хорош: нашёл место, где влюбляться.
И чего растерялся-то?
В своей Тынде вроде научился шутить с девчонками, находить с ними общий язык. А тут – как отшибло. Только в самый последний момент, когда женщины расплатились и собрались уходить, тронул светлый рукав пиджака, сказал отчаянно, умоляюще:
— Извините! Мне тоже духи нужны. Посоветуйте что-нибудь.
После короткой оценивающей паузы на тебя набросились сразу четыре женщины. Стали расспрашивать (их же мёдом не корми!) кому покупаешь, сколько ей лет? Блондинка, брюнетка?
Врал на ходу.
— Невесте? Нет! Что вы!
Изобрёл сестру-студентку.
Торговка, не будь дура, всучила тындовику, тындовичанину, тындышнику самые дорогие. Ты уже и не рад был этой афере. Стал повторять «спасибо», надеясь, что трое отойдут, и тогда ты откажешься от этого буржуйского флакона.
Отнюдь!
Стоят. Улыбаются умильно с чувством выполненного долга. Пришлось при них отсчитывать купюры.
Пока считал, отошли, смешались с толпой!
Сунул духи в карман куртки. Рванул к остановке.
Увидел только: сели в такси. Волжанка с кубиками фыркнула и исчезла.
Навсегда.
Неужели навсегда?
Тётка будет умильно голосить, когда ты подаришь ей – впервые в жизни – импортные духи. Через пару минут подумает: «Лучше бы на эти деньги картошки мне на зиму купил или мяса. На барана потянет коробочка».
А ты на следующий день снова пойдёшь на тот самый рынок. Зачем? Искать её? Пройти по дорожкам, по которым она шла вчера?
Погода испортится, как твоё настроение.
Откуда-то сверху хлынет такой ливень, что всё вокруг поплывёт в мутных, бурлящих ручьях-реках: листья, пустые сигаретные пачки, шелуха семечек, арбузные корки и даже деревянные ящики. У центрального входа в рынок образуется такая огромная лужа, что люди станут кидать в неё крупные камни, кирпичи и обломки цемента, только бы не утонуть и добраться до торговых рядов.
Твой болгарский джинсовый костюм промокнет насквозь. И всё-таки ты придёшь туда.
Разговоришься с торговкой духами.
Она по твоему виду, несчастной физиономии поймёт женским чутьём, докопается, в чём дело. И посоветует дать объявление. Ты обрадуешься. Уйдёшь. Через два часа вернёшься снова: не получается ни черта!
Торговка позовёт интеллигентного мужчину, торгующего со своей женой женским бельём, и вы втроём составите объявление:
«Прошу ответить девушку…»
Через два дня ты улетишь.
В своём тындовом, извини, подъезде ты теперь десять раз на дню заглядываешь в почтовый ящик. Ты познакомился с почтальоншей тётей Любой. Она теперь издалека улыбается тебе, разводит руками.
Обидно, брат. Понимаю.
Что-то я стал переживать за тебя, Григорий, как за родного. Злиться на тебя стал. Нет, правда, какого чёрта?! Надо было идти ва-банк! Как, как… Да очень просто! Вертись на пупе. Проси номер телефона. Не дала? Брось торговку! Мчись за ними! Сели в такси? Запомни номер, шуруй в таксопарк, разыщи, расспроси водителя – куда подвез…

Снизу, со двора послышался голос сестры:
— Ви-ить! Витя-а!..
Высунулся из окна, спросил:
— Чего?
— Мясо и сахар привезли, Вить. Я очередь заняла. Давай, спускайся: по два кило в одни руки.
— Отлично! Иду.
Спустился. Вместе пошли в магазин. По дороге рассказал ей про объявление со своими картинками-фантазиями.
Сестра сказала:
— Ой, братец! Тебе не фотографом надо работать, — романы писать.
Романы…
А мне, Григорий, в тот момент так хотелось знать, что же было дальше, как развивался твой газетно — рыночный роман.
И надо же, однажды узнал!

Сначала, как оказалось, были письма.
Откуда узнал про них? Об этом чуть позже.

«Здравствуйте, Григорий!
Случайно увидела газету с вашим объявлением. И вспомнила вас.
Да, это мы с мамой и младшей сестрой покупали духи. Я пишу вам для того, чтобы вы не надеялись зря и не ждали больше писем. Всё просто. Дело в том, что у меня есть человек, которого я люблю и за которого через месяц выхожу замуж. Извините, если своим письмом причиняю вам боль. Мне стало жаль вас. Вы ещё встретите хорошую девушку. Очень вам этого желаю. П. Е.»

«Здравствуйте! Здравствуйте, дорогая Петрова Е.!
Кто же вы? Елена? Евгения? Ева?
Как я рад! Я держу в руках ваше письмо! Перечитываю его!
Вы даже не написали своего адреса! Только главпочтамт, до востребования и фамилию с инициалом. Ладно, и то хлеб!
Да, я понял, у вас есть жених… Только не надо меня жалеть! Я счастливый человек. Я увидел вас и, извините за прямоту, влюбился. Первый раз, по-настоящему, сильно, аж задохнулся от всего этого. Может, вы и правы, что не написали ни имени, ни своего адреса. Потому что я и сейчас готов всё бросить и кинуться в ваш город! Да я бы…
(Две строчки зачёркнуты густо).
Ох, нарубил бы я там дров! Я бы дрался за вас, я бы ему вас даром не отдал! Потому что, извините за правду, вы мне снитесь, понимаете?! Я вообще-то сны вижу редко, а тут вы мне почти каждый день снитесь! Это же не случайно!
Эх! Как же всё это обидно, не правильно, что у вас есть другой человек! Может, если бы я приехал в командировку пораньше, то у вас не успело бы с ним всё склеиться? А? Как вы думаете?
Слушайте, может, вы спешите? Может, это у вас лёгкое увлечение и потом вы будете горько жалеть всю жизнь, кусать локти? Вы только не спешите, ради бога! Я ведь могу подождать!
Вы не думайте, что я легкомысленный человек или что-то в этом роде. Мне хоть и двадцать девять, но я ведущий инженер мостостроя. Зарабатываю хорошо, меня уважают. Меня с моей профессией в любом регионе страны с руками оторвут!
Дорогая Петрова Е.! Дайте мне знать! Хоть какую-то надежду дайте! И я буду ждать сколько угодно, только не молчите!
(Дальше две строчки густо зачёркнуты).
За всё, что написал вам, отвечаю. Каждое моё слово — правда. Григорий»

«Здравствуйте, дорогая Петрова Е.!
Прошёл уже месяц, даже больше. Месяц и двенадцать дней. Чувствую, что вы мне специально не ответили, не написали больше ни слова. Не хотели обнадёживать зря? Значит, уже случилось то, о чём вы писали в своем первом и последнем письме. Ваша свадьба.
Когда я это понял вчера, то, извините, напился с горя. Так мне (зачёркнуто несколько слов) плохо и пусто стало. Я же не пьяница. Просто не знал, что делать, как жить дальше. Я бы мог учудить (снова зачёркнуто) и кое-что похуже…
И вдруг мне вспомнилась одна вещь. Один случай.
Когда я учился в школе, в десятом уже, у меня с литературой и русским были проблемы. Точные предметы я любил, а эти как-то в тупик меня ставили. А когда чего-то не знаешь, не понимаешь, отодвигаешь это, правда? Вот как вы меня отодвинули. Я бы тоже все эти подлежащие, сказуемые и светлые образы отодвинул. Но учительница наша, Ольга Павловна, не дала. Странная она была! Она сказала, что не допустит меня до выпускных экзаменов и влепит мне сразу две двойки — по русскому и литературе, если я не выполню её условия. Ты, говорит, упущенного уже не наверстаешь, но кое-что в твою упрямую технарскую башку я вложу. Остался месяц. Каждый день буду давать тебе по одному стихотворению разных авторов. Заучишь их, получишь свои тройки. А не заучишь – пеняй на себя.
В общем, сильно напугала, припёрла к стенке.
Пришлось заучить.
И вот сижу я вчера в кафешке нашей задымлённой, грязной, шумной. Пью, запиваю свою боль. Допился до нехороших мыслей.
И вдруг вспомнилось мне одно зазубренное тогда стихотворение. Пушкин его написал. Оно такое… Как будто про вас и про меня. Про мои чувства. Я же не ревнивый, мстительный зверь! И хоть я вам никто, дорогая Петрова Е., мне хочется вам добра. Теперь я понял, что и Пушкину тоже хотелось добра той женщине, о которой он думал. А ведь я долго не верил этому! Не укладывалось у меня, что про женщину, которая не любит тебя, не видит тебя в упор, так думать можно!
И смотрите, какие он слова сумел подобрать!

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Да! Не зря ему памятники ставят! Сутки сиди над листком, сердце себе в кровь расцарапай – лучше не скажешь.
А я и не буду ничего добавлять. На то они и поэты, чтобы за нас, дураков, объясняться с вами, женщинами, про такую непонятную и хрупкую вещь, как любовь.»

«Здравствуйте, Григорий!
Пишет вам из Ташкента студентка пединститута Полина Карпухина.
Я случайно прочла в газете ваше объявление. И оно так тронуло меня своей искренностью. Простите за вмешательство в вашу личную жизнь, но я очень переживала за вас и думала: неужели эта девушка не откликнется? Если можно, ответьте, сложились ли ваши отношения. Очень хотелось бы, чтобы такой человек, как вы, были счастливы. Ещё раз извините. Полина.»

«Здравствуйте, Полина!
Спасибо вам за ваше письмо.
Та девушка откликнулась. Так откликнулась, что до сих пор отхожу. Её отклик перечеркнул всё сразу, все мои надежды, все наши отношения. Оказывается, она любит другого человека и выходит за него замуж. Такие вот дела, Полина.
Ещё раз перечитал ваше письмо и понял, что вы хороший человек и у вас доброе сердце.
Если вас не смутит мой возраст и профессия (мне двадцать девять, я инженер, проектирую и строю мосты), то напишете мне о себе и своей жизни подробнее. Хотя зачем я вам? И всё же, если честно, рад буду, если напишите. Спасибо вам ещё раз. В каком-то фильме женщина говорила: доброе слово и кошке приятно. Григорий»

Так вот. Теперь о развязке истории.
Подходит как-то ко мне сестра и говорит:
— Помнишь, примерно год назад ты показывал мне объявление в газете? Человек искал девушку, которую встретил на рынке. Просил откликнуться.
— Ну, ну, припоминаю… И что?
— Мне вдруг жалко его стало. Я взяла и написала ему. От имени той девушки. Чтобы он не мучился, не страдал. Мол, извини, замуж выхожу. Письмо попросила отправить с главпочтамта подругу — однокурсницу, Лену Петрову.
— Да ты у нас, мать, авантюристка.
— Вся в тебя, братик. Он ответил. Два раза. И замолчал. А письма были любопытные… Тогда я снова написала ему. Теперь уже от себя. Хочешь, дам почитать?
— Конечно. Давай.
Полина дала мне пять писем. Я прочёл их залпом. Взглянул на сестру с интересом, чуть ли ни с восхищением:
— Ты точно, авантюристка.
— Ага… Мы потом переписывались почти год.
— Ничего себе: «прошу ответить девушку»… Ты не разыгрываешь меня? Нет? Но ведь это же… не баран чихнул, серьёзно.
— Конечно, серьезно, — сказала сестра, — семье сплошная выгода. Брат фотограф-профессионал. Была бы свадьба, кучу денег бы сэкономили.
Она замолчала. Задумалась.
Я смотрел на неё и ни черта не понимал.
— Была бы, не была… Ты о чём? Дальше – то что?
— Он два месяца не отвечает на мои письма.
— Ну и чёрт с ним, – махнул я рукой, — подумаешь, сокровище!.. Ещё встретишь своего мужика.
Она грустно улыбнулась.
— Мы почти идеально подходим друг другу. Пушкина знаем… Наизусть.
Я обнял её.
— Хочешь, я тебя зимой в Москву отправлю? На каникулы?
Не обращая внимания на мои слова, сестра прошептала:
— Судя по письмам, у нас только одно неразрешимое противоречие: он любит земляничное варенье, а я — вишнёвое.