Жена поэта Искусство Ташкентцы

Автор София Вишневская

Александр Файнберг был первым живым поэтом, которого я увидела, долго находясь в наивном детском заблуждении, что все хорошие поэты уже давно умерли.

И то, что в нашем городе живет поэт, ходит по нашим улицам, как обыкновенный смертный, где-то рядом, близко – близко, дышит с нами одним воздухом — даже и предположить не могла.

110 школа — особая страна. И все в этой стране было ярким, интересным, необычным и незабываемым. В году 1962-63 (точно не помню) у нас был организован вечер Поэзии Александра Файнберга. Собрались старшеклассники и педагоги в актовом зале, взволнованные и возбужденные, в меру нарядные, разрешено было присутствовать без формы, весь остальной антураж привычен и всем нам памятен — стол для выступающего, графин с водой, стакан. Все, как у людей и в кино.

И вот в зал входят Файнберг с Инной, идут так рядком, чуть ли не за руки держатся. Свободно. Легко. Молодые. Счастливые. Мы, как нас научили, аплодируем стоя. Они махнули беззаботно, да, садитесь, что хлопать-то! Еще вроде ничего и не было…
Запросто взяли два стула — и сели подальше от официального стола. Инна запомнилась мгновенно, потому что в нашем городе еще никто так не одевался — юбка и рубашка — цвета хаки, широкий пояс с металлической пряжкой, на шее шарфик, но ногах, лодочки, в руках — кленовый лист. Инна села — и все уставились на ее ноги. Полные, молодые, сильные (кто знал, что ей придется пройти и сколько вынести, босиком по раскаленным углям и булыжникам) — сейчас, по памяти, они напоминают мне ноги прекрасной Жульет Бинош. Собственно, повод для женской гордости, не считая, Саши, безусловно, существовал. Она была внучкой Мелкомини и сестрой музыканта Левы Коваля, которого обожал весь Ташкент. Даже без этой родословной, о которой я знать тогда и не могла, Инна с первой встречи запомнилась на всю жизнь. Она говорила, обращаясь к Поэту — Саня, и почему-то замирало сердце от нежности.
Файнберг был таким, каким все его помнят, всегда чуть помятый, всегда чуть небрежный, даже абсолютно трезвый, как будто навеселе, — только молодой, на старте своих дней. Тогда, он еще только примеривался к своей судьбе, неведомой ему, как и всем нам…
Он пишет стихи. Он будет писать стихи. Избранник ничего не выбирает, дар божий дается без разрешения, вместе с голосом и возможностью слышать бесконечно струящиеся (с неба, что ли?) потоки слов, от которых разрывается сердце и болит голова. И когда так хочется выпить, вернее, запить, заглушить, спрыгнуть с восьмого этажа.
Мне неизвестен великий дар человека умеренного поведения – это почти всегда безумство!
Внешне – без комплексов, простой, открытый – он сразу стал читать, иногда что-то обсуждая с Инной. И она согласно кивала.
Все слова, которые он произносил – были нам известны, но сложившись в неожиданную стихотворную вязь – открывали иные миры и пространства, для невинных и необразованных душ – это было больше, чем откровение. Урок чего-то, что в школе не проходят. И жизнь не объясняет, только со временем…
Первым услышанным стихотворением было о Тузике, мокнущим под оградой – жалостливая картинка военного детства. Жалобная, но не жалкая, она заставляла думать не о рифме – о сострадании. Подумаешь, беда — Тузик мокнет, да, у нас полстраны мокло и гибло. Но за бездомным щенком, цуциком, пацаном, любым божьим созданием, испытывающим боль, страх, одиночество — открывались такие глубины — измерить, которые мне не дано и по сей день, когда это ставшее хрестоматийным стихотворение знают все — и мой сын, и мой внук.
48 лет для Тузика много, он давно пережил срок, отпущенный обыкновенной собаке. Но это была собака Файнберга – и ей забытье не грозит. Как и Грею.
Стихи Саша — читал щедро, много, на память, не шурша листочками – с полным уважением к аудитории, состоящей из лиц не чуждой поэтическому слову, но незрелой, неискушенной, дикой. И понимая, он просвещал нас словом, звуком, мыслью. Было прочитано стихотворение «Сентябрь», посвященное Инне — «приходит пора золотого пера», которое легко отнести к лучшим стихам отечественной любовной лирики.
Но, собственно, не о Саше речь. Об Инне.
Быть счастливой музой, которая сидит на плече творца и овевает своими нежнейшими крылами — легко и приятно. А быть заложником, охранной грамотой, судьбой, тылом – трудно и мучительно.
Инна растила, как цветок на окне, как ребенка, которого у нее никогда не было, как звезду, мерцающую в квартире дыркой на протекающем потолке. Загулявшего искала, битого утешала, оскорбленного возвышала. За Саню Инна могла убить любого. У нее имелось оправдание высшего свойства, – какие стихи, боже, какие стихи.
Файнберг всегда был прост, демократичен, доступен. Вечное безденежье огорчало, но не мучило. Его с удовольствием угощали. При деньгах — легко и весело угощал сам. Как городской сумасшедший – был известен всем и каждому, вписываясь в пейзаж Ташкента, как убитые чинары в сквере.
Саша был человеком улицы, Инна – домашнего очага, все время, подкидывая поленья, чтобы очаг не угас. Она его растапливала, поддерживая слабый огонек своей любовью и своей жизнью. О ее муках и бедах, которые шли косяком, мало, кто знал. Да, и кому это было интересно…
обычно шепотом только говорила: Саня работает – и бросала трубку. Главными, как всегда, для нее были стихи, а не гонорар. Файнберг, а не переменчивая слава, творчество, а не кошмарный муж. Поэзия не прибыльный удел…Она это понимала, она все понимала… эта маленькая женщина.
Всего лишь за одну жизнь поэт Александр Файнберг из нашего современника превратился в классика.
Всего за одну свою жизнь, его жена, Инна Коваль сохранила (уберегла) талант человека – от его первого стиха до последней строчки прозы, от рождения до смерти.
И после нее….

Не плачь, любовь, когда я пьян в дымину,
дверь вышибу иль разобью стекло.
И даже если я тебя покину,
Не плачь, любовь. Считай, что повезло.

Не плачь, любовь. Зажги ночные свечи.
Открой окно. Вино плесни во мглу.
Тебе я крикну с улицы – До встречи!
У двух любых созвездий на углу.