Ташкентский Великий князь, продолжение 2 История Ташкентцы

Начало здесь

Свои доходы Николай Константинович вообще не гнушался увеличивать разного рода чисто коммерческими мероприятиями, иногда в качестве одного из соучастников. Пользуясь тем, что в качестве члена династии не подведомствен коронному суду, великий князь иногда недобросовестно поступал со своими компаньонами из рядовых граждан преимущественно купеческого звания. В связи с этим они, некоторое время спустя, перестали вступать с ним в совместные сделки.

Далеко не все коммерческие мероприятия князя были масштабны, хотя и оригинальны. Примером может служить открытие им в Ташкенте хлебопекарни по изготовлению выборгских калачей или кренделей, для чего Николай Константинович выписал из Выборга специалистов по кх изготовлению. Предприятие стало приносить доход, так как ташкентпы нарасхват разбирали вкусную продукцию.

Вскоре санитарная комиссия городской думы во главе с известным исследователем-краеведом доктором А.П. Шишовым обнаружила недопустимую антисанитарию при изготовлении калачей, составила протокол, и хлебопекарню тотчас закрыли. На следующий же день князь снял для нее помещение на противоположной стороне улицы, изготовление выборгских кренделей тотчас возобновилось, а Николай Константинович хвастливо заявлял повсюду, что калачная возродилась, как мистический феникс.

Наиболее более доходным и самым популярным у широкой публики ташкентским предприятием великого князя было создание им в 1909 г. против своего дворца на углу Соборной улицы и проспекта Романовского синематографа «Хива», названного так в память о походе 1873 года. Внешний облик самого здания, гладко оштукатуренного лессовой глиной без всякой подцветки, должен был напоминать хивинские постройки. Главный угловой вход, с двумя трехчетвертными, округлыми, слегка суживающимися кверху башнями, был выдержан в стиле входа в ханский дворец. Кинотеатр просуществовал до начала 60-х годов нашего века.

На последнем этапе жизни Николая Константиновича ему пришла а голову мысль устроить синематограф на открытом воздухе, Поскольку таковой мог функционировать только в теплое время года, ои сразу же получил название «Летняя «Хива», в отличие от первого его синематографа, ставшего именоваться «Зимняя «Хива». Наметив практически осуществить свое новое мероприятие для публичного показа кинокартин в центре города и непосредственно южнее тогдашнего небольшого городского общественного сада (теперь северная половина Парка Горького), великий князь арендовал на все лето до сентября у учительской семинарии выходившую на Московскую улицу часть принадлежавшего ей опытного участка, где будущие учителя проходили практику по полеводству, садоводству и огородничеству. Так как «Летняя «Хива» принесла за первый же сезон своей деятельности хороший доход, а сентябрь и вообще первая половина осени сулили быть теплыми, Николай Константинович решил продлить аренду еще месяца на полтора. На это временно исполняющий обязанности туркестанского генерал-губернатора В.И. Покатило почему-то разрешения не дал. Тогда великий князь лично заехал к директору семинарии Николаю Петровичу Остроумову и в любезной, но решительной форме потребовал продлить договор. Получив ответ, что на это нужна санкция генерал-губернатора, поскольку семинарская ферма является казенной землей, Николай Константинович заявил: «В таком случае, за отклонение моей просьбы я вызываю Вас, Николай Петрович, на дуэль». Директор семинарии вынужден был ответить: «Это как будет угодно вашему императорскому высочеству». В дальнейшем конфликт получил благоприятное разрешение: великий князь безвозмездно передал семинарии расположенные рядом с ней два принадлежавших ему дома, а в обмен получил часть площади на ее ферме, где и отстроил в 1912 г. постоянное помещение «Летней «Хивы».

Считая себя свободным от предрассудков, не без вызова обществу и как бы н подтверждение того, что деньги не пахнут, великий князь на углу двух проспектов — Кокандского (ныне улица 1-го Мая) и Шипкинского (позднее Почтовая улица, теперь улица А. Толстого, д.N7) содержал приносившие ему немалый доход так называемые номера «Старая Франция», являвшиеся по существу публичным домом свиданий. Тротуар по Самаркандской улице вдоль западной стороны дворцового парка, когда его владелец проживал где-нибудь в другом месте, с его ведома и разрешения превращался в место сборища женщин легкого поведения…

С первых лет ссылки в Ташкент, пользуясь полной неприкосновенностью, Николай Константинович любил порисоваться своей, как ему казалось, демократичностью, выражавшейся иногда в довольно странных и наивных формах. Когда однажды на балу Туркестанского генерал-губернатора барона А.Б. Вревского (1889–1898) тот представил ему при встрече в передней свою пассию англичанку мисс Горн, считавшуюся официально гувернанткой (хотя у барона детей не было),великий князь, вынужденный пожать протянутую ею руку, тотчас после этого неожиданно для всех более горячо пожал руку швейцару…

Типичный феодал по своему мировоззрению, а не только по происхождению, Николай Константинович, опять же в погоне за популярностью, особенно в процессе заблаговременной вербовки своих возможных в будущем сторонников, любил в разговорах с ними подчеркивать мнимую прогрессивность собственных взглядов, внешнюю приверженность к народничеству, а в некоторых своих поступках и даже а облике как бы оттенок революционности, чему во многом способствовал сам факт постигшей его опалы, Между тем, нет никаких оснований считать, будто Николай Константинович был сколько-нибудь либеральнее придворной монархической среды, окружавшей престол последних Романовых.

В 80-х, отчасти в начале 90-х гг., впервые попадавших в Ташкент для службы в Туркестане различных молодых специалистов, особенно из числа направлявшихся сюда за их слишком передовые взгляды, добрые знакомые заранее предупреждали, что вскоре по вечерам их будет посещать приезжавшее в собственном запряженном рысаками фаэтоне инкогнито некое лицо. Не представляясь и прогуливаясь, оно станет вести с ними всякого рода вольные беседы с целью выпытать взгляды на современность. Это лицо будет ссыльный великий князь, с которым нужно быть очень осторожным.

Приглашая к себе тех или иных ташкентцев для беседы за столом с великолепным завтраком, Николай Константинович, после изрядных возлияний и высказываний о несправедливостях своей судьбы, часто ставил перед гостем вопрос, признает ли тот его, великого князя, законным претендентом на императорский престол. Вопрос подкреплялся клавшимся на стол заряженным револьвером или угрозой разбить собеседнику голову последней нераскупоренной бутылкой замороженного французского шампанского. Ответы бывали разные, но все более или менее дипломатичные..

При неуравновешенности характера Николая Константиновича даже случайные встречи с ним могли иногда оказаться жизнеопасными, и благополучный ишод считался счастливой удачей. Мой отец, землемер-топограф Е.Л. Массон, как-то зимним вечером ехал на извозчичьих санях по полутемной улице и попросил обогнать медленно двигающиеся впереди сани. Извозчик стегнул лошадь и так быстро промчался мимо роскошных саней, что задел сидевшего в них закутанного пассажира, которым неожиданно оказался великий князь. При расставании отец и извозчик признались друг другу, что ждали выстрела в спину, и очень удивились, что такового почему-то не последовало.

Так как военную форму, как бывшему, но разжалованному полковнику, Николаю Константиновичу было запрещено носить, то он в торжественных случаях и при официальных визитах одевался в безукоризненно строгие черные гражданские костюмы, до фрака и цилиндра включительно. Обычно же появлялся на улицах едущим в фаэтоне, запряженном двумя великолепными вороными рысаками, в котором вместе с ним часто возили корзину с недавно родившимися породистыми охотничьими щенками, причем сам великий князь бывал одет несколько маскарадно. На голове у него была войлочная киргизская (казахская) шапка­малахай с черными отворотами. Яркокрасная русская шелковая рубаха­косоворотка навыпуск подпоясывалась узким ремешком. Черные штаны заправлены в сапоги с высокими голенищами. В таком подчеркнуто «демократическом» наряде его можно было видеть в театрах и других публичных местах. В годы производства им работ по орошению Голодной степи великий князь одевался там иногда по-узбекски, а подносившиеся им дамам букеты цветов из собственного сада перевязывались лентой песочного цвета, служившей эмблемой Голодной степи.

Красной охрой окрашивались сплошь снизу доверху стены всех принадлежавших великому князю домов в Ташкенте, а дорожки у них, как и в дворцовой усадьбе, посыпались красного цвета песком мелового периода, привозившимся с расположенного к северо-западу от Ташкента месторождения между урочищами Сарыагач и Дарбаза. Красный оттенок в глазах обывателей лишний раз давал повод видеть в Николае Константиновиче «революционера».

Со своей стороны, сам великий князь при всяком подходящем случае старался поддерживать эту иллюзию даже на последнем этапе своей жизни. Когда за участие в крупных политических забастовках 1905—1906 гг. из Ташкентских железнодорожных мастерских оказались уволенными многие рабочие без надежды скоро устроиться на службу в каком­либо казенном учреждении, Николай Константинович в начале 1907 г. пригласил их на работу, поручив обнести железной оградой свой дворцовый сад со стороны проспекта Романовского и Самаркандской улицы и покрыть ее красной краской. Летом 1914 года великий князь организовал публичный просмотр в «Летней Хиве» запрещенной по представлению Святейшего правительственного синода к театральной постановке пьесы «Царь Иудейский». Она была незадолго до этого написана его братом, великим князем Константином Константиновичем и показана на сцене Эрмитажного театра до цензурного вмешательства только один раз, с участием автора в роли Иосифа Аримафейского и двух его сыновей. В Ташкенте Николай Константинович на свои средства привлек к ее постановке частную труппу 3. А. Малиновской, гарантировав ей «безнаказанность». Билеты были раскуплены задолго до спектакля не только ташкентцами, но многими жителями других туркестанских городов. Князь приехал на спектакль в своем обычном «демократическом» костюме с красной рубахой. Предшествуемый корзиной со щенками, он демонстративно вел под руки княгиню Искандер и Часовитину, а когда проходил мимо меня, я ясно расслышал, как он громким голосом произнес: «Послушаем, как удалась братцу пьеса». Артисты играли в черных фраках с галстуками­бабочками, а артистки были в белых платьях со скромным декольте. У всех выступавших ниже левого плеча были прикреплены крупные красные гвоздики, тогда — символ «революционности».

Наряду со всем перечисленным, в мероприятиях великого князя в данном случае налицо имелось вопиющее противоречие с показной «революционностью». Ему разрешалось содержать собственных исполнителей некоторых его прихотей в виде вооруженных охранников, вначале более многочисленных и конных. Позднее, но мере усиления строгостей со стороны Министерства императорского двора и уделов, они были у него в весьма ограниченном количестве и пешие. Он их наряжал в полную форму полицейских, но только без наплечных широких шнуров, заменявших погоны. В широкой публике их втихомолку именовали «великокняжескими опричниками».

Великий князь частенько любил продемонстрировать, правда в узком кругу и чаще с глазу на глаз, свою крепость при употреблении горячащих напитков. Из всех собутыльников перепить его удавалось лишь одному дьякону. Сам великий князь любил вспоминать, что в свое время посетивший Россию наследник английского престола Эдуард, сын королевы Великобритании Виктории, «здоров был пить во время кутежей — но я его перепивал». Во хмелю князь был особенно агрессивен и необуздан.

Хотя в ссылке у него были фактически две семьи — одна, скрепленная церковным браком, с Н. А. Дрейер и вторая с Д. А. Часовитиной ­ и от них он имел, как указано выше, пятерых детей, узаконенных под фамилией Искандеров, тем не менее и в Ташкенте у него бывали разного рода романы не без последствий. Один сын им был прижит от жены известного знатока и исследователя Туркестана аптекаря И. И. Краузе. Другой, Леонид, блондин, очень похожий по внешности на великого князя, был от одной танцовщицы, выданной впоследствии за проживавшего в Петербурге присяжного поверенного Гольдштейна, фамилию которого и носил.

Некоторые свои любовные похождения Николай Константинович почему­то находил уместным сопровождать церковною обрядностью. — явно незаконной, поскольку у него была венчанная и неразведенная с ним супруга Н. А. Искандер. Так, в 90-х годах в Ташкентской женской гимназии училась очень внешне привлекательная пятнадцатилетняя девушка, которую облюбовал для себя великий князь. Однажды родители в окно увидели, что их дочь вышла из дома и села в подъехавший экипаж с Николаем Константиновичем. Они помчались на извозчике за отъехавшим экипажем и настигли дочь уже поднимавшейся с князем на паперть церкви в селении Троицком (в 30 км от Ташкента), где Николай Константинович собирался по заранее намеченному плану обвенчаться с ней. Церковный обряд был сорван, а разгневанные и встревоженные родители громогласно объявили, что выдадут дочь за такого человека, который сможет охранять ее от всяких поползновений со стороны великого князя. Таковой нашелся в лице женившегося на ней офицера Насекина, причем общество с чувством глубокого уважения отдавало должное его смелости, учитывая необузданный характер Николая Константиновича.

Подобного рода курьезных случаев было известно несколько, причем для их пресечения требовалось вмешательство самого генерал­губернатора и городского полицмейстера.

Самый длительный период жизни Николая Константиновича, каковым является ташкентский, охватывающий около четырех десятилетий, собственно, почти никем не отображен в печати по причинам, указанным выше. На общем же фоне тогдашнего местного «общества» он был слишком заметной и даже одиозной фигурой, чтобы оставаться незамеченным. О нем немало говорили, передавая из уст в уста «были и небылицы» с рядом вариантов. За проявлявшееся им стремление добывать денежные средства н умножать свою недвижимую собственность некоторые считали его инициативным стяжателем. Другие видели в нем в основном политического авантюриста. Третьи, исходя из оценки некоторых его странных выходок, признавали его оригинальничающим чудаком. Четвертые резко расценивали его просто как деспота н самодура. Многое в его поведении объясняется, с одной стороны, неприкосновенностью и безнаказанностью как члена царской династии, что открывало широкие возможности для проявления им всякого рода сумасбродств, а с другой стороны ­ его абсолютной уверенностью в законном праве на занятие престола Российской империи. Кое­кому приходила в голову мысль и о трагичности судьбы великого князя в условиях созданной ему обстановки, резко усиливавшей все противоречия его личности, что по­разному проявлялось на тех или иных этапах его туркестанского бытия.

В наиболее уродливых формах это наблюдалось до установления над ним строжайшей опеки Министерства императорского двора и уделов и повседневного наблюдения чуть ли не за каждым его шагом.

Особенно дикая выходка имела место в пору осуществления великим князем мероприятий по орошению земель «Голодной степи». В 1892 г. ряд среднеазиатских районов был охвачен вспышкой эпидемии холеры, коснувшейся, в частности, Джиэака и Ташкента. В последнем но данным тогдашней статистики от холеры умерло 1657 человек. Для борьбы с ней Николай Константинович на свои средства выписал из Петербурга в район строительства голодностепского канала специальный санитарный отряд в составе врача, медицинских сестер и прочего обслуживающего персонала. Приревновав не без оснований Н. А. Искандер к начавшему ухаживать за ней прибывшему из столицы врачу, великий князь приказал посадить ее в мешок и бросить в канал. Та в страхе убежала вместе со своей бывшей костюмершей, а тогда уже ставшей компаньонкой Д. М. Жуковой в дебри камышей, где обе провели два дня, пока энергичные вмешательства окружающих не помешали выполнить нависшую над княгиней угрозу. Хуже обстояло дело с врачом, которого великий князь в пылу гнева приказал связать, вывезти в глухую степь, зарыть вертикально вдали от дороги в землю по шею и оставить в таком положении на ночь, чтобы тот испытал ужас, когда шакалы и водившиеся тогда в Голодной степи гиены изуродуют ему лицо. Когда на другой день князю сообщили, что выкопанный заблаговременно врач от шока лишился рассудка, Николай Константинович распорядился тотчас отправить его обратно в Петербург, чем этот конфликт и завершился.

Поздние выходки великого князя, которых до конца его жизни было немало, носили характер более безобидного озорства. Как­то Николай Константинович предложил Ташкентской городской думе на половинных началах обнести главный парк и территорию синематографа «Летняя «Хива» общей железной решеткой. Так как вход в парк был для всех платным, что приносило думе определенный доход, тогдашний городской голова Николай Гурьевич Маллицкий (1907—1917) на это не согласился, боясь, что мороженщики и разные торговцы­булочники покинут сад, перейдут на участок великого князя и город может лишиться части прибыли. Тогда великий князь распорядился устроить в заборе, окружавшем «Летнюю «Хиву», калитку в сад, через которую посетители синематографа по окончании спектакля стали бесплатно проходить в парк. Н. Г. Маллицкий неоднократно отдавал приказ забивать ее или вешать замок со стороны сада, но по вечерам всякий раз по указанию великого князя все запоры ломались, чем публика охотно пользовалась, чтобы «задарма» посетить после просмотра картины еще и городской парк. Борьба продолжалась долго, но «победителем» из нее вышел в конце концов Николай Константинович.

Некоторый «реванш» Н. Н. Маллицкий взял после того, как великий князь замостил на свои средства Самаркандскую улицу вдоль участка дворца и собирался уже предъявить на эту работу счет городской думе. Тогда по предложению Н. Г. Маллицкого дума на своем заседании, посвященном окончанию указанной работы, единогласно вынесла благодарность Николаю Константиновичу за «заботу его императорского высочества о нуждах города». Самое решение в письменной форме срочно вручила великому князю специально посетившая его делегация членов думы, и тому после этого было уже неловко предъявлять счет.

Последнее по времени столкновение у великого князя с Ташкентской городской думой произошло летом 1915 г. в связи с открытием на пересечении улиц в  бывшем Константиновском сквере монументального памятника К. П. фон Кауфману. На широком ступенчатом основании среди клумбы цветов поставлен был наподобие мошной башни как бы кусок стены среднеазиатской крепости, на котором установили три крупные бронзовые фигуры во весь рост: пехотинца, водружавшего знамя, пешего казака­горниста с приставленной к губам сигнальной грубой и слегка выступающего вперед генерала К. П. фон Кауфмана. Вечером за день до открытия памятника городской голова Николай Гурьевич Маллицкий, прежде чем закрыть его брезентом, в последний раз убедился, что все в порядке. Утром же уже при стечении большого количества народа все с изумлением обнаружили, что по сторонам памятника расположены старинные снятые с вооружения армии русские крепостные мортиры. Оказалось, что ночью их доставили по распоряжению Николая Константиновича из его «запасников» и установили в основании памятника с поворотом стволов в разные стороны. Такое добавление совершенно противоречило утвержденному проекту. До момента открытия оставались считанные минуты. Удаление тяжелых орудий потребовало бы много времени и нарушило бы торжества. Непосредственный виновник инцидента великий князь тут же заявил, что поставил мортиры в качестве декорации только на время открытия памятника, а потом их уберут. Этого однако не произошло. Орудия оставались на том же месте еще много лет спустя, даже после революции, когда фигуры были сняты, перелиты на металл, а сам каменный пьедестал был разобран, кроме плоского основания, существующего до сих пор уже под другим памятником.

Больше незлобивого смеха, но меньший след в памяти людей оставила выходка Николая Константиновича, вызванная укрепившейся к началу второго десятилетия XX в. модой на чрезмерных размеров дамские шляпы с помещенными на их обширных полях крупными искусственными цветами, что противоречило вкусам великого князя. Чтобы публично продемонстрировать свое отношение к этой моде, он велел скупить несколько десятков наиболее вычурных таких шляп. После того в один из летних дней распорядился, чтобы в Ташкент прибыли из великокняжеского селения Искандер ко дворцу все тамошние бабы н девицы в своих крестьянских платьях. Их заставили надеть купленные шляпы и босиком несколько вечерних часов фланировать по Соборной улице от дома генерал­губернатора до сквера. Затем, хорошо угостив в ресторане и наградив «за работу» деньгами, их с подаренными шляпами отвезли в Искандер…

Составив путем покупки в Петербурге и за границей единственное для дореволюционного Туркестана собрание картин русских и европейских художников, Николай Константинович разместил их в своем ташкентском дворце. Здесь, начиная с 1890 г.. осмотр их был иногда доступен для ограниченного числа посторонних посетителей. Позднее некоторые картины выделились отсюда для экспозиции на временных художественных выставках в Ташкенте. Последняя из них до революции была организована Обществом изящных искусств и кустарной промышленности в 1915 г. при Туркестанской публичной библиотеке, где, кроме ряда картин из собрания великого князя и Ташкентского музея, демонстрировались произведения местных художников. Незадолго перед тем Николай Константинович вел переговоры с Н. Г. Маллицким о безвозмездном пожертвовании Ташкенту всей своей картинной галереи,— но при условии, что город освободит его от уплаты налогов за оба его синематографа. Так как «Зимняя Хива» и «Летняя Хива» приносили большой доход и налог них выражался солидной суммой, то Н. Г. Маллицкий на предложение великого князя согласия не дал. Позднее великий князь в своем духовном завещании отписал галерею после своей смерти городу бесплатно. Много раньше, в 1896 г. Николай Константинович подобный же широкий дар поднес Туркестанской публичной библиотеке, передав ей при жизни около 5000 собранных им для себя книг, среди которых было много ценных трудов по Средней Азии русских и иностранных авторов, в частности, об Амударье.***

Вопросами о водах этой реки великий князь продолжал живо интересоваться до конца своей жизни. Когда известный знаток Туркестана Нил Сергеевич Лыкошин, автор свыше шестисот публикаций о Средней Азии, незадолго до первой мировой войны был переведен из Ходжента в Петро­Александровск на должность начальника Амударьинского отдела, опекун Николая Константиновичи генерал­майор Дмитрий Васильевич Белов привез ему в подарок от великого князя серебряный портсигар. На нем, кроме подписи великого князя н упоминания Н. С. Лыкошина, были выгравированы слова Петра Великого из наказа князю Александру Бековичу-Черкасскому: «Плотину раззори и реку Амударью паки обрати в старый ток»…

Вклад Николая Константиновича в культуру дореволюционного Туркестана несомненен. Он только несколько обесценивался тем, что многое им делалось, видимо, больше в погоне за рекламой своего имени, по особым личным тайным соображениям. Последние нашли наглядное отражение в его двух попытках самовольно вернуться в Петербург при восшествии на престол новых государей, но до официальной коронации, причем оба раза они заканчивались провалом.

Старые туркестанцы передавали мне, что при несерьезной организации одной из таких попыток Николай Константинович пытался втянуть в эту, по существу беспочвенную, авантюру несколько служивших в разных ташкентских государственных учреждениях молодых людей, суля им высокие посты при своей особе в случае удачного завершения задуманного предприятия. Используя свою популярность среди местного населения, он добился того, что по его устному вызову несколько тысяч казахов прикочевали к берегу Сырдарьи ниже Ташкента, не подозревая, что, по задуманному Николаем Константиновичем плану, им предстояло сопровождать его до Москвы и Петербурга.

Старший, Артемий, по окончании Пажеского корпуса недолго прослужил в гвардии, вышел по собственному желанию в отставку, вел жизнь частного человека и был даже по убеждениям толстовец. В начале войны 1914г. его призвали в армию. Когда одна запасная воинская часть отказалась идти на фронт, А.Н. Искандер был направлен ее «усмирить». После того как он выяснил, что солдаты этой части принадлежат к некоей староверческой секте, не признающей убийства, он отказался применить к ним расстрел. За это его разжаловали в солдаты. После Октябрьской революции он попал в ряды Красной Армии и участвовал в подавлении Дутовского восстания. На фронте заболел тяжелой формой сыпного тифа и был отпущен в Ташкент, где вскоре и скончался.

Младший сын великого князя Александр Искандер учился в первых классах Ташкентской мужской гимназии. Среди гимназистов слыл шалопаем под кличкой «Шурка великий князь», а двенадцати лет взят в Пажеский корпус, по окончании которого был выпущен в гвардию. После революции 1917г. перешел к белогвардейцам, а вслед за их разгромом бежал в Париж, где работал шофером. Последние дни жизни состоял придворным бельгийской королевы. Семья же его, оставаясь в России, сперва переехала в Ташкент, а затем проживала в Москве.

**Кирилл окончил Ташкентский кадетский корпус, после Октября находился в стане белых и погиб в бою. Николай по окончании Ташкентской мужской гимназии поступил в 1916г. на инженерно-строительное отделение Петроградского политехнического института, в 1917г. вернулся в Ташкент, где женился на дочери бывшего уфимского полицмейстера. Случайно погиб в 1919г., оказавшись на улице, где шла перестрелка при подавлении антисоветского восстания. Дочь Дарья после революции служила библиотекарем в Ташкентской публичной библиотеке. Когда ее мать выехала со своим новым мужем в Москву, дочь ее специализировалась там в консерватории по игре на скрипке, а по окончании выступала в оркестре столичного Большого театра.

***Кроме книг, великий князь коллекционировал автографы всяких сколько­нибудь известных людей прошлого, причем вырезал их, не проявляя интереса к подлинникам, на которых они были запечатлены. Так им беспощадно были искалечены многие подлинные старинные рукописи, в частности, ряд документов Великой французской революции, после вырезки фамилий сваленных в одном из подвальных чуланов дворца. Дальнейшая судьба коллекции автографов, как и ее местонахождение, неизвестны.