Дом прибежища История

Получил письмо.

Уважаемый Евгений!
Спасибо Вам большое за этот сайт. Случайно наткнулась на него несколько дней назад и не могу оторваться. Посылаю Вам отрывок о Ташкенте из книги Владимира Арро, также случайно найденный в интернете. По-моему у Вас его ещё не было.

Спасибо! В статье упоминается Диля Танеева, подозреваю, что это Деляра Танеева, познакомившая нас с книгой Софии Вишневской «Антре».

Владимир Арро

Дом прибежища

Глава из книги
ПРИТЯЖЕНИЕ УЗБЕКИСТАНА

Чрезвычайный Ташкент. В ночном рейсе Москва—Ташкент шли какие-то загадочные возбужденные разговоры между пассажирами. Особенно волновались узбеки. Стюардессы скупо отвечали на их вопросы, и понемногу становилось ясно, что в Ташкенте в прошлую ночь произошло сильное землетрясение, что город разрушен. Получалось, что мы летели к руинам. «Забавно», — сказал В.

Самолет приземлился точно по расписанию, в 4.20 утра 27 апреля 1966 года. На «экспрессе» мы поехали в город. В автобусе шел шумный разговор по-узбекски с участием водителя. Ничто не говорило о катастрофе. И только въехав в город, мы увидели груды глинобитных обломков, бывшие недавно домами, костры посреди улиц, палатки, спящих на раскладушках горожан. Центр являл собой подобие огромного походного лагеря в минуты, когда людей свалила усталость и им уже ни до чего — ни до прошлого, ни до будущего. Все уличные часы показывали одно время — 5.23. Ровно сутки назад их остановил семибалльный толчок, прокатившийся по земным недрам. Можно представить, с каким ужасом спешили к своим домам пассажиры нашего «экспресса», закончившего свой рейс в центре. Лишь нам спешить было некуда. Возле гостиницы «Узбекистан» на вынесенных из вестибюля креслах спали в неудобных, изломанных позах иностранцы, любители восточной экзотики. Швейцар принял наши вещи в камеру хранения. Мы побродили по площади, огляделись. Водители первых автобусов компостировали путевые листы у автомата. Понемногу светало. Многоэтажные дома, окружавшие площадь, стояли на месте, и лишь приглядевшись можно было увидеть, что на одном не хватает балкона, на другом штукатурки, а третий прорезан от крыши до основания зигзагообразной трещиной. Площадь, к нашему удивлению, вдруг стала заполняться войсками. Заиграл оркестр. Это началась репетиция первомайского парада. Мы ушли на соседнюю улицу. Здесь от густой листвы нависших деревьев было еще темно. Во всю длину улицы на раскладушках, на тюках спали люди. Брошенные дома, частью уже непригодные для жилья, частью затаившие смертельную угрозу для своих хозяев, мрачно тянулись позади деревьев. Кое-где горели костры, работали транзисторные приемники на волне «Маяка». Мы присели к одному из костров, нас угостили чаем.

Сходиться с людьми в эти дни было легко, и я уже не помню, где мы познакомились с Дилей Танеевой. Хрупкая девушка, с восточным разрезом глаз и каштановой челкой (как выяснилось позже — полутатарка, полурусская по происхождению), таскала огромный портфель, набитый всем, что нужно для жизни: от зубной щетки до томика Цветаевой. Чувствовала она себя, как и мы, неприкаянно. У нее был высокого тембра голос и вдохновенная манера речи, почти как у Ахмадулиной. Мы стали ходить с нею вместе и в первый же день обрели уйму знакомых. Заходили в какие-то треснувшие дома возле арыков, пили зеленый чай, с газетчиками ели шашлык на улице, сидели в кафе «Уголок», где нам читали стихи, шли (но не дошли) в какую-то театральную студию, где Диля что-то там репетировала. В саду из дупла старого дерева она вдруг достала адресованное ей письмо от человека, с которым мы тоже потом познакомились. Ночевали мы у ее друзей, в одноэтажном доме. Ночью был сильный толчок. Все вскочили, встали в дверных проемах. Диля в Ташкенте знала всех приличных людей. Это через нее я познакомился с превосходным поэтом Рудольфом Баринским и с Сеней Злотниковым, впоследствии известным драматургом. Все они на долгие годы станут моими друзьями.

Понемногу картина события, происшедшего в этом городе, стала проясняться в подробностях и с разных сторон. Ну, прежде всего, стало ясно, что не было жертв, хотя были раненые, и это позволяло не относиться к тому, что случилось, как к трагедии. Во-вторых, от первого же толчка рухнули глинобитные, осточертевшие всем кварталы. Люди, маявшиеся еще со времен войны, получили надежду на переселение. А главное — пошатнулся рутинный, опостылевший всем уклад жизни. Было тревожно, ждали новых толчков, но какое-то другое чувство было сильнее тревоги. В бивачной сутолоке и неразберихе повеяло вдруг свободой, братанием. Враждовавшие прежде соседи вдруг помирились, полузнакомые люди сблизились. Над застойными советско-мещанскими буднями, полными запретов, ограничений, условностей, взвились мятежные стяги вольности. Особенно остро это чувствовала молодежь, оттого так много было в городе возбужденно-счастливых лиц, оттого песни, которые прежде звучали под гитару только на кухнях, выплеснулись на улицы. Можно было подумать, что на пороге не только житейские, но и какие-то другие перемены.

А тем временем в Ташкент со всех концов страны летели тучи специальных корреспондентов. Будь мы поразворотливей, побежали бы к телетайпам, дали бы горячий репортаж в ту же «Ленправду», ведь мы все-таки были первыми, прилетевшими на место события еще до официального объявления. Но мы повели себя не как журналисты, а как литераторы — и правильно сделали. Один из дней я провел в детском доме у Антонины Павловны Хлебушкиной, удивительной женщины, ставшей матерью для многих сирот военного времени. Затем мы отправились в запланированную поездку по республике — Фергана, Самарканд, Бухара — и лишь дней через десять вернулись в Ташкент. Блокноты мои пухли от собранного материала. И хотя этим маршрутом до меня прошел не один такой же самонадеянный литератор, меня не покидало чувство, что на многое я взглянул глазами первооткрывателя. Позже результатом этой поездки (подкрепленной еще одной — через год) станет книга очерков и эссе «Аисты в городе».

Дом на Высоковольтном. Попутчица наша по воздушному рейсу Бухара—Ташкент Наташа с интеллигентной сдержанностью сказала, что если в Ташкенте нам негде остановиться, то она может устроить нас у себя. Она назначила нам встречу в уже знакомом нам кафе «Уголок» после обеда. Она добавила, что и сама имеет отношение к Ленинграду — у нее там много родни, да и родители оттуда. Вообще мы заметили, что при слове «Ленинград» у всех возникало желание что-нибудь для нас сделать. Но очень уж не хотелось никого стеснять. В назначенный час мы встретились, она пришла с подругой, и, пока мы пили кофе, Наташа нарисовала план, как к ней проехать, а затем вынула из сумочки ключ и отдала нам, сказав, что будет к вечеру. Держалась она по-прежнему сдержанно и даже отчужденно. Проехав на трамвае несколько остановок, мы оказались в новом жилом массиве под названием «Высоковольтный». Улиц здесь не было, просто, теснясь друг к другу и замыкая пространство, стояли многоэтажки под номерами. О землетрясении здесь ничто не напоминало, шла обычная жизнь городской окраины. Примеривая ключи к чужой квартире на третьем этаже, стараясь не шуметь, мы чувствовали себя не слишком комфортно и поскорее захлопнули за собой дверь. Квартира как квартира — две комнаты, книги, керамика, декоративные букеты — все со вкусом, опрятно, уютно. Мы уже знали, что Наташина профессия — дизайнер. Что говорить, необычная ситуация интриговала, и, отдыхая с дороги, мы ждали ее продолжения. Оно наступило ближе к вечеру. В квартире появилась Наташа, а с нею шумная компания — муж ее Леша и еще молодая пара — все с рюкзаками. Наташа, теперь уже оживленная, с улыбкой в глазах, сообщила, что в ближайшие дни жить они здесь не будут, а уходят в палаточный городок, к маме, у которой дом цел, но в котором и жить страшно, и бросить нельзя. А зашли они лишь за гитарой. (Леша, сняв ее со стены, взял несколько аккордов.) А мы остаемся полными хозяевами, и в нашем распоряжении всё — и ванна, и холодильник с его содержимым, и телевизор, а соседей они уже предупредили. «Только вот просьба, — сказала Наташа, — на первом этаже проживает одинокая пожилая женщина Наталия Ивановна, мы с нею дружим. Она панически боится землетрясения, и, если случится толчок, она постучит по стояку парового отопления, вы уж не оставьте ее одну». Мы заверили, что так все и сделаем. В квартире снова стало тихо, мы остались хозяйничать, и мне было жаль, что они ушли. Ехать в центр уже было поздно, и мы вдвоем коротали вечер, не переставая удивляться тому, как легко и доверчиво можно жить в этом мире. То, что произошло дальше, несомненно отдает беллетристикой, но я ручаюсь, что в моем изложении не будет ни капли вымысла. Дальше раздался звонок в дверь, и на пороге возникла молодая пара. Они представились как Эля и Глеб. Они сказали, что знают о нас и пришли пригласить нас к себе, а живут они этажом ниже, и чего нам тут скучать, когда у них гости, музыка, вино и много вкусных вещей. Через минуту мы сидели за столом в компании альпинистов, геологов и слушали незнакомые нам альпинистские песни, наверное Визбора. Песни перемежались разговорами о восхождениях, об экспедициях, о землетрясении, о том, кто как его переносит. Оказалось, что Наташа во время толчков воет диким голосом. «Как волчица», — сказала Эля. Глеб пояснил: «Это атавизм. Так кричали наши далекие предки. У многих в этот момент открывается подсознание». Когда все было перепето и пересказано, гости стали расходиться по своим домам. Поднялись и мы. «А вы куда? — спросила Эля. — Что вам там одним делать, оставайтесь у нас. Да я вам уже и постелила!» Уходить, в общем-то, и не хотелось. Утром, когда мы проснулись, хозяев в квартире не было. На столе лежала записка, а на ней ключи. «Ребята, — писали нам Эля и Глеб, — еда в холодильнике. Мы ушли на работу. Если что-нибудь понадобится, вот наши рабочие телефоны. И еще: внизу живет хорошая женщина Наталия Ивановна. Она очень боится даже слабых толчков…» И дальше шла просьба не оставлять одну Наталию Ивановну, если она постучит по трубе. Теперь у нас было два ключа. Мы приняли душ, так как в Ташкенте уже с утра жарко. Было немного грустно, оттого что нас во второй раз бросили. А может быть, это проснулась моя старая тоска по искренним дружеским отношениям, которые почему-то здесь, в Ташкенте, проявляются при каждом новом знакомстве, а в моем родном городе обходят меня стороной. Мой товарищ был хорошим, легким попутчиком, но закоренелым индивидуалистом, чем гордился. А может, и я был такой. Размышляя об этом, я пил чай, как вдруг в углу комнаты раздались три звонких удара. Мы вздрогнули, мне показалось, что дом покачнулся, и в чем были мы ринулись к входной двери, а потом, теряя тапочки, — через десять ступенек — вниз! В дверях нижней квартиры стояла приятная женщина, она широко улыбалась и как ни в чем не бывало приговаривала: «Прошу, прошу!..» — «А что, разве тряхнуло?» — спросил я с тревогой. «Да не-ет, голубчики, — рассмеялась Наталия Ивановна. — Сегодня, слава Богу, спокойно. А что, я вас испугала? Я постучала потому, что уже завтрак готов». И она вынесла из кухни целое блюдо горячих лепешек. Мы пили чай с душистыми лепешками, намазывая их кизиловым вареньем, и разговаривали о землетрясении. «Ну-с, так, — сказала Наталия Ивановна, когда мы позавтракали. — Я сейчас ухожу в магазин, а вы, значит…» В этом месте в рассказе «Ключи от Ташкента», который вошел в несколько моих детгизовских сборников, Наталия Ивановна предлагает героям, естественно, ключ. Что по логике событий закономерно. Но на самом деле она предложила нам не ключ, а прийти пообедать. Что тоже уже не вызвало нашего удивления. В не случайности, а органичности той ситуации далекого 1966 года я убеждался и позже, когда в другие приезды в Ташкент заходил в дом на Высоковольтном.

Притяжение. На следующий год я снова вернулся в Узбекистан. Книга, на которую был заключен договор, требовала материалов. Я с азартом написал несколько рассказов и очерков, всю долгую зиму отогревался своими воспоминаниями о щедром и теплом крае, о новых друзьях. Я специально приехал ранней весной, как бы стремясь удостовериться, что вся эта благодать существует. И действительно, когда я уезжал, в Ленинграде еще лежали сугробы, а здесь деревья стояли в зеленой дымке, били фонтаны, а на солнечных откосах женщины собирали щавель. В уличных столовых летали осы — от стола к столу. Я удивлялся не тому, что вот у нас снег, а здесь цветы, травка, осы. Ведь так всегда на земле: солнце по очереди дарит каждому новое время года. Я удивлялся и радовался весне вообще, весне как таковой.

Трещины на больших ташкентских домах были заделаны, на фасадах остались швы и рубцы. А старых глинобитных домов в центре как не бывало. На их месте теперь раскинулись готовые парки — так много было деревьев возле домов. Ни одно не срубили. Только не было в этих парках знаменитой ташкентской тени, прохладной и глубокой от сросшихся крон. Зато многие из деревьев — фруктовые. Весной 67-го Ташкент был переполнен новой техникой всех назначений, всех марок. Вот тяжело прошла огромная «Колхида» с прицепом, выше кабины нагруженная матрацами. Вот промчались восемь всадников на высоких и легких, похожих на коней, тракторах. Маленький экскаватор, как жук-навозник, оседлал большую кучу строительного мусора — и пыхтит, и тужится. Это сносят ветхое жилье в другом районе. Мощные грузовики увозят битый кирпич на свалку, при погрузке устраивают водяную завесу от пыли. Кирпич-сырец жалок, убог, туда ему и дорога. Обнажились задние стенки жилищ с разноцветными лоскутами обоев. У выставочного зала громоздятся ящики с надписями: «Ящ. №25. Керамика», «Ящ. №3. Русский фарфор». А на проспекте Навои красят дома. Там же и ярмарка, на каждом шагу — шашлыки, газированная вода и мороженое. Для меня, пришельца и верхогляда, Ташкент оставался городом праздника и обновления.

А у моих друзей шла своя жизнь. Меня помнили, по мне тоже скучали. И на Высоковольтном я снова гостил одновременно в трех квартирах. Но что-то там происходило в семье Наташи, сугубо житейское, и когда она однажды не пришла ночевать, Леша сказал: «Да все нормально, старик. Сейчас чаю попьем, на гитаре побренчим, сигарет — навалом». И добавил вполголоса, как бы уже для себя: «Наташа — на особом счету у Бога». Когда я приехал в следующий раз, они уже разошлись.

С Дилей Танеевой мы в тот раз все-таки добрались до ее театральной студии. Едва мы вошли, режиссер, оглядев меня, сказал: «Вот в таком свитере должен быть Гамлет». И упросил меня поменять мою грубо вязанную кольчугу на какую-то польскую куртку, пообещав после фестиваля выслать мне ее в Ленинград. Вечером на террасе частного дома мы праздновали день рождения кого-то из студийцев. Много позже по мотивам этих впечатлений я написал рассказ «Будни Офелии» и послал его Диле, сопроводив посвящением ей. Ситуация вокруг героини была рискованно сгущена, но Диля восприняла его, как она мне написала, «с чувством злости и восторга». Он был набран в «Авроре» и подготовлен к печати, но в этот момент в журнал пришел новый редактор, который счел мое сочинение проповедью безнравственности или чего-то в этом роде, хотя героиня представала в нем, несмотря на все искушения, в высшей степени добродетельной. С Дилей мы время от времени переписывались.

Теплая страна еще долго притягивала меня, и я побывал там, пользуясь всяким поводом, еще два или три раза.

Источник http://magazines.russ.ru/zvezda/2002/4/ardo.html