“Клён стучится мокрой лапой в одинокий дом. Ты о чьей душе заплакал, дождик за окном?” Искусство Ташкентцы

Это не было интервью в обычном понимании. Не было списка заготовленных вопросов, просто мы созвонились с Инной Глебовной и условились о встрече, чтобы подобрать фотографии к журнальной публикации. Да и вряд ли было по-человечески уместно сыпать вопросами в доме поэта менее чем через месяц после его ухода из жизни. Слишком малый срок прошел. Это чувствовалось и по тому, что жена поэта все время говорила о Файнберге в настоящем времени: «Александр Аркадьевич считает», «он называет», «Саша не кичится», и по обручальному кольцу, которое все еще было на правой руке…
Мы просто разговаривали. А ниже – какие-то образы, что вылепились из неспешной полуторачасовой беседы с рассматриванием фотографий, книг и просто любованием вида из окна квартиры дома, где жили поэты и писатели…

Встреча

К моменту поступления на отделение журналистики филологического факультета университета Файнберг имел за плечами учебу в топографическом техникуме, работу в экспедициях и три года службы в армии.
«Пришел в университет с огромной такой шевелюрой, веселый такой, жизнерадостный и говорит, что топография это хорошо, но ему нужно занятие, связанное с литературой».
Инна Глебовна трудилась тогда в газете «Ташкентский университет» и никогда не думала, что судьбы их так тесно сплетутся на долгих (коротких?) пять десятилетий.
И была тогда в газете вакантна только одна должность  – секретаря-машинистки. Он был согласен и на это, быстро нашел общий язык с газетно-типографским коллективом, и там продолжал писать стихи. Поэт успел к тому времени опубликоваться в газете.
А потом, в 1965 году вышла и первая книжка – «Велотреки», к которой у цензоров было немало замечаний. Эту свою традицию цензоры продолжили и в последующие годы.
«Я не муза его никакая. Ну, какая это муза, которая в халате готовит борщ или может накричать за то, что пришел муж в грязной обуви? А муза  – это не живое существо, не женщина с миллионом земных страстей. Это богиня, которая порхает над творцом, и не дай Бог подойдешь к поэту в эти минуты, когда он полностью уходит в работу».

Родная земля и друзья

Файнберг любил готовить национальные узбекские блюда: и лагман (хотя сам растягивать тесто не мог), и шурпу, и шашлык. И поэт прекрасно готовил плов.
«Его плов научил готовить мой брат, Лев Глебович Коваль, который мог смастерить большой плов на сотню человек, не развязывая галстука и не запачкав белой сорочки».
Возможно, та огромная любовь к родному краю, которую отмечают все поклонники таланта поэта, берет свои корни из юношеских топографических экспедиций на природу: в пустыни, горы и степи.
И от этой любви к родной земле переводы узбекских поэтов у него получались такие великолепные. Переводчиков много, но, как говорит Абдулла Арипов, все-таки дух народа может передать только тот, кто вырос на этой земле и живет с ним одной судьбой. А лучшие узбекские поэты в благодарность объединились и перевели Сашины стихи, выпустив сборник стихов Файнберга на узбекском языке – «Чигирь».
«Он никогда никуда не хотел уезжать.
Вот съездил по приглашению в Израиль. Месяц прожил, встретил там много ташкентских друзей всех национальностей и сказал, что ему этого более чем достаточно – все равно, что увидел весь мир».
Ему не страны, быть может, хотелось увидеть иные, а повидать друзей, которые там. Вот из-за этого он страдал и переживал, что не видит годами друзей.
Гордился своими друзьями, тем, что сам хороший друг и никого не предал и не подличал. Друзьям прощал все. При всем том, что ему достаточно трудно жилось. Cчитал, что человек счастлив, когда раздает всего себя окружающим.
С талантливейшим поэтом Абдуллой Ариповым они понимали друг друга с полуслова. Файнберг его очень любил, «а когда Саши не стало, Абдулла Арипов горько плакал в этой самой квартире по своему любимому другу, с которым они шли вместе по этой жизни, бок о бок.
Огромное спасибо ему, всему Союзу писателей, всем друзьям».

Народный поэт

Файнберг знал меру своего таланта, но всегда воспринимал это очень спокойно и ответственно. Относился к себе очень строго и это проявлялось даже в том, что он частенько занижал количество фильмов (документальных, художественных и мультипликационных), сценарии к которым написал. Так, в своих интервью он говорил, что написал сценарии к 20 мультфильмам. В другом – даже к 18. А Инна Глебовна насчитала таких тридцать пять.
Считал, что звание народного поэта – это не привилегия и накладывало только обязанность – хорошо писать. И если порой кто-то начинал говорить о нем в высоком стиле, называя поэта «явлением в нашей литературе», то сбивал пафос и сводил все к шутке: мол, хорошо «явление» – такое вот «яврение».
Самое большое счастье для него было писать стихи. Хорошо бы, конечно, и напечатать, но писать стихи – уже счастье.
На столе – сигнальный номер двухтомника поэта, который готовился к печати к 70-летию. Он о нем мечтал: сам был составителем, сам подбирал стихи, продумывал структуру книги, сам решал все вопросы – это его идеи: цветовое решение, выбор шрифта. Увидеть не успел.
Нашей редакции Инна Глебовна подарила томик «Лист»  – 500 страниц стихов, изданных тиражом 550 экземпляров.

«Хамза в Милане»

Спрашиваем, можно ли как-нибудь прочесть пародийную поэму на телевизионный сериал «Огненные дороги» «Хамза в Милане», чем ставим хозяйку дома в тупик.
«Это уже сложно. Найти не смогу. По-моему, он ее наизусть знал и все. Вот вы мне и подали идею, надо будет поискать. Может где-то и было записано, может это выплывет у друзей. Надеюсь, не пропало».

Неуемная натура

Июль 1971 года. Пошли провожать брата Инны Глебовны в стройотряд, в Сибирь. Перрон, шум, гам, смех, все прощаются. Студенты гурьбой забегают в вагоны, высовываются из окон, свисают с подножек, машут.
– Саша, – ему кричат, – Саша, давай, прыгай к нам, поедем вместе.
Файнберг смотрит на студотрядовцев, потом на жену. Потом снова на вагон, потом на тещу.
– Ну, что скажете?
– Сам решай.
Поэт впрыгивает в трогающийся вагон и уезжает, как был, в Таштагол, в Кемеровскую область, на весь сезон.
«А теплые вещи я ему послала вторым эшелоном.
Несколько лет тому назад возвращались домой поздно вечером из гостей, по Пушкинской. Решил он пострелять в тире, в зале игровых автоматов. Стрелял-стрелял и в одну мишень не попал. Дома места себе не находит. Утром, как только открылся этот тир, помчался туда и стрелял, пока не выбил все десятки. Вернулся совершенно счастливый.
И с удовольствием вспоминал свой первый прыжок с парашютом.
Вот такой человек».
Кабинет

Рабочий стол поэта. Пепельница, полная окурков. Посередине – добрая старая машинка «Москва» с заправленным чистым листом бумаги. Для прозы и прочего он эту машинку не трогал, а что касается стихов, то их он печатал только на ней.
«И у меня была такая в восьмидесятых-девяностых, – говорю. – Футляр машинки замечателен тем, что в него помещается ровно два трехлитровых стеклянных баллона для пива. Богема!».
«Элементы богемы бывали, конечно, – кивает Инна Глебовна. – Случается, звонок раздается, спрашиваю: «А кто это»?. «Олег, – отвечают. – Саша дома?». «Да», – говорю я, и тут же в квартиру влетает дикое количество людей, сидевших неподалеку, в кафе «Лаззат».
Но Саша считал, что алкоголь и поэзия – вещи несовместимые и «пьяных» стихов не писал никогда».
Во время одной из посиделок вдруг настроение появилось: он записал пришедшие строчки, зачитал вслух, всем понравилось. А наутро Файнберг перечитал написанное и изорвал листок в клочья.
«Нет, – сказал он, – не может быть такое стихотворение хорошим».
Стол, стеллажи и всю мебель для своего кабинета Файнберг сделал своими руками.
«У нас плотник на кухне работал и взял перерыв дня на три, оставив весь инструмент. И вот Саша купил доски чертежные, нарезал пилой, которую оставил плотник. За эти три дня он все это сделал. Лампу свою он тоже сам чинил, правда, потом все же отнесли к мастеру».
Творческая натура проявлялась во всем. И фигурки на кухне не просто стоят, а выложены поэтом в виде сценок: вот ишачонок обиженный уходит в сторону от веселых глиняных завсегдатаев чайханы. Тут же на стеллажах – сувениры из поездок и авторские работы: большой ляган, расписанный Александром Кедриным, скульптором, который ныне живет в США: ему поэт посвятил стихотворение «Веселая баллада».

Любимое стихотворение?

«Я люблю все его стихи. Каждую строчку. Каждая строчка мне дорога, интересна и полна философского смысла!».

Черная сумка

На столе, справа от машинки, – пачка исписанных листов. Мы просим разрешения cфотографировать одну рукопись, что-нибудь стихотворное, написанное от руки.
– Давайте попробуем, – сначала соглашается Инна Глебовна.
Но потом:
«Это все кусочки, «оборвыши» – он потом все перепечатывал на машинке. Видите, как он работал: стихотворение не просто написано от руки, оно уже отпечатано, но все равно исписано его рукой, полно исправлений. Вот так он работал над рукописями, удивительно трудился и правил себя бесконечно. Вы понимаете в чем дело, он был человеком необычным в этом смысле. У него как-то все иначе…».
На полу в кабинете большая спортивная черная сумка, полная бумаг.
«Он вряд ли бы одобрил опубликование чего-то «сырого», незавершенного. Лучше не трогать рукописи. Рукописи для него такая штука… Вот сумка им приготовлена: он сюда сложил то, что считал ненужным: черновики, наброски, отвергнутые им самим варианты стихов, не публиковавшаяся проза. Все эти бумаги я пока не трогаю – надо их заново, внимательно пересмотреть и перечитать».

Бахтиёр Насимов

Есть на свете один
удивительный дом.
Там друзья собрались
за веселым столом.

Там в окошке весна.
Там сирень и жасмин.
Кто-то песню поет.
Зажигают камин.

Там вино на столе. Там душа
не во мгле.
Дай, Господь, чтобы помнили
там обо мне.