Марк Вайль, фрагмент воспоминаний История Ташкентцы

Фрагмент из статьи Роувена Миллера.
Искренне желаю Сари Нуссейбе, чтобы его не постигла участь широко известного Тео Ван-Гога и менее известного, по крайней мере, в своей смерти Марка Вайля.

Я знал этого человека. Мы родились в одном городе. Будучи совсем молодым, едва окончив театральный институт, он организовал в Ташкенте театр-студию «Ильхом»(*), где, несмотря на удушливую идеологическую атмосферу развитого застоя, ухитрялся ставить разные «крамольные» произведения или пьесы «допущенные», но, опять же, в «крамольных» интерпретациях. Моя тетя — театровед, полиглот и человек энциклопедических знаний Леля Гершберг дружила с Марком и, если не по-матерински, то как старший товарищ, выражаясь на израильском суржике, старалась «метапелить» (направлять? воспитывать?) его творчество, хотя от прямого влияния Марк был защищен большой самостоятельностью и упрямством. Тем не менее, по крайней мере, когда это происходило при мне, выслушивал ее он, не перебивая, а уж дальше, возможно, поступал, согласно мужскому восточному принципу…

С середины 70-х и до «перестройки» мы были регулярными зрителями «Ильхома». Его спектакли проходили в подвальчике Дворца молодежи, в зале мест на 100-150, где актеры играли на небольшой арене промеж каре рядов, иногда — и прямо среди зрителей, а то и начиная с фойе.

Для того времени и места, да и вообще для Союза это было крайне необычно. Сейчас, по прошествии трех десятков лет, перенасыщенных событиями, в памяти все же ярко сохранились брехтовская «Мещанская свадьба» и инсценировку романа азербайджанского писателя Чингиза Гусейнова «Магомед, Мамед, Мамиш». Автор, работавший в те годы заместителем заведующего кафедрой Академии общественных наук при ЦК КПСС, мог себе позволить многое. Показывая критически в «Мамише» на примере одной семьи коррумпированные до предела нравы и обычаи алиевского советского Азербайджана, Гусейнов не упускал и этно-религиозную составляющую ментальности «строителей коммунизма». В частности, есть в пьесе такой эпизод. Молодой азербайджанец, работавший в Сибири, привозит оттуда русскую жену. Встреча ее с новой свекровью и, если не ошибаюсь, женой старшего брата мужа. У Гусейнова в романе сцена построена так, что мать и золовка разговаривают с мужем по-азербайджански, а с невесткой — по-русски. Смысл говоримого женщинами абсолютно противоположен: снохе они льстят и выражают якобы радость от ее появления в семье, а мужа ее ругают: зачем он на ней женился и как от нее избавиться? Для решения этой мизансцены Вайль вместо азербайджанского языка дал реплики на узбекском. Даже в довольно русифицированном Ташкенте это выглядело шокирующе неполиткорректно. Хотя слово «политкорректность» тогда еще не появилось, лицемерное ханжество под лозунгом «дружбы народов» было официальной идеологией. Сам же Марк считал себя гражданином мира, еврейства своего не педалировал, фантазируя даже насчет своего происхождения. Хотя, как будет видно из приведенного ниже отрывка из его статьи, написанной несколько лет назад, стеснялся своей еврейской неортодоксальности. Вот этот отрывок (**):

«Я же Вайль, мои предки с французского Эльзаса и вроде как в Россию с Наполеоном пришли, во всяком случае, так мне дал объяснение Петя Вайль, отец которого, как и мой, прозаически родились в Воронеже. Но это не все, дальше – больше. Долгого времени соавтор Петра – Саша Генис оказался однофамильцем моей мамы – Полины Генис, а фамилия эта чудом уцелела во время еврейских погромов в прошлом XX столетии в Житомирской области, откуда родом наши матери и бабки. Так что осознаю – со своим нынешним генофондом мог и не родиться. О, нет, никакой идентификации, никакого поиска родства, никаких корней! Деревья со слишком развесистыми ветвями, даже если это генеалогические деревья, долго не живут: на все ветви, веточки, отростки и листочки корней не хватает… Я насмотрелся с избытком на наливающиеся кровью глаза спрашивающих с тебя уже не про готовность умереть за Сталина и Родину (не мое время), но про корни и жизнь на корню! Спрашивали, а ты молчал (просится: как партизан), и не знал, как ответить тебе, читавшему Библию во времена, когда и достать-то ее в Союзе было почти невозможно, ставящему сегодня откровенно запретные для части человечества – пушкинские «Подражания Корану», детей своих поселившему в microsoft ско- jimmyhendrix овском Сиэтле, а себя самого — в самолеты. Потому что жить и репетировать в Москве и Нью-Йорке, управлять своим театром в Ташкенте (к слову, размещенном на пересечении тех же параллели и меридиана, что и Нью-Йорк, то бишь, в той же точке, но на противоположной стороне Земли), – мало не покажется.

То, что Нью-Йорк и Ташкент оказались зеркальными антиподами в 2-х полушариях, явно отложилось в моих собственных полушариях, выработавших свой мировоззренческий свод. Впрочем, игра в классики, жизнь и в театр даром не проходит. И вот уже я тот «космополит безродный», которого предсказали за 5 лет до моего рождения в конце 1940-х, выслав из Москвы и прочих мест в Ташкент театральную профессуру – Абрама Марковича Эфроса и Михаила Полуэктовича Верхацкого. Их коллег, прошедших фронт, а то и лагеря и ссылки: Константина Березина, Кима Кривицкого, Якова Соломоновича Фельдмана, Ираиду Генриховну Бахта, Николая Владимировича Ладыгина – бывшего ученика и второго режиссера у Мейерхольда (согласно сказанию, укрывшись в шкафу, он был свидетелем убийства Зинаиды Райх). Они-то и им подобные и сделали – там Театральный институт. И обучили меня на голову будущим, пришедшим в 1990-гг., искателям чистых национальных корней в Узбекистане. Собственно, проходил обучение я тоже везде. Может быть, поэтому никогда не имел одного отца Классика-Мастера, как нормальные выпускники театральных школ. Более того, был страшным нигилистом и отвергал всегда все авторитеты…».

К началу нынешнего века Марк стал уже признанным режиссером с мировой известностью. Но был до упрямства верен своему «Ильхому», своему все более становящемуся чужим (это мое личное ощущение) Ташкенту. Сентябрьским вечером 2007 г. он был убит двоими неизвестными в подъезде своего дома.