«Большими глазами ребёнка…» Искусство

О поэзии Людмилы Бакировой

Есть стихи, что называется, скромных достоинств. Поэзия Людмилы Бакировой, как мне кажется, обладает достоинством скромности. Я была на нескольких ее творческих вечерах, видела сборники, в которых она публиковалась: «Поэзия-88», «Под знаком осени»; подборки ее стихов в журналах «Новая юность», «Звезда Востока», альманахах «Молодость», «Малый шелковый путь», антологии произведений женщин-писателей Центральной Азии «Соловей в клетке»… Кажется, можно смело считать себя состоявшимся, зрелым, признанным поэтом, и для очень многих в этом случае не осталось бы места ни для каких сомнений: готов ли я выйти к читателю, вправе ли занимать чье-то внимание своими стихами? А Людмила Бакирова, выступая не так давно на «Вечере четырех поэтов» в ташкентском музее С. Есенина, растерянно оглядывалась на ведущего и читала свои прекрасные «негромкие» стихи, заметно смущаясь, то и дело посматривая в зал – может быть, надо уже закончить, может быть, она просто отнимает у людей время?..
Однако бывает она и уверенной, твердо знающей свою правоту: когда прикасается чутким, целомудренным словом к обыденным, повседневным таинствам, дарованным каждому из нас, но далеко не всеми замечаемым. «Заведенные» за дома и крыши «локти холодной розовой зари», ветер, несущий, «как услужливый паж, шлейф одинокой осины», рыба, что «клюет на звезду и ныряет в облака»… Космос мгновенных, мелькнувших на миг чудес, – но умеющий напоить жадный взгляд поэта, ощущаемый кожей, впитываемый каждой порой…

* * *

…И под вечерним солнцем
вдруг засмотрюсь: слетает лист густой,
как будто лес, червонец за червонцем,
земле небрежно платит за постой.

* * *

…И, приняв как неизбежность
Холод,
дерева душа
Излучает робко нежность
В снег, летящий не спеша.

* * *

Птичьих гнезд на деревьях корзинки,
у решетки в саду борозда,
одуванчиков нежные спинки
под мохнатою лапкой куста.
И уже лишь одни очертанья
колыхаясь,
мерцают дрожа...
То ли в душу вошло мироздание,
То ли в нем растворилась душа?..

Она родилась в России, живет уже много лет в Узбекистане. В ее стихах – тоска по далекой родине – и ощущение себя неразрывной частицей Востока.
Мы никогда не говорили с Людмилой о Боге, да и вообще говорили с ней довольно мало: знакомы не близко, мне просто всегда очень нравились ее стихи. Но почему-то кажется, что она должна быть верующей. И уж наверняка не считает себя язычницей. А между тем, эти стихи… Впрочем, прочтите.
Лейла Шахназарова

Людмила БАКИРОВА

* * *

Дождь.
Не выходит никто.
Ветер, поднявшийся ночью,
тащит с деревьев пальто
и разрывает на клочья.
Всюду пожухла трава
и занавесила лужи.
Зреют простые слова
о приближении стужи.
Низко плывут облака.
Где-то стрекочут сороки....
Жизнь, хоть она коротка,
не помещается в строки.

* * *

Скрипит по дороге телега,
и стаи летят журавлей.
Предчувствие первого снега
в безмолвии русских полей.
И есть ли судьбы неизбежность,
вдыхая – не стоит гадать –
и сумерек робкую нежность,
и светлых небес благодать.

* * *

Летящим птицам нет числа...
В день открывало утро створки,
пока вселенная росла,
тьму выгоняя на задворки.
Еще сиял осенний свет
в вещах, предметах обихода,
уже густой кружился снег
на длинных нитях небосвода.
Трепал их ветер.
Сквозь метель
людей маячили фигуры.
Я шла вдоль улиц, выбрав цель,
в парк, описать пейзаж с натуры.
Но не писалось, хоть убей.
Так что ж казнить себя за это?
Купался в луже воробей.
Киоск выплевывал газеты.
Фонарь глядел из-под бровей.
Улегся снег.
Пробились звезды.
На деревах среди ветвей
темнели птиц пустые гнезда.
И, чтоб забить в стихи строку,
ворона, местность озирая,
сидела важно на суку,
внезапным карканьем пугая.

* * *

Печаль во мне.
Начать стихотворенье,
быть может, так:
пришла на юг зимa.
Как в стенку лбом – молчат (сопротивление)
дворы, ограды, улицы, дома.
А в сад взгляни –
там побелели травы.
И у дерев, теснящихся гурьбой,
трещат под снегом хрупкие суставы,
они – деревья – заняты собой.
Быть может, там, за пеленой отвесной, –
дай пищу зренью, – замки, терема...
Но за окошком, изменяя местность,
свой белый кокон вьет и вьет зима.
И лишь с рассветом, ветром разутюжив
и близь, и даль,
уляжется сама
в простой рефрен: пришла на юг зима.
..........................................
Седое небо в застекленных лужах.

* * *

Ночью ветер января, всю насквозь продув округу,
в бледном свете фонаря ловит белых мух по кругу
и уносит далеко.
Очень холодно и сыро.
Утром крики: «Мо-ло-ко!» – будят сонные квартиры.
В небе снежные кули.
Шустрых дворников лопаты
отдирают от земли окон желтые квадраты.
Стук в подъезде каблучка,
дом под нежный свист поземки,
как горошек из стручка, вытрясает люд в потемки.
Кто там вышел на крыльцо?..
Все мы на одно лицо.

* * *

И ветер воет.
И скрипит доска.
В размытых красках – скудость постоянства.
Рябина лишь румянится пока –
смесь простоты и робкого жеманства,
да кисть в морщинах, ягода горька...
Дни поздней осени,
и дереву – тоска
стыть на ветру без пышного убранства.
Но, наконец, улягутся снега,
собой раздвинув хмурые пространства, –
И вновь с лугов вывозятся стога,
в пекарне сельской свежий запах хлеба,
под лед уходит медленно река…
И так низки в России облака,
что кажется коротким путь до неба...

* * *

И не считай своих горьких потерь.
Даты забыты и лица....
Кто там стучится в закрытую дверь,
кто там так долго стучится?
Выйду неслышно за лунный порог, –
вьется пустая дорога...
Слышится вроде:
«воды бы глоток...».
Нет никого у порога.
«Только глоток...»
Потеряю покой.
Кто там?
Безлюдно во мраке...
Звезды цветут над бессонной рекой,
В поле качаются маки...
Ветер бежит через скошенный луг
и пробирает до дрожи…
Кто же стучался там – враг или друг,
кто же стучался там, кто же?
Буду я голосу злаков внимать.
Слушать веселое жито...
Снова вернутся и друг твой, и мать,
если они не забыты.

* * *

Пока, – мы скажем, – до свидания,
избрав среду для обитания.
Твой образ жив в моей душе,
о, сколько времени уже.
Подняв от стужи куртки ворот,
бреду я в многошумный город.
Куда – себе ль давать отчет.
С тобой мы встретимся едва ли…
Свежо, в туман уходят дали,
день у небесных сфер в опале.
Минутам свет ведет отсчет....
И взгляд скользит мой за прохожим,
Так в чем-то на тебя похожим,
И мелкий снег лицо сечет.

* * *

Кто-то горько заплакал в толпе,
кто-то машет рукой на перроне.
Расхватали плацкарт и купе,
жизнь трясет тебя в общем вагоне.
И в пространство летит паровоз,
промелькнут то граница, то веха…
А куда? – задаешь ты вопрос.
«А куда...» – откликается эхо.

* * *

Все тот же ряд домов,
и озеро все то же.
Средь трех крутых холмов себе избрало ложе.
Заросший тот же пруд в кувшинках, рясках, иле, –
зеркальных рыб приют и белых сонных лилий.
Все так же ростом мал, колючих бед виновник,
на цыпочки привстал под соснами шиповник.
И мой вобрал сапог, пройдя весь путь, в итоге
и странствия песок,
и пыль родной дороги.
На старый глупый пень
присяду, как бывало,
и вдруг пойму: не день... –
полжизни миновало.

* * *

Как выкрик – разговоры, как вызов – эта рань,
где ситцевая штора и красная герань.
Где с фотографий грустно взирает целый род,
где кистью так искусно мороз стекло черкнет.
Чу! скрипнула калитка, колодец за углом,
тропинка, как улитка, и этот старый дом.
Бренчит на кухне чайник.
Здесь – в избяном тепле –
кажусь себе случайней
узоров на стекле.

* * *

Дощатый забор, ежевикой колючею пыльной обвитый, рой мошек
и бабочек белых над сонным, травою заросшим арыком.
Старик в тюбетейке, рубахе хэбешной навыпуск, калошах,
сидит на скамье у калитки, с отточенным временем ликом.
Кран во дворе
и для плова котел, с многолетней лоснящейся сажей,
крупные алые розы.
С оранжевым ведра урюком стоят у айвана,
готовы с утра на продажу.
Запах в дремотном азийском, ленивом пейзаже
дыма и масла хлопкового с жареным луком.
Лоза винограда, – свистит залихватская бойкая птаха, –
свисает с решеток, у двери, распахнутой настежь, и окон
– (лоза, а не птаха), –
Тутовник, похожий на кокон,
вдали на жаровне за сорок по воле Аллаха.
...Я, может, уеду, ведь все уезжают от краха
надежд. Без иллюзий, лишь ждут подходящего срока,
зимы или лета, какого-то тайного знака,
хорошей погоды.
Попутного ветра с Востока.

* * *

Шумны и роскошны дворы.
Там – свадеб веселое время,
там – яблок тугие шары
и листьев тяжелое бремя.
Над пыльной решеткой оград,
под сводами клена и ивы
снимают тугой виноград
и синюю оттепель сливы.
И персики с веток летят,
И вдруг, замечая потери,
однажды встревоженный сад
стучит в мои окна и двери.

* * *

Нет худа без добра.
И сон бывает «в руку».
Вчера ушла жара. И дождь навеял скуку.
Идет он до сих пор и пузырится в луже.
И жизнь, как коридор,
а коридор все уже.

* * *

Вот так опустись до земли,
щекою прижмись к ней…
Травинки –
деревья,
медведи – шмели,
паук в золотистой корзинке
в густые свои кружева
поймал непутевую муху,
а та ни жива, ни мертва,
гудит и надсадно, и глухо.
Седой одуванчик в усы
душистой клубники запутан,
прикрытый от капли росы
лиловым вьюнком-парашютом.
Витает над травами пух
неясно какого растенья,
и всюду малиновый дух,
и время плодов и цветенья.
И жилок тончайшая сеть
на листьях,
просвеченных тонко...
Вот так бы смотреть и смотреть
большими глазами ребенка.