О Ташкенте, с любовью! Искусство История

Уже очень давно я вынашивала в себе мысли о том, что мой замечательный город стоит того, чтобы о нем написать добрую статью. Но все как-то не хватало слов. И вдруг я наткнулась на эту статью. В ней я нашла почти все то, что так долго не могла выразить. И поэтому считаю своим долгом поделиться с вами.
С уважением, uzbgirl.

Семен Новопрудский, Известия, 14 февраля 2001 г., с. 10

ТАШКЕНТ — ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

Тетя Надя, нянечка в моем нежно любимом ташкентском детском саду, девочкой лет шестнадцати в начале 30-х годов ХХ века ехала в Ташкент поездом из Сибири. По легендарному Турксибу — Туркестанско-Сибирской железной дороге. Она, конечно, не читала популярный в то время и прочно забытый теперь роман «Ташкент — город хлебный». Просто ей рассказал кто-то, что в Ташкенте на деревьях растут булки с изюмом. И она поверила, добрая душа. Тетя Надя отправилась за тридевять земель из голодной Сибири в чудесный, сытый восточный город. Когда узнала, что никаких булок на деревьях в этом городе отродясь не росло, долго плакала. Но в Ташкенте осталась. На всю жизнь.

Ташкент — город каменный

Древнее городище Шаш, оно же Чач или Таш, было основано примерно 2520 лет назад. Местные археологи, правда, в один голос утверждали, что несколько сотен лет Ташкенту накинули, чтобы в советские еще времена пышно отпраздновать 2500-летие города. В любом случае «Шаш», как и «Чач», как и «Таш», — это «камень». А «кент» — это город.

Впрочем, каменным Ташкент никогда не был. Сначала он был по преимуществу глиняным и пахсовым (пахса — это обожженный кирпич), а потом стал бетонным и мраморным. Приезжим всегда кажутся раблезианской роскошью многочисленные мраморные здания и широкие мраморные лестницы даже в учреждениях, расположенных далеко от фешенебельного центра города. Но это не роскошь — в Узбекистане гигантские месторождения мрамора. Нужно как-то использовать данное природой богатство, не на одни же кладбищенские памятники его пускать.

С архитектурой в Ташкенте, после того как Узбекистан стал независимым государством, вообще происходило много интересного. Главным героем нового государства власти избрали Тамерлана, или, как зовут его на Востоке, Амира Темура. Поскольку великий полководец Средневековья в Ташкенте никогда не был, никаких «аутентичных» мест, связанных с его именем, в городе не нашлось. Поэтому решили поступить просто: главный в городе сквер Революции назвали сквером Амира Темура («Амир Темур хиёбони»). В сквере том красовался совершенно не характерный для соцреализма памятник — массивная, вполне себе модернистская голова Карла Маркса на постаменте. Ташкентские таксисты традиционно называли этот памятник «чучелой». Вместо «чучелы» воздвигли конную статую Тамерлана — отливали в Питере, в тамошней мастерской Зураба, сами понимаете, Церетели. Через год конную статую перезаказали — с официальной формулировкой «улучшение пропорций скакуна». В результате скакун каким был, таким и остался, но повернулся на 180 градусов. А самому герою категорически не разрешили делать одну ногу короче другой (как было на самом деле, из-за чего Тамерлан всю жизнь хромал). Разве может быть национальный герой хромоножкой? Центр города решили застроить в восточном стиле. В результате на относительно небольшом пространстве получились три разных по внешнему виду здания с абсолютно одинаковыми ориенталистскими куполами — музей Амира Темура, новое здание городского хокимията (в России — мэрия) и Биржевой центр. Наконец, третьим, эпохальным, почти мифологическим свершением новейшей ташкентской архитектуры стала «голова профессора Ленина», она же — «глобус Узбекистана». Так рабочие Ташкентского авиационного производственного объединения имени Чкалова прозвали отливавшийся ими памятник узбекской независимости. Прозвище прижилось. На месте стандартного Ленина на главной площади столицы, переименованной из площади Ленина в площадь Независимости, воздвигли некое шарообразное сооружение. По виду оно отдаленно напоминает глобус, каковым, видимо, и является по замыслу ваятеля. На глобусе прочерчены контуры одной-единственной страны — Узбекистана. Занимает эта чудесная страна по меньшей мере четверть всего стилизованного земного шара. Такая вполне политическая пропорция…

Ташкент — город умный

Ташкент конца XIX века был вполне современным городом — как по архитектуре, так и по нравам высшего общества, с достаточно развитым рынком, как мы бы сейчас сказали, средств массовой информации. Хотя, если верить главной местной газете того времени «Туркестанские ведомости», еще в 1907 году на окраине Ташкента видели бесцельно бродящего уссурийского тигра.

В 1920 году был создан Среднеазиатский государственный университет (САГУ). В Ташкент потянулись «красные профессора», ставшие интеллектуальной элитой молодой республики. Среди них попадались совершенно замечательные экземпляры. Например, математик профессор Романовский, который был настолько рассеян, что всегда снимал калоши при входе в трамвай. Или будущий академик-археолог Массон, до самой своей смерти в конце 80-х годов ходивший на все парады по случаю годовщины Октябрьской революции с мандатом, выданным ему лично товарищем Лениным.

В ташкентской школе ╧ 17 преподавала литературу Елена Владимировна Насонова. Некоторые ее фразочки стали городской легендой. Когда она хотела выразить надежду, что ученик выполнил домашнее задание или знает ответ на заданный вопрос, это выражалось такой нежной вводной конструкцией: «Я льщу себя надеждой лестной…» Любимую присказку Елены Владимировны «и злая тварь милее твари злейшей» потом повторяло всю жизнь великое множество ее учеников.

У меня, так уж получилось, тоже было два поистине великих школьных учителя. Химию нам преподавал бывший агроном заурядного армянского колхоза Юрий Мушегович Хачатурян. Его ученики брали первые места на всесоюзных и даже международных олимпиадах, причем происходило это каждый год. А в Ташкент он приехал «по любви». Не к городу — к девушке. Второй мой великий учитель, увы, уже давно покойный, Игорь Абрамович Дорфман. Румынский еврей, он, говорят, долго был тапером в каком-то ташкентском кинотеатре, причем играл не на пианино, как это принято, а на своей любимой скрипочке. Он всю жизнь, уже будучи лучшим школьным учителем математики в городе, регулярно снабжавшим абитуриентами все лучшие московские вузы, продолжал играть на скрипочке и учить детей математике мира. Поверьте, это гораздо больше и гораздо сложнее, чем просто математика.

Ташкент — город дружный

«Что такое пролетарский интернационализм, сформулировать не могу, но ехать надо», — говорил герой известного анекдота. Интернационализм в Ташкенте всегда был совершенно не пролетарский — он был тотальный. Разумеется, дрались махалля на махаллю (ах, да, публике надо объяснить, что такое «махалля»: считайте, это такой микрорайон, где множество семей живет как одна большая семья). Но при этом всегда все готовы были приютить всех. Моя мама с моими бабушкой и дедушкой бежали с Украины от надвинувшейся войны летом 1941-го. За их обозом обрушился перееханный пару минут назад мост. Кочевали по России, Казахстану. Осели в Ташкенте. Поначалу их приютила семья Азимовых — вполне аристократическая по узбекским меркам семья. Разумеется, впроголодь жили все, но каждого нового человека, каждого беженца Великой Отечественной встречали как родного, единственного. Это было нечто большее, чем гостеприимство. Это было потрясающее умение полностью войти в шкуру другого, раствориться в его несчастье и постараться сделать жизнь своего нового соседа как можно легче, если уж нельзя сделать счастливее.

В Ташкенте во время Великой Отечественной войны нашел приют в эвакуации Алексей Толстой. Граф, автор «Петра I» и «Хождения по мукам», отнюдь не мучился в Ташкенте. У него даже был слуга (язык не поворачивается назвать этого неизменно аккуратно и хорошо одетого человека лакеем). Слуга прославился сакраментальной фразой в ответ на вопрос о местонахождении хозяина: «Их сиятельство ушли в ЦК нашей партии». Тогда же в Ташкенте жила Анна Ахматова, написавшая здесь «Поэму без героя» и навсегда сохранившая нежные чувства к этому городу. Здесь прожила всю свою жизнь дочь Сергея Есенина Татьяна. Когда праздновали 2500-летие города, появилась пафосная тухмановская песня «Сияй, Ташкент, звезда Востока, столица дружбы и тепла». Несмотря на весь пафос этих слов, по существу они были чистой правдой. Ташкент умел погружать в такое теплое розовое облачко нежности и дружелюбия всех, кто вольно или невольно оказывался в этом городе. А уж сияния хватает каждому восточному городу — куда ж без него, без сияния.

Ташкент — город пловный

А еще, конечно, шашлычный. Плов и шашлык — быть может, главный вклад Узбекистана и его столицы в мировую культуру. Не смейтесь, все очень серьезно. Два лучших плова, которые я ел в своей жизни, готовили два совершенно удивительных человека. Один гениальный «пловмейстер» — ташкентский фотограф, замечательный исполнитель цыганских песен Борис Холмирзаев, полуцыган-полуузбек, золотых зубов полон рот, при этом скромности необыкновенной и живший всегда бедно. Второй гений плова — Геннадий Савицкий, замечательный историк кино, человек, написавший множество чужих кандидатских и докторских диссертаций и только под занавес своей недолгой жизни успевший «защититься» сам. Диссидент-гурман, при приготовлении плова любивший повторять: «Зреет зирвак народного гнева» (ах, да, надо объяснить публике, что такое «зирвак»: это мясо, жаренное с луком, в которое уже потом добавляют морковь, а также все необходимые специи, чеснок и узбекский горох, а потом заливают все это водой и варят).

Уличный плов и шашлык вы могли попробовать в Ташкенте в гигантском количестве мест еще до того, как позднесоветский и постсоветский капитализм породил огромное количество негосударственных заведений общественного питания.

И, конечно, особым кайфом было посещение рынка, или, говоря, по-восточному, базара, ради покупки пловных специй, арбузов, дынь, лепешек, да Бог знает чего еще. Весь этот пресловутый восточный колорит — миф. Главной прелестью было наслаждение концертом запахов и вкусов (пробовать вам давали все, что только можно пробовать). Поторговаться считал за честь не только покупатель, но и продавец. Присказки торговцев заменяли народные песни. Самая известная была популярна во всем Советском Союзе. «Подходи народ, свой огород, половина сахар, половина мед», — кричали продавцы арбузов и дынь. Любой товар, идущий на вес, всегда давали «с походом», то есть чуть больше, чем заказал, и, конечно, за ту же цену. Я любил ходить на всякие там первомайские или ноябрьские демонстрации — нет, не из-за любви к коммунистическим праздникам, окститесь! Просто погода в Ташкенте в эти дни обычно была хорошая. И после демонстрации я шел домой — два часа ходу — пешком. По пути заходил на главный в городе Алайский базар, покупал себе пару лепешек (выбирать можно было сортов из 10-15) и знай хрумкал себе всю оставшуюся дорогу. Эти лепешечные крошки, кажется, останутся на моих губах до конца жизни. Я чувствую их до сих пор.

* * *

P.S. Не много есть в мире городов, которые порождают «мафию». Нет, не коза ностра, не организованную преступность, а некую общность людей, по разным причинам уехавших из города и как бы не уехавших из него. «Ташкентская мафия» — реальность, данная нам в ощущениях. Это люди разных национальностей, живущие в разных странах, но при этом несущие свою «ташкентскость» как крест — вовсе не тяжкий, скорее, наоборот, легкий. Они никогда не строят из себя «столичных штучек», но и не косят под провинциалов. Они говорят на особом русском языке — совершенно без акцента. В их речи остаются некие словечки, которые безошибочно выдают «географическое происхождение». Если в телефонном или нетелефонном разговоре человек говорит вам «хоп» вместо «до свидания» — знайте, что он из Ташкента. «Хоп» — это по-узбекски «ладно». Ташкентцы никогда не скажут «батон колбасы», но скажут «палка колбасы». И рынок — хоть убей — называют базаром.

Ташкент становится другим, совсем другим. В нем все меньше старых домов, зато больше домов «под старину». В нем почти не осталось арыков в привычном понимании — вдоль улиц расположенных желобков, по которым летом текла вода, делая раскаленный воздух чуть прохладнее. В нем живут другие люди — миграционные потоки вымывают из города многих его давних обитателей, место которых занимают выходцы из узбекистанской провинции. Из Ташкента потихоньку улетучивается европейская составляющая той гремучей смеси Запада и Востока, которые больше века сходились в этом городе назло Киплингу.

…Тетя Надя, девочкой лет шестнадцати приехавшая в Ташкент в начале 30-х годов ХХ века, не читавшая роман «Ташкент — город хлебный», поверившая в то, что там растут булки на деревьях, не нашедшая там этих булок, горько плакавшая, оставшаяся в этом городе навсегда, похоронена в Ташкенте. В Ташкенте похоронены мой дед, моя бабушка, моя мама. Ташкент дал мне жизнь, характер, привычки, друзей, врагов, счастье, несчастье, судьбу, кров, представления о мире. Никакое это не прощание — другой Ташкент все равно будет жить. Звезда Востока, город хлебный, каменный, умный, дружный и пловный.

Источник.