“И увидел он, что это — хорошо…” Искусство Ташкентцы

Дело скульптора – передать в мертвом материале натуру трепетную, страстную, живую.

Подходя к дому-мастерской Леонида Григорьевича Рябцева, нашего замечательного ташкентского скульптора, мы, конечно, волновались. Не только потому, что встреча с талантливым человеком – это всегда событие, но и потому что талантливые люди, случается, имеют тяжеловатый характер – как сложится разговор, получится ли беседа? Однако страхи наши не оправдались. Леонид Григорьевич оказался удивительно светлым и дружелюбным человеком. Трудности и даже драматические события (он пережил землетрясение и почти потерял слух, сейчас пользуется стареньким слуховым аппаратом), кажется, не оставили в его душе темного следа. Он похож своим жизнелюбием на чистый горный ручей, который, преодолевая препятствия, только набирает силу, не замутняясь и щедро питая все живое вокруг.

У Леонида Григорьевича много учеников, ставших мастерами: Ильхом Джаббаров, изваявший конную статую Амира Темура, Равшан Миртаджаев – автор памятников Мирзо Улугбеку и Алишеру Навои в Москве, Райхон Шаабдурасулова, создавшая мемориальный комплекс жертвам репрессий.

В мастерской художника своя, особенная атмосфера. Она пропитана духом творческой работы, преклонения перед красотой и мудростью.

— Леонид Григорьевич, расскажите о себе.
— Я родился в 1936 году в Казахстане, всегда любил рисовать и лепить. Мечтал учиться, но там, где я жил, такой возможности не было. Поехал в Ташкент и поступил в институт на скульптуру, рано женился, стал зарабатывать, ночами сидел, рисовал для издательств. Сначала рисунки в газеты, потом книжки – обложки, иллюстрации. И стал выставляться. К моменту, когда закончил институт, я набрал необходимый стаж для вступления в Союз художников. Долго искал себя, работал в книжной графике, живописи, очень любил линогравюру, но ваяние захватило целиком.

— Мы знаем, что вас, как человека, выросшего на земле Узбекистана, ваше творчество, вдохновляют, в первую очередь, наши национальные корни, восточная тематика. В газетах много писали о ваших памятниках Алишеру Навои, Ат-Термези, Улугбеку, о цикле линогравюр, посвященном женщине Узбекистана, о декоративной композиции «Независимый Узбекистан» в Джизаке. А о каких работах еще не писали?
— Да, конечно, присущие образам восточных ученых и поэтов мудрость, красота и внутреннее благородство – это благодарная тема, и раскрывать ее очень интересно. Не писали еще, например, о Николае Чудотворце. Очень интересный проект, жаль, завершить его не удастся в полной мере, потому что на конкурсе в Италии требовалось сделать модель в 1/10 натуральной величины из тех же материалов, что должны быть в натуре. Но ведь это бронза, яшма, позолота и прочее, в 1/10 величины – дорого слишком, материально я это не осилю. А вышло бы чудесно.

— Расскажите о своей работе над Николаем Чудотворцем, Леонид Григорьевич.
— Меня не крестили, потому что попа репрессировали, церковь разорили, началась ежовщина, 37 год. Некому в тех краях было крестить. С этим связана целая история из моей жизни. Когда реставрировалась церковь в районе госпитального рынка, там на потолке были кое-какие скульптурные вставки и мои друзья архитекторы делали реконструкцию. Эскизы сначала делались на бумаге. Мне надо было рисовать Христа. Я рисую, и вы знаете – мистика. Рисую карандашом на бумаге, зрачки рисую, а карандаш ломается. Ну, я точу – снова рисую. Снова ломается. Тут я думаю: если третий раз поломается – значит, он не хочет, чтобы я над его образом работал. Не имею морального права – нехристь. Что вы думаете – карандаш и в третий раз сломался. На следующий день я пошел на Боткинское кладбище и окрестился. Потом была работа, связанная с этой темой. Пришел ко мне друг ученый, любитель искусства, говорит, что московская газета «Труд» объявила всероссийский конкурс на постамент, под которым хранятся мощи святого Николая, на юге Италии. Я достал книгу о житии святого Николая и узнал – где он родился, что делал. Он родился в богатой семье, и отец, умирая, оставил ему большое наследство. Один из соседей святого Николая жил в такой нищете, что решил продать своих трех дочерей, чтоб хоть они с голоду не умерли. Николай, узнав об этом, подбросил ему ночью мешочек с золотом. Сосед обрадовался и выдал старшую дочь замуж. Когда пришла пора выдавать среднюю дочь, Николай снова подбросил мешочек с золотом, и сосед, сам не свой от счастья, сыграл вторую свадьбу. После этого сосед стал следить, притаился ночью и увидел, как Николай подбросил ему третий мешочек с золотом. Сосед-то и распространил по всей округе весть, о том, что Николай – благодетель и святой. С тех пор Святой Николай изображается с тремя мешочками золота, вот, видите эти три шарика у ног скульптуры? Они символизируют его самый первый бескорыстный поступок.

— Как вы относитесь к современному искусству?
— Ну, если речь идет о всяких малопонятных композициях, то скажу так – сначала надо освоить рисунок, а потом хулиганить. Есть душа в скульптурной композиции или нет ее в помине – чувствуется всегда. Бездарность и неумение не спрячешь, они сами в глаза бросаются. Когда человек уже научился живую душу вкладывать, и она задевает зрителей, что-то внутри вибрировать начинает – тогда и с формой можно экспериментировать.

Современная архитектура… Сейчас появилось много зданий, знаете, из тонированного стекла и бетона. Но эти черно-синие, золотые стекла делают все одинаковым, усредняют. Блестит – раз-раз и готово. А через полгода все разваливаться начинает. Когда хотят «быстро, дешево и сердито» – это уже не искусство. Пусть здание будет новое, многоэтажное, но с нашим, восточным колоритом, со своим характером. Город, как человек, должен быть личностью.

— Есть такое утверждение, что искусство за деньги – уже не искусство?
— Ерунда стопроцентная. Скульпторы всегда работали на заказ, ведь всерьез без социального заказа и музыка, и скульптура придут в упадок. Писатель может писать «в стол» (однако и писатель без читателя не существует, книжные полки книг не читают), станковист может писать картины и выставляться, монумент же «для себя» не сделаешь — бронза, мрамор, гранит – это очень дорого. Когда есть общественная потребность, вот тогда и рождается что-то серьезное.

А изображение четырех первых американских президентов, высеченное в скалах – в отверстие зрачка может поместиться человек. В полный рост. В советское время на Волгодонском канале стояли фигуры бывших вождей. Так я читал, что пуговица на пиджаке там была диаметром 2 метра. А ботинок размером с грузовик. Попробуй-ка такой монументище для личного удовольствия отгрохать!

— Сколько времени проходит от задумки до установки монумента?
— От эскиза до готовой скульптуры – от 2-х до 5 лет. Это самый короткий срок. Начинается все с того момента, когда выбирается место под скульптуру. Есть заказ, начинается работа, я ищу место — ага, здесь должен быть памятник. Свет, пространство, окружающая архитектура имеют огромное значение, всегда взаимодействуют друг с другом, ведь в разных городах и свет разный, и природа отличается. Нужно, чтобы памятник гармонично вписался, стал единым ансамблем с уже существующими зданиями. Даже высота деревьев имеет значение, ведь скульптура на воздухе кажется гораздо меньше, чем в мастерской. Не рассчитаешь размер – все пропало, съежится скульптура или группа, задавит ее пространство. Монумент так спаян со своим окружением, что с места на место его не переставишь – все равно что живое тело резать, руку на спину пришивать.

Наконец, место найдено, потом делаю эскиз из пластилина, затем уже с архитекторами вырисовываем это место на постаменте, на планшете, все точно, в подробностях: подход к скульптуре будет вот такой, постамент, ступени и т. д. Смотрю – хорошо. Красиво. Начинает все это крутиться. Когда необходимое нарисуется, с эскиза делаем переходную рабочую модель, в зависимости от того, как в натуре. С переходной модели точно увеличивается, если вещь большая, то увеличивают фрагментами, потом собирают в целое.

— Как влияют короткие сроки на работу над памятником?
— По разному. Для художника иногда это хорошо тем, что нет времени для рассусоливания. Стимулирует, быстрее нужные идеи приходят. Но бывает часто, что памятник устанавливается и открывается сырой, из гипса. Покрывается бронзовым покрытием, стоит примерно год, а через год заново ставится. Гипс снимается, дорабатывается. «Памятник на реставрации». Без всякой помпы.

— Мы слышали, что есть монументы, погибшие от того, что их по каким-то причинам из гипса в бронзу не перевели. А в каком состоянии ваши памятники?
— Те, которые в крупных местах – те поддерживаются в приличном состоянии, а вот в Шахимардане есть памятник Хамзе, на открытие приезжали международные гости. Но сейчас там никто не поддерживает чистоту.

— Довольны ли вы своими работами?
— Сложный это вопрос. Художник всегда меряет свои работы самой высокой меркой. Уже всем нравится, ни к чему придраться не могут, а ты все недоволен, все хочешь лучше, совершенства жаждешь.

…Надо всегда совершенствоваться. Как-то разговаривали мы с другом, художником, вместе учились. Я говорю ему: «Мне семьдесят, и я теперь только понимаю, что такое скульптура». А он мне: «Ты еще рано созрел, Микеланджело в девяносто говорил, что только теперь он начинает понимать…»

Леплю то, что видел, вчера вот делал наброски – мужчины, женщины, дети — чтобы в скульптуре вышло интересно, убедительно, нужно брать модели из жизни, каждый человек ведь неповторим, потом переношу это в работу.

Всегда наблюдаю. Выйду на улицу, присяду в кафешке и внимательно смотрю. Вот идет девушка — студентка, платье длинное развевается, платок – только лицо и видно, но идет – как поет. А складки-то, складки так и льются – музыка!

— Леонид Григорьевич, вы очень трепетно относитесь к теме женщины, матери…
— А как же! Это же вечная тема, широчайшая. Вижу юную девушку – ух ты! Нарисую! Мать с ребенком на руках – прекрасна! Ласковая, нежная, оберегающая, грозная – всегда художника будет волновать эта тема, пока дети рождаются. А то вот я слышал, людей клонировать уже пытаются, глупость какая.

— А как ваша жена относится к тому, что приходится работать с обнаженными моделями? С пониманием?
— Да, она знает, что это необходимость. Но самая трудная работа — быть женой скульптора. Гораздо труднее, чем быть скульптором, — пошутил Леонид Григорьевич. — Моя жена, Лариса Ивановна Рябцева, с ней прекрасно справляется, поддерживает меня.

— Скажите, в чем главная трудность работы «женой скульптора»?
— Нет такого понятия, как режим, лимит рабочего времени. Другие люди пришли с работы – и забыли о ней. А я ночью могу вскочить, к эскизу вернуться. Поэтому и живем с женой прямо в мастерской. Вот, к примеру, как-то решили отдохнуть на даче, устал сильно. День отдыхаем, два отдыхаем. На третий уже места себе не нахожу, туда-сюда, из угла в угол, отдых не в радость, извелся без работы, без глины. Приходится ехать обратно.

— И военную тему вы предпочитаете раскрывать через образ Скорбящей Матери…
— Да, ведь сыновья чьи-то погибают, это главная трагедия войны. Мать лелеяла, воспитывала… Сынок, родная кровиночка. Страшно это.

— У вас есть автопортрет. Себя лепить сложно?
— Нет, ставишь несколько зеркал, фотографии делаешь с разных сторон. В остальном, как над любой моделью, задумка, идея – что хочешь выразить, то и стараешься воплотить.

— Как рождается идея произведения?
— Понятия не имею, — Леонид Григорьевич улыбается. — Тайна это. Может, писатель бы и выразил, а мой материал – глина, бронза, камень. Я рассказываю руками.

— Скажите, Леонид Григорьевич, есть ли у вас мечта еще что-нибудь изваять для нашего города?
— Очень хотелось бы сделать Фархада и Ширин. Красивая восточная легенда об истинно творящей любви, не какие-нибудь там «вздохи на скамейке». Мне кажется, сейчас молодежь как-то меньше верит в любовь, во что-то светлое и высокое. Идеалы людям необходимы, без них мы можем забыть о том, что мы не только существа, озабоченные пропитанием и крышей над головой, но и люди, у которых есть более высокое предназначение – любить, познавать, расширять пределы известного мира.

В городе Гагарине, в Джизакской области, я делал памятник нашему первому космонавту — взлетающий Икар, символизирующий Гагарина.

Иногда об Икаре помнят только то, что он разбился, а миф толкуют так: не дерзай замахиваться! Но ведь самое главное, что Икар взлетел, а не то, что он обжегся и упал. Стремление к полету, ввысь, символ высокой мечты, творческий взлет – вот что такое Икар.

— «В жизни всегда есть место творчеству»?
— Точно, — улыбнулся Леонид Григорьевич Рябцев.

Интервью брали Элена Исабаева и Эля Зайцева.
Источник.