Навеяно прогулками под дождём Искусство

Фахим Ильясов

Меня часто и неосознанно тянуло гулять по Ташкенту именно в ненастные дни, но особенно сильно это желание проявилось перед призывом в армию. В тот год весь ноябрь был дождливый и холодный, а я с тоской на сердце и повесткой в кармане бродил по мокрым тротуарам родного города и прощался с ним, зная, что такого — то числа я должен прибыть с вещами в областной военкомат.

Я, мальчишка — сопляк, полностью разочарованный в жизни из -за провала на вступительных экзаменах в университет и самое главное, отвергнутый одноклассницей, ранее неоднократно говорившей что любит меня и обещавшей ждать из армии, но буквально за две недели до моего отъезда передумавшей, так как ей сделал предложение руки и сердца уже отслуживший бравый сержант и сразу подавших заявление в ЗАГС, выпил с горя с соседом Алишером бутылку шампанского и шёл под холодным дождём к Нилуфар, чтобы попрощаться с ней перед скорым отъездом.

На мне был модный плащ «болонья», но головного убора по молодости и глупости не носил, тем не менее я смело шагал по лужам, ускоряя просачивание воды внутрь обуви, худосочное кашне не полностью закрывало шею и капли с намокших волос потихонечку стекали за воротник. Нилуфар и я познакомились на вступительных экзаменах в ТАШГУ, где меня сняли с дистанции после третьего экзамена, а девушка прошла все барьеры, но недобрала баллы. Мы стали друзьями и эта симпатичная брюнетка с умным взглядом знала, что я зайду к ней попрощаться, а мне было не в тягость посидеть полчасика с приятной собеседницей. В голове зрела мысль о скорейшем возвращении в дом Алишера, ведь там оставалась вторая бутылка шампанского. Но не тут — то было, отец Нилуфар Карим Расулович, меня никуда не отпустил и ухаживал за мной как за важным гостем, посадил около батареи, чтобы я согрелся и обсох, напоил горячим чаем с мёдом и стал советоваться куда где учиться его дочери на следующий год, в Москве или дома и я, пожизненный троечник в школе, вдруг вырос в собственных глазах. Ведь моя маманя никогда не советовалась не то что со мной, а даже с отцом. А меня в нашем доме, вообще никто и никогда ни о чём не спрашивал. А при словах дяди Карима об учёбе в Москве, у меня аж закружилась голова, настолько несбыточным казалась эта, даже не мечта, а просто идея. Мои туфли Нилуфар отнесла тёплую в ванную и поставила на горячую батарею, чтобы они хоть немного просохли, замерзшие ноги в мокрых носках я согревал в чьих — то тёплых домашних тапочках. Карим Расулович рассказал мне, что служил старшиной команды механиков на эсминце. До призыва на Тихоокеанский флот он успел жениться, а когда родилась Нилуфар, командир корабля предоставил ему краткосрочный отпуск, а ещё через год он приехал уже в очередной отпуск на полтора месяца.

После службы Карим Расулович не хотел учиться и только благодаря настойчивости супруги, он поступил на вечерний факультет Политехнического Института, а днём работал токарем на авиационном заводе, во время учёбы стал мастером и постепенно вырос до начальника крупного цеха. Насмешив флотскими байками он поднял мне настроение, а когда Нилуфар с мамой принесли горячие манты с острым салатом из помидоров с луком, дядя Карим налил себе немного водки, а я отказался, так как знал что смешивание водки и шампанского, для меня плохо заканчивалось. Вместо тридцати минут я просидел у них почти четыре часа. Отец Нилуфар своими рассказами и самое главное дружеским расположением унял моё волнение и даже страх перед неизвестной армейской службой. Настал вечер, брюки высохли, ноги согрелись, правда туфли были по прежнему мокрыми, но самое главное, что дождь уже прекратился. Домой вернулся рано и сразу направился в баню, построенную отцом. Попарился берёзовыми вениками, отогрелся, побаловался чайком с маминым вареньем и лёг спать. Рано утром следующего дня меня разбудили ребята, они думали, что мне уже надо ехать на призывной пункт. Но ошиблись, у меня оставалось ещё несколько дней в запасе, а мама уважавшая всех моих друзей, так как они все стали студентами, в отличие от её уличного оболтуса, пока не накормила ребят перемечами, никуда их не отпустила. Тогда я даже в страшном сне не мог предвидеть, что вскоре сам буду шагать строевым шагом на плацу Морского Учебного Отряда в Севастополе. Когда написал об этом Нилуфар, то дядя Карим сказал, что парню очень повезло и он многому научится. Через год Нилуфар поступила в «Бауманку», а после завершения учёбы осталась жить в Москве, вышла замуж за немца и со временем, с мужем и детьми переехала в ГДР.

Думаю, что любовь к холодным дождям как к предвестнику долгожданного снегопада, который мы просто обожали, зародилась ещё в детстве, когда в начале ноября холодный дождь неожиданно превращался в первый и мокрый снег, но к большому огорчению, уже на второй день небольшие сугробы превращались в лужи.
Но тем не менее, в наши бесшабашно — школьные годы, снега в Ташкенте выпадало достаточно много и мы часто катались на коньках, прикрученные бельевыми веревками к ботинкам, по заледеневшим дорогам и там же играли в хоккей. Других «ледовых арен» просто не было. В те годы транспорта, как общественного, так и частного было сравнительно мало и поэтому, ни родители, ни тем более мы, пацаны 11 — 13 лет, даже не думали об опасностях исходящих от транспорта. У некоторых счастливчиков имелись настоящие клюшки и ботинки с прикреплёнными коньками — «дутышами».
Остальные довольствовались самодельными клюшками. Но мы все самозабвенно играли в подобие хоккея на маленькой площадке размером двадцать пять на пятнадцать метров, на одном из тенистых поворотов улицы Аксай, где ряды могучих платанов не давали солнышку растопить наш каток. Причём, если в момент игры проезжал какой — нибудь грузовик, мы сразу бросали свои подобия клюшек на обочину и цеплялись за машину, чтобы с ветерком и шиком проехать чуть более ста метров, но не больше, так как дальше начинался голый асфальт, а вернувшись продолжали игру. Все наши конькобежные и хоккейные радости умещались в две, максимум в три недели за весь зимний период, но впечатлений хватало до следующих снегов. Однако, начиная с 15 лет, мы уже покуривали сигареты с фильтром и снисходительно смотрели на мелюзгу игравшую в хоккей, забыв, что пару — тройку лет тому назад, сами носились как угорелые на коньках, по этому заледеневшему кусочку улицы.

В мой прошлый приезд в Ташкент, я с удовольствием совершал прогулки в сырую погоду вместе с внуком Оскаром, который каждый вечер просил рассказать ему легенды о друзьях. Мы спали в одной комнате, внука укладывали в девять вечера и он тотчас начинал раздавать команды, — Дедушка, хочу чай с наватом (леденцовый сахар), дедушка, тебе тоже пора спать. Естественно, я слушался своего командира. О том чтобы заснуть не было и речи, так как Оскар сперва долго излагал о недавно прочитанной книге про космос, а он заядлый книгочей с пяти лет. После, видя что засыпаю, внук тормошил меня и просил в очередной раз рассказать о друзьях, через мгновение он перебивал меня и уже сам рассказывал о них, память у него отменная, а видя что я окончательно засыпаю, напоминал, что я обещал поведать ему сюжеты об арабских городах. Всё что было для меня недалёким прошлым, внуку уже кажется легендой. Я рад, что Оскар знает многих моих друзей не только по именам, но и знаком с ними.
По субботам, сразу после завтрака, мы с Оскаром гуляли по знаковым для меня местам и я невольно вспоминал товарищей, приятелей или просто хороших знакомых не только живших в этих местах, но и навсегда оставшихся в памяти, одни как приятные собеседники или рассказчики, другие как талантливые профессионалы, но с тяжёлым и непростым характером, с которыми судьба сводила по работе, а третьи были близки по любви к спорту и хорошим винам. Каждый из них был по своему отмечен Всевышним и мне всегда было приятно с ними общаться. Сворачивая с Пушкинской на Жуковского, мне так и кажется, что сейчас из первого дома с правой стороны улицы выйдет худой, но жилистый Алик Ирматов и скажет, как будто мы расстались только вчера, — Я днями прочёл обалденную повесть «Алмазный мой венец» Катаева и скажу как на духу, что нахожусь под впечатлением прочитанного. Могу дать тебе этот журнал на пару дней, но ты никому никому об этом не говори. А во время поездки на рынок Чорсу неизменно возникает образ одноклассника Аваза Буриходжаева жившего в этих краях. Он любил поэзию, а вот прозу и историю предпочитал познавать через фильмы.

А когда подхожу к ныне пустынному городскому Скверу Революции, что в самом центре Ташкента, сразу возвращаюсь на несколько десятилетий назад и у меня перед глазами появляются десятки знакомых лиц сидящих в кафешантанах под тенью вековых дубов и кипарисов, вырубленных конце прошлого века.
Вот машет мне рукой Боря Рузметов, сын прокурора, обычно после третьего стакана сухого вина, он настойчиво зовёт нас на дачу отца попробовать очень вкусное вино «Токай» (Каберне, Кагор, и т.д..) подаренное его отцу, а рядом ворчит аспирант Бен Чесноков, со своим с неизменным вопросом, — Когда же Малик, в конце концов, принесёт самсу? Малик Умаров вместо выпивки, часто приносил вкуснющую «Заказ — самса» от известной на весь город тётушки Кундуз, которая с юности готовила её дома и часто по предварительному заказу для свадеб и других мероприятий. Отсюда и название — «Заказ самса». А у дверей дома тётушки Кундуз, уже в семь утра вкусно пахло, естественно, что выстраивалась очередь, чтобы успеть на первую выпечку. Малик старался попасть на одиннадцатичасовую. Он приходил последним, но забалтывая стоящих в очереди, он умудрялся втиснуться и купить самсу в первой пятёрке покупателей. Конечно, можно было взять самсу и в ближайшей чайхане на том же Чорсу — базаре или на Алайском рынке, но такая самса была не чета изделиям тётушки Кундуз, которая с шести утра и до пяти вечера пекла самсу в двух тандырах, естественно, вместе с помощниками и детьми.

А вот в неприметном углу кафе «Лотос», с низменной газетой «Советский спорт» сидит репатриант из Китая Надир Мухамадиев. В шестидесятых годах, многие татарские, узбекские, русские и уйгурские семьи вернулись из Поднебесной в Советский Союз. Надир настоящий интеллектуал, прекрасно разбирается в точных науках, истории и литературе, в школьные годы был неоднократным победителем городских и республиканских Олимпиад по математике, но тем не менее бросил учёбу на физмате и работал лаборантом на телестудии.
Господи, как много было их, друзей — приятелей в те безоблачные годы и как мало их осталось. Однако внук не дал мне погрузиться в воспоминания о бурной, безбашенной, но такой приятной молодости. Дедушка пойдём в KFC, ты же обещал вчера. Лично я предпочёл бы лагман «У Гули», но пришлось идти с ним в кафе. Пока Оскар ел, я вспоминал прошлое.

Мои встречи с друзьями живущими в центре города, чаще всего были импровизированными и происходили в летних кафе «Лотос» и «Снежок» расположенных в городском сквере, зимой собирались в баре «Зерафшан», иногда в «Узбечке», редко в «Дружбе» и ещё реже на отапливаемой даче отца Бориса Рузметова, которая находилась в черте города, недалеко от чайханы «Салом» на Луначарском Шоссе. В другие питейные места, мы практически, не заглядывали. Я безумно скучаю по рассказам нашего книжного червя Алика Ирматова. Он находил в прочитанной книге такие нюансы, на которые никто из нас не обращал внимания и поэтому мы, если даже читали её, то после интересных повествований Алика «Андронникова», заново окунались в мир знакомых и любимых книжных героев. Своими выводами о прочитанном, «Дух» подтверждал, что книга лучший источник знаний. После обсуждения книги, мы опрокидывали стаканчик, другой, целебного зелья и далее с большим сочувствием слушали сагу о романтической и безответной любви аспиранта Бена Чеснокова к загадочной и неизвестной даме. Романтика заключалась в том, что Бен тоскуя о вожделенной даме, сперва просто гулял вокруг её дома, со временем немного осмелев, он уже сидел и курил под окнами её квартиры, а потом совсем «обнаглел» и стал приносить белые розы из отцовского сада, которые оставлял под дверьми. А через некоторое время, Бен начал передавать букеты через её соседа, с которым он случайно познакомился во время продажи билетов на концерт испанского певца Рафаэля. Отцу Бена, академику АН УзССР, профком выделил два дефицитных билета на этот концерт, а он отдал их сыну.

Но мудрый Бен решил, что если он просто послушает пластинки с песнями Рафаэля, то с певца не убудет, а билеты лучше продать. У входа во Дворец Спорта «Юбилейный» где проходил концерт, народу было тьма — тьмущая. Билетов не было даже за тройную цену, но Бен отдал билеты первой встречной семейной паре за двойную и быстро покинул это суматошное место. Однако он не знал, что покупатель жил в одном подъезде с его Джульеттой и уже несколько раз видел его. Когда через неделю он случайно встретил этого покупателя, естественно, завязалось знакомство перешедшее в приятельские отношения.
Со временем, мы все познакомились с его Джульеттой, она оказалась стройной и крашенной блондинкой, с отменным чувством юмора, прекрасно рассказывающей еврейские и политические анекдоты, а самое главное, счастливой в замужестве молодой дамой по имени Ирина.

Влюблённый аспирант, иногда приглашал Ирину и её супруга в нашу компанию выпить сухого вина. И как шутил наш юморист «Дух», — Холодная Ирина вынуждена была уступить домоганиям горячего и настырного Бена, чтобы он, хотя бы при её супруге, не демонстрировал свою любовь. Если Бен и Ирина работали в университете, правда на разных факультетах, то её супруг в Политехническом Институте. На счастье Бена супруг Ирины, два раза в год ездил в командировки в Алма-ату, где преподавал сопромат студентам заочникам. Роман Бена с Ирен, который оставался тайным только для её благоверного (хотя кто его знает), длился около десятка лет, но утончённая и интеллигентная преподавательница страноведения, осталась «однолюбом» и не развелась с мужем, а талантливый аспирант Бен Чесноков, несмотря на свои загулы стал кандидатом наук и всю свою недолгую, и не очень счастливую жизнь оставался холостым. После отъезда Ирины с мужем на ПМЖ в США, у Бена, толком, и не было романов с девушками, если не считать вдову его покойного друга, приходившую к нему раз в неделю убираться и готовить. Бен, хотя сам никогда не шиковал, просто пожалел оставшуюся без средств женщину и предложил ей небольшую работу. Что там было между ними, никто не знает, но после уборки вдова готовила плов и оставалась ночевать в его неуютной и холостяцкой квартире. Для нас так и осталось загадкой, чем же привлекла Бена эта неприветливая и злая училка биологии, с холодным и равнодушным взглядом бесцветных глаз.

Молодежь родившаяся и выросшая в советские годы в центральной части Ташкента, общалась исключительно по русски, узбекский был в полном игноре, а в кафешках городского сквера, в барах «Зарика» и «Узбечки», считалось даже немного зазорным говорить на нём.

Если татарин Алик и узбек Бен изъяснялись на отличном и литературном русском, даже английский у них был на очень хорошем уровне, благодаря фанатичной любви к песням знаменитой ливерпульской четвёрки, но к сожалению, узбекским они владели плохо, а вот закончивший русскую школу, знаток поэзии Серебряного Века, прекрасно говорящий на великом и могучем, известный своим красноречием, импозантный и всегда стильно одетый Аваз Буриходжаев, умел интересно и самое главное вкусно, разговаривать на красивом и литературном узбекском. Мне очень нравилось, что Аваз разговаривая с нами на узбекском, всегда подчёркивал красоту и разнообразие родного языка. Даже говоря о погоде, он создавал маленькую миниатюру передразнивая почти всегда ошибочные данные гидрометцентра, а если дело доходило до политических обзоров, тут он изображал героев телепередач в лицах, доводя нас до икоты от смеха, а под конец повествования, по отечески давал наставления. Умение увлекательно и с артистизмом пересказывать, проявилось у Аваза ещё в седьмом классе, когда он получил очередную двойку по алгебре и так заморочил голову Михаилу Соломоновичу своими россказнями, что тот сползая со стула от смеха, рядом с двойкой поставил ему четвёрку. Сразу после этой сцены, обучение Аваза математике в школе закончилось и он автоматически получал тройки и даже четвёрки. На выпускном экзамене ему помогли списать и он получил четвёрку. За любовь к афоризмам, умению давать советы и наставления, одноклассники дали Авазу прозвище «Отец». Это почётное звание подчёркивала ранняя седина на висках его густых волос, появившаяся во время непростой службы на границе с Китаем. В армию Аваза призвали сразу после отчисления из университета, куда он попал по великому блату, так как за весь первый год учёбы на факультете иностранных языков, он выучил лишь одно шутливое выражение, которое он сам придумал и часто употреблял в разговоре с девушками,

— «Ай лав Ю, офкорз, ты со мной пойдёшь». Аваз не отличался усидчивостью и самое главное, совсем не любил иностранные языки, а после отчисления, он даже вздохнул с облегчением. Аваз с матерью жил рядом с рынком Чорсу и поэтому предпочитал старогородские чайханы новомодным барам в центре города, однако, военкомат не дал ему разгуляться и отправил в школу сержантов города Хабаровска. Постаревшая мама, через несколько месяцев после его возвращения со службы, женила позднего и единственного сына, предварительно договорившись с родными невесты. Совсем молоденькая и симпатичная невеста, которой восемнадцать исполнялось только через полгода, знала жениха с самого детства, так как её брат и Аваз были друзьями. А уже став законной супругой, она призналась Авазу, что любила его ещё со школьных лет и сама была инициатором замужества, рассказав его матери о своей любви.
Во время службы Аваза в армии, будущая невеста часто навещала его матушку, которой очень нравилась эта скромная девушка. Благодаря могущественной родне супруги и особенно дружбе с одним из её братьев, Аваз, уже через несколько лет после свадьбы занимал неплохую и, самое главное, «хлебную должность» в системе республиканского «Потребсоюза».
Он заочно учился в ВУЗе, вернее числился, приезжал в институт только во время сессии и по блату получал зачёты и оценки. В семье появились дети, а вскоре, опять же благодаря новой родне, горисполком выделил ему большую квартиру. А новенький автомобиль ВАЗ 21-06 появился у Аваза чуть позже.

С появлением денег Аваз слегка заважничал, а когда через несколько лет его повысили и перевели в республиканский Минторг, он купил кооперативную квартиру подрастающему сыну и поменял «Жигули» на «Волгу», пусть и Б/У, но зато «Волгу», самую авторитетную машину в Средней Азии. Забуревший «Отец» стал опаздывать на посиделки с одноклассниками, а то и вовсе пропускать, оправдывая своё отсутствие участием в различных совещаниях, да и его наставления стали больше похожи на устав армейской службы, чем на дружеские пожелания. Аваз стал скрытным и подозрительно часто ездил в командировки в Самарканд, якобы с проверками по линии Министерства. Со временем он признался, что в этом древнем городе у него имеется персональный гид и шутя называл её наложницей, но судя по не терпящему возражения тону этой изумительной по красоте самаркандской дивы, наложником скорее был Аваз. Эта стройная, абсолютно русскоязычная и большеглазая красавица, имевшая предков из Горно-Бадахшана тоже была неравнодушна к Авазу и часто приезжала к нему в Ташкент.

Девушку звали Алима, а по-русски Алёна, мама у неё была украинкой, а покойный отец таджиком. Все выходцы из Горно-Бадахшана считают себя потомками Александра Македонского, так как согласно легенде в те далёкие времена, в этой горной местности останавливался сам Александр Македонский, а часть его войска женившись на местных девушках, навсегда осталась в горах Памира. В дни пребывания Алёны в Ташкенте, радостный и счастливый Аваз дневал и ночевал в секретной квартире кузена.
Аваз даже предпринял слабенькую попытку развестись с супругой, но так как он женился ещё будучи двадцатилетним голоштанником, причём не из -за сильной любви, а по настоянию матери и в надежде встать на ноги с помощью влиятельного клана невесты и поэтому он чётко знал, что при разводе потеряет всё, вплоть до своей высокой должности в Министерстве, где министром являлся родной дядя его супруги. Но дальше откровений Алёне на свою крепостную зависимость от могущественного клана братьев жены, дело не пошло. Мы, несколько человек, знакомые с Алёной, считали его любовь к ней блажью, так с детства знали его супругу и всё её семейство. Если многочисленным братьям его жены, действительно нельзя было класть палец в рот, то супруга Аваза, прекрасная и порядочная женщина, беззаветно любила его и, именно она, вырастила их четверых детей достойными людьми.

Но в один прекрасный день, командировки «Отца» в Самарканд прекратились. Его любимая Алёна вышла замуж и уехала с мужем неизвестно куда. Вскоре выяснилось, что в Лондон. Оказалось, что один маленький, но настырный шотландец, некий мистер Шеридан, являлся главой представительства известной британской компании в Ташкенте и так же как наш «Отец», часто бывал по делам в Самарканде, где и познакомился с Алёной, сотрудницей экскурсионного бюро, прекрасно говорящей по английски. Земляк великого поэта Роберта Бёрнса два года охмурял девушку, а возвращаясь в Ташкент из Туманного Альбиона, уже на второй день садился за руль и мчался в Самарканд, чтобы увидеть Алёну, вручить гостинцы и пригласить её в ресторан. Мистер Шеридан часто звонил из Ташкента в цветочный магазин расположенный недалеко от дома Алёны и курьер доставлял девушке красивые букеты. Шотландец умело и красиво ухаживал за девушкой и неоднократно делал ей предложение, и Алёна не дождавшись никаких действий от близкого ей по сердцу и менталитету Аваза, ответила мистеру Шеридану согласием. Сам Шеридан влюбившись в Алёну и ещё не зная чем всё закончится, тем не менее, как истинный джентльмен, сразу после знакомства с ней начал бракоразводный процесс с лондонской супругой, опостылевшей ещё с десяток лет тому назад и которую он не видел годами. После развода мистер Шеридан оставил ей всю недвижимость в пригороде Лондона, а с Алёной, которая была гораздо моложе него, храбрый шотландец начал новую жизнь с нуля. Будучи честным человеком, он рассказал всё о себе Алёне и она оценила его искренность. Знаю, что небольшая свадьба была в Лондоне, а спустя пару лет Шеридан и Алёна прилетели в Нижневартовск, где вместе работали в совместной российско-британской нефтяной компании.

Я случайно познакомился с мистером Шериданом и узнал историю его любви всего несколько лет тому назад, когда ездил в командировку по Сибири с инженером нефтяником из Скандинавии. Вместе с другими иностранными специалистами, мы проверяли техническое состояние буровых станков одной известной компании и прожили больше месяца в гостинице города Стрежевой, где я и встретился с мистером Шериданом. Только не спрашивайте где находится этот город, ответ будет один, у чёрта на куличках. Из маленького аэродрома Стрежевого, на дырявом вертолёте в котором дуло со всех щелей, мы летали до расположения буровых скважин. Пробыв на месте несколько дней, где иностранные инженеры ознакамливались с состоянием буровых станков и готовили отчёты, мы возвращались в город, а через день вылетали на другие участки, затерянные в тайге. В этом северном Стрежевом, даже летом было холоднее, чем зимой в Москве, а в начале июля пошёл такой густой снег, что все полёты отменили и мы получили двухдневную передышку. Во время внезапно наступившей «июльской» зимы, сразу после завтрака, мы гуляли по снежному парку среди прыгающих с ветки на ветку белок. Сам парк, буквально, метров через пятьсот переходил в настоящую тайгу, но туда мы не рисковали идти. После прогулки шотландец, два канадца с переводчиком, норвежец и я, ехали в ресторан, где до вечера потягивали виски Black Grouse — Чёрный рябчик или Johnnie Walker. На второй день в ресторане, мистер Шеридан после пары порций виски расслабился и рассказал о семье, о сыне Алёны от первого брака, который недавно закончил университет и живёт в США, что у них с Алёной двое общих детей и они все, сейчас дома в Лондоне. Наш Аваз не упоминал, что Алёна имела сына от первого брака. Может поэтому он и не решился на развод, хотя если любишь, то этот факт не может остановить влюблённого.

После отъезда Алёны, Аваз сразу сник и долго не мог прийти в себя, он перестал что — либо рассказывать, давать советы и посещать чайхану. А мы, помня его завораживающие рассказы о памятниках и музеях Самарканда, о бесподобно красивых девушках похожих на гурий из райского сада, о богатых рынках и знаменитых лепешках, которые якобы готовились чуть ли не по старинному рецепту личного хлебопёка властителя Тимура, уговаривали «Отца» показать нам этот город. Аваз долго отказывался, но в конце концов, когда мы реально достали его своими просьбами, он согласился. Самое интересное, что за время пребывания в сказочном и древнем Самарканде, мы не посетили ни одного музея, не видели ни одного памятника, мы беззаботно и весело проводили время в компании очаровательных подруг Алёны, с которыми нас познакомил Аваз, а знаменитые самаркандские лепёшки мы еле успели купить по дороге в аэропорт. Но самого Аваза эта поездка оставила абсолютно равнодушным и его ироничный взгляд обращённый на нас, говорил, что мы просто не разбираемся в женщинах, наверное он был прав. «Отец» почти всё время проводил на кухне, готовил нам яичницы, салаты и варил шурпу. Из — за переживаний и тоске по Алёне, у «Отца» появились проблемы с давлением и поэтому ему нельзя было есть плов и вообще жареные блюда. В компании весёлых и озорных девушек время пролетело быстро и мы с сожалением вернулись в Ташкент. Сразу после возвращения из Самарканда, Аваз купил дачу, причём подальше от города и ближе к горам. Весь следующий год он никого не хотел видеть, ни родных, ни друзей. В пятницу, сразу после обеда, Аваз уезжал на дачу, где напивался до чертиков с отставником — чекистом, в субботу пенсионер приводил Аваза в порядок в своей бане, а в воскресенье он возвращался в город. Со временем он как — то успокоился, пришёл в себя и больше никогда не вспоминал Алёну. Подросли дети, женил старшего сына, за ним второго, пошли внуки, вот и любимая дочь вышла замуж. Абсолютно далёкий от религии «Отец» начал посещать мечеть. А спустя некоторое время Аваз с супругой совершили Хадж в Мекку и Медину. Оттуда он вернулся глубоко религиозным мусульманином и начал читать Коран в переводе Крачковского. Вскоре, после возвращения из Саудовской Аравии, Аваз признался, что в первые годы после разрыва с Алёной, он часто вспоминал её и даже плакал от безысходности, которую сам себе и устроил. Через год после совершения Хаджа в Мекку и Мадину, Аваз после завтрака почувствовал себя плохо, он прилёг на диван и сразу скончался. Врачи скорой только констатировали его смерть.

Во время нашей поездки в Самарканд, на каждого из нас кроме Аваза, произвела неизгладимое впечатление Диля, подруга уехавшей Алёны. Девушка закончила Высшую Комсомольскую Школу (ВКШ) при ЦК ВЛКСМ в Москве и работала в горкоме комсомола. Гордый и независимый взгляд выразительных глаз, точёная фигура, красивая шея и высокие груди, а так же иконописное лицо этой комсомольской мадонны, заставляли нас выпендриваться перед ней и изображать из себя невесть что. Две хорошенькие, и самое главное, разведённые подруги Дили работали вместе с ней.
Сама Диля влюбила в себя всех ребят. После первого же бокала, она становилась не то что весёлой, а даже какой — то шальной. Самое интересное, что влюбившись в неотразимую Дилю, через некоторое время после возвращения в Ташкент, каждый из нас кроме Аваза, отдельно и тайно ездил по «делам» в этот город. Но после поездки ребята остывали и более не заикались ни о Диле, ни о Самарканде. Не знаю что там у них случилось, они не говорили. Я тоже не совладал с собой и вместе с другом Барой поехал в гости к самаркандским комсомолкам. Нас приняли отлично, мы от души погуляли в компании Дили и её подруг. А Бара, которого все считали пентюхом, увидев Дилю неожиданно расхрабрился и уже никого, то есть меня, к ней не подпускал. Интеллигентный и непьющий очкарик Бара совсем разошёлся, он начал рассказывать Диле скучные истории из древней истории о народах живших в Месопотамии и Древней Руси, а она с равнодушно и едва внимала ему. Но когда Бара упомянул о Прибалтике, то девушка впервые с интересом взглянула на этого худого и нескладного «ботаника», а тот естественно не знал, что её дедушка, уже после войны, воевал там с «лесными братьями», где получил серьёзное ранение и от которой через несколько лет скончался. Со своей супругой мой друг развёлся, и ещё до решения суда, он забрал свой чемодан с вещами и отвёз в родительский дом.
Развод произошёл из — за хронического отсутствия денег у нашего аспиранта, а супруга, избалованная дочь учёного — геолога, не отличалась особой работоспособностью и даже не думала о том, чтобы поддержать мужа в трудные моменты. Кстати, ни тесть с тёщей, ни остальные их четверо детей, не приняли этот развод и во всём считали виноватой супругу Бары. Квартира купленная покойным отцом Бары, осталась бывшей жене и дочери, но тем не менее, маленькая дочь неделями жила у его матери, пока бывшая супруга налаживала свою личную жизнь.

Бара замучил всех родственников откладыванием защиты кандидатской диссертации, они перестали его понимать, так как аспирантуру он уже два года как закончил, а заодно ИСАА МГУ, но вместо защиты диссертации или работы за границей, продолжал мотаться между Москвой и Ташкентом для работы в библиотеках. Деньги у него никогда не водились, жилья в Москве не было, поэтому он достал московских тётушек и они терпели его, только, из уважения к его маме, их родной сестре.
В конце концов, наш общий московский приятель договорился с комендантом общежития ЗИЛа и Бара останавливался там. Материала Бара собрал на две докторские диссертации, а не то что на кандидатскую. Но он всё что — то уточнял, выяснял, корректировал и даже переписывал целые главы. Для этой цели он целыми днями пропадал в Иностранной библиотеке. После знакомства с Дилей, он снова уехал в Москву. Диля, естественно, сразу забыла этого нудного очкарика. Разведённая, раскрепощённая, не имеющая никаких комплексов, красивая и современная женщина Востока, весело и бездумно прожигала свою комсомольскую молодость в компании ловеласов разного калибра и возраста. Отец Дили бросил семью ещё до рождения дочери, а мать мучилась с гражданским мужем, велеречивым ворюгой социалистической собственности, работавший завскладом хозтоваров. Сам Бара, вернувшись в Ташкент, наконец — то сообщил на работе, что такого — то числа и месяца состоится защита его диссертации в московском Институте Востоковедения. Этой новости больше всех радовалась его мама, которая уже не чаяла увидеть своего сына кандидатом наук.
Бара работал младшим научным сотрудником в Институте Истории АН УзССР, получал копейки и поэтому многие его коллеги и друзья были искренне рады предстоящей защите диссертации. Мне позвонила мама Бары и попросила поехать с ним в Москву, чтобы поддержать друга. Бара сам тоже хотел, чтобы я был с ним в эти напряжённые дни.
Я приехал в столицу заранее, а виновник торжества должен был прибыть поездом на следующий день. Договорились жить в квартире моей московской родственницы, которая в это время гостила в Ташкенте.
Когда я встречал Бару на Казанском вокзале, первой из вагона СВ вышла невероятно элегантная дама в шляпе, модных солнцезащитных очках «Кристиан Диор» и красивом сарафане с оголёнными плечами, а я сразу и не признал в ней мадмуазель Дильбар. За ней с чемоданами и сумками появился Бара.
Может вы мне поможете сойти, — спросила Диля. Я подал ей руку, она величественно и грациозно ступила на перрон и спросила — А такси уже заказано? Поражённый её необычайной красотой, подчёркнутой умелым макияжем и модными атрибутами, я растерялся и ответил — Почти. Выйдя на привокзальную площадь, Диля подняла руку и тут же две машины резко затормозили возле неё. Она пальчиком поманила первого водителя и без слов показала на багаж. Тот не отрывая взгляда от неё загрузил все чемоданы, сумки и авоськи с дынями.

Мы разместились в небольшой, но уютной квартире недалеко от метро. Вечером позвонила кузина и сообщила, что пробудет в Ташкенте ещё месяц, мы вздохнули с облегчением. На ужин Диля приготовила плов, салаты и красиво украсила стол. После вкусной еды, она быстро убрала со стула, вымыла посуду и заварила чай. Оказалось, что эта ухоженная и наманикюренная с длинными ногтями красавица, к тому же прекрасная хозяйка.
На второй день, мы с Барой поехали по делам, он в Институт Востоковедения, а я в Главк, благо что обе организации находились рядом. Я хотел спросить, как это он уговорил Дилю поехать с ней, но Бара сам рассказал, что он серьёзно поговорил с ней и она согласилась.

А мне показалось, что Диля согласилась на эту поездку только потому, что соскучилась по столице, ведь она прожила здесь более пяти лет. Вечером нас ждал вкусный ужин из двух блюд. На первое лагман, на второе вчерашний плов, от которого мы отказались и налегли на бесподобный лагман. На третий день Диля собралась на встречу со своими друзьями — товарищами из московского комсомола. В тот день она не вернулась домой и даже не позвонила, не было её и на второй день, она появилась, как ни в чём не бывало утром, в день защиты. Бара ничего ей не сказал и мы все молча поехали в Институт Востоковедения. Сказать что защита прошла успешно, ничего не сказать. Учёные востоковеды во время своих выступлений говорили, что кандидатскую диссертацию товарища Хусаинова, затрагивающую сразу несколько тем, надо было изначально оформить, как докторскую. После защиты собрались в столовой и там же поздравляли виновника торжества.
А заместитель директора института по науке, оказывается, конфиденциально, уже пригласил его работать и что он даже не представлял себе, что диссертация такая интересная. Глубокие знания нескольких языков, истории Ближнего Востока и этимологии, произвели на всех большое впечатление. Завистливые и капризные востоковеды, после нескольких бутылок коньяка, забыв о ревности и распрях между собой, и созерцая исключительно Дилю, наперебой расхваливали работу Бары.

Наутро после защиты Бара сказал Диле, что будет лучше для всех, если она уедет домой. Диля даже бровью не повела и начала собирать чемодан. Я хотел помочь ей купить авиабилеты, но она ответила, что для ЦК комсомола всегда есть бронь и уехала на такси в гостиницу «Юность».

Бара, после её отъезда, напомнил мне сжавшегося от холода воробушка. Худой и нескладный парень вызывал у меня жалость и я был совсем не рад тому, что познакомил друга с этой шельмой. Мне надо было поехать в Главк и я взял с собой Бару. В Главке я оставил Бару в приёмной заместителя директора Вячеслава Михайловича, а сам рассказал ему о друге, потом он пригласил Бару в кабинет. Поговорив с ним, Вячеслав Михайлович сразу дал команду написать письмо по месту его работы, в котором сообщалось что товарищ Хусаинов Бакир Шахимарданович, рекомендуется для работы в Иордании по линии ГКЭС в качестве переводчика английского и арабского языков сроком на два года. Бара обрадовался как дитя и даже на время забыл Дилю. На второй день он сдал на отлично экзамен по языку специальной комиссии в ГКЭС, а весной следующего года, новоиспечённый кандидат наук улетел в Амман, столицу Иорданского Хашимитского Королевства.

Несколько лет работы за рубежом насыщенные трудной, но интересной работой пролетели быстро. В Иордании Бара работал в порту Акаба, что на Красном море, где занимался приёмкой и отправкой грузов по линии ГКЭС для Иордании, Ирака, Египта, Сомали и многих других стран. Бара часто приезжал по делам в Амман, где у него имелась дежурная квартира рядом с посольством. Во время очередной политинформации в актовом зале посольства, он познакомился с Натальей, сотрудницей референтуры и у них закрутился роман. Оба были разведёнными и поэтому не вызывали никакого интереса у Советника по Безопасности, который по роду службы должен был следить за «облике морале» немногочисленной советской колонии в Иордании. Летом, на посольском микроавтобусе, Наталья вместе с семьями сотрудников, часто приезжала в Акабу, чтобы провести уикенд на пляжах Красного моря и всегда останавливалась у Бары. Коренная москвичка, жившая на Ленинском Проспекте, уже похвасталась родителям о своём новом друге. Бара должен был уезжать в Союз в конце весны, а Наталья к Новому Году. В Москве он написал заявление о приёме на работу в отделе кадров уже знакомого ему института и полетел в Ташкент. Отдохнув и проведав родных, он уволился из своего института и взяв подросшую дочь от первой жены вернулся в Москву. В столице ему негде было жить, институт ничего конкретного не предложил. Снова помог Вячеслав Михайлович Говорун, он дал адрес своего знакомого, который хотел продать дом недалеко от Москвы. Баре дом не понравился, но искать другие варианты у него не было времени и он отдал приличную сумму за него. Оформив все документы на покупку, Бара отвёз дочь в Ташкент и начал сумбурно собирать вещи для переезда. Но его мысли были далеки от Москвы, он всё время вспоминал Наталью и часто писал ей письма. Но неожиданно, Наталья сама позвонила из Аммана и сообщила, что её оставляют в посольстве ещё на год, мол, человек на замену неожиданно отказался от командировки по семейным обстоятельствам, а чтобы подготовить и оформить другого, нужно много времени из — за специфики работы в референтуре.
Бара расстроился и приехал ко мне. Я уговорил его заесть горе уйгурским лагманом в одном из частных кафе Старого города. Остановившись у светофора на проспекте Дружбы Народов, мы увидели вышедшую из метро потрясающую даму в красивом атласном платье, её идеальную фигуру подчёркивали красивые ножки. Эта девушка казавшаяся нам моделью, шла держа за руку пацанёнка. Мы специально поехали за ней, чтобы рассмотреть её. Неожиданно девушка остановилась и повернулась к ребёнку, чтобы дать ему водички.
От неожиданности, я чуть было не заехал на тротуар, это была Диля. Мы вышли из автомобиля и подошли к ним, Диля опешила увидев нас, вернее Бару. Сам Бара сразу смутился, покраснел и мучительно подбирал слова, задавая дурацкие вопросы о здоровье, этой цветущей и пышущей сексуальностью красотке. Я взял пацана за руки и отвёл в машину, тот с радостью начал крутить баранку. Бара что — то лепетал Диле, пока она сама не обняла его и не поцеловала в губы, крепко прижавшись в нему. Видя как Бара не отрываясь смотрит на Дилю, я сразу подумал, что наш «недоучившийся» учёный, как выразилась Мария Миронова, уже забыл Наталью, так как он всё ещё любит Дилю. Знаменитая актриса Мария Миронова, в одной из своих миниатюр, которую исполняла с мужем Александром Менакером, хотела чтобы её сын стал сразу доктором наук, так как считала, что кандидат наук, это «недоучившийся» учёный. Пока милые обнимались и целовались сидя на заднем сидении, я развлекал сына Дили. Разговаривая со смышлёным ребёнком, я обратил внимание, что пацан, уж очень похож на маму Бары, впрочем как и сам Бара. Диля поведала, что она повторяет судьбу своей матери и является гражданской женой одного известного музыканта, и уже несколько лет живёт в Ташкенте. В Туркестане, как и в древние времена эмиров, ханов и падишахов, так и при советской власти, зажиточные люди всегда имели двух и более жён, причём национальность и вероисповедание не имели никакого значения. Как говорил Аркадий Райкин, они «пилевать хотели на законы». Диля тоже не избежала этой участи. Известный музыкант влюбился в девушку и предложил ей стать второй женой, пообещав купить квартиру. Через год после её переезда в Ташкент, он купил Диле «двушку» на окраине Чиланзара. После конфуза произошедшего в Москве, где Диля ударилась в загул со штатным фотографом ЦК комсомола, чьи работы даже были представлены на каких — то выставках, она старалась забыть скучного и нескладного Бару. А фотограф, попавшийся ей в глаза после двух рюмок коньяка, просто был очередным эпизодом её бурной молодости и про которого она моментально забыла. Уйгурский лагман был очень вкусным, Диля пригубила коньяк за встречу, но пить не стала, Бара вообще не пил, а я был за рулём и мы с пацаном ели мороженое. Когда Бара напомнил Диле о её вкусном лагмане в Москве, Диля тут же пригласила нас к себе и сообщила, что её гражданский муж часто ездит на гастроли, а если находится в Ташкенте, то приезжает всего один — два раза в неделю. Он был старше Дили ровно на четверть века.

У дома Дили я попрощался с ней и Барой, а вот её сын даже не захотел выходить из машины, так ему понравилось сидеть в ней.
Как мы ни уговаривали Тимура, так звали пацана, он только плакал и говорил, что хочет ещё покататься на машине. Пришлось мне поездить с ним по соседним улицам. На обратном пути мальчик заснул, я посигналил у подъезда, вышли Диля и Бара, который взял пацана на руки, а я уехал домой.

Через день позвонил Бара и сообщил, что он живёт у Дили и ждёт её гражданского мужа, чтобы объясниться с ним.
Но легендарному в Узбекистане музыканту уже позвонили соседи и сообщили о худом очкарике занявшим его место. Диля не дала Баре возможности встретиться и поговорить с музыкантом, так как боялась что отца ее ребёнка могут побить друзья гражданского мужа. А то что отцом её сына являлся Бара, она сразу призналась ему, да и не нужно было никаких доказательств, мальчик был копией матери Бары. Однако, сама мама Бары была категорически настроена по отношению к будущей невестке, ей тоже не преминули сообщить об образе жизни этой самаркандской оторвы. Друзья пытались облагоразумить нашего очкарика. Но без памяти влюблённый Бара недолго думая забрал Дилю и сына Москву, где они и расписались.

Больше полугода шёл ремонт подмосковного дома, вернее его перестраивали. На Дилю выпала большая нагрузка по обеспечению стройматериалами, а сами молодые всё это время жили на съёмной квартире. Диля была утомлена строительными работами, её душа начала искать отдушину и она нашла её в молодом и смазливом строителе из Украины, с которым она хотела выпить коньяк. Но Бара не предоставил ей такой возможности, так как сразу догадался о причине её желания выпить коньяк со строителями в честь окончания работ и просто не отпустил Дилю.
До легкомысленной и необузданной в выпивке и сексе одалиске, только сейчас дошло её критическое положение. Строительные работы были завершены и Бара с помощью московского кузена и двух коллег переехал в свой дом. Интеллигентный супруг попросил любительницу коньяка и неразборчивых половых отношений пожить у его тёти и подумать о том, стоит ли им и дальше жить вместе, а сам с мамой начал обустраиваться. Мама Бары заранее приехала помочь сыну и не увидев Дили сперва обрадовалась, но видя как Тимур тоскует по маме, бабушка успокаивала внука и говорила, что она скоро вернётся. В конце концов мама уговорила сына простить комсомольскую путану, ведь малец рос без матери, тем более, что осенью Бара должен был снова уезжать в командировку вместе с семьёй. Прощённая Диля призналась, что ей нельзя пить коньяк (вино, виски, шампанское и т.д.), так как после первого же стакана, она сама себе уже не хозяйка. Неожиданно умерла мама Дили и Бара вместе с ней вылетел в Самарканд. Смерть матери обескуражила Дилю. В Самарканде, войдя в квартиру матери, она обомлела увидев бардак и едва промолвила — Это дело рук её любовника. Этот крохобор забрал холодильник, ковры, телевизор и даже парочку чайных сервизов, которые он, якобы, сам покупал. Диля промолчала, но в квартиру его не пустила, когда он пришёл выразить соболезнование. Она вообще не хотела видеть этого прощелыгу, так как считала именно его виновным в ранней смерти мамы, которая всего лишь недавно отметила свой пятьдесят первый год рождения.

Бара знал, что у Дили было не очень счастливое детство и она несколько лет жила у бабушки, так как мешала маме с любовником. Дедушка, который очень любил внучку и баловал её, умер от фронтовых ран, а мать как кошка вцепившаяся в своего любовника, брала отпуск на работе и накупив продуктов ездила к нему на поселение в Сырдарьинскую область, куда этот негодяй попал за тяжкое избиение человека, да ещё в пьяном виде. Последний оказался милиционером в штатском. Только благодаря заступничеству его дяди, бывшего зампреда горисполкома Самарканда, ему не выписали срок по полной программе, а дали всего лишь один год. Бара с первого дня знакомства жалел Дилю, он знал, что её неадекватное поведение сформировалось на негативных примерах отношений матери с её гражданским мужем. Последний был подонком, велеречивым, но подонком.

Похоронив её маму и справив поминки они вернулись в Москву. После смерти матери, Диля внезапно осознала, что кроме мужа и сына у неё не осталось близких людей. От всех переживаний связанных со смертью, похоронами и поминками, она постарела, появилась седина, на лбу складки, а лицо посмуглело. Неожиданно она сблизилась со свекровью, ведь они весь день проводили вместе и она научила Дилю готовить татарские блюда. Способная невестка всё схватывала на лету и уже вскоре сама заправски жарила перемечи на сковородке, а в духовке пеклись пироги. Осенью они улетели в Сирию и хотя зимой там дули холодные ветры, зато летняя жара была сухой и переносилась легко. Через год работы в Дамаске, Бару перевели в портовый город Латакия, расположенный в курортной зоне на берегу Средиземного моря, где он занимался приёмкой и отправкой грузов. Всё это было ему знакомо по предыдущей командировке в Иорданию. Конечно, порт Акаба на Красном море был крупнее по сравнению с Латакией, но и здесь работы хватало. После цветущей в те годы Иордании, заполненной не только иностранными туристами, международными банками, представительствами и филиалами самих известных в мире организаций и компаний, но и ночными клубами, очень богатыми торговыми центрами и бутиками, щедрыми рынками и великолепными ресторанами, Сирия выглядела как бедная родственница. Но тем не менее, в том же Дамаске или Алеппо, если хорошо поискать, можно было многое купить из техники и одежды, так как контрабанду из Ливана, Иордании и Турции никто не отменял. А неописуемый и волшебный климат Средиземного моря благотворно повлиял на Дилю, она хоть и поправилась, и выглядела старше, но её красота приобрела новые оттенки. Взгляд её тёмных глаз, стал ироничным, это был взгляд женщины познавшей жизнь. Сын Тимур рос как на дрожжах, а играя с соседскими детьми, он быстро начал разговаривать по арабски.

А вот Диле этот язык почему — то не давался, она с трудом освоила пару выражений для покупки продуктов в соседней лавке, но и они не пригодились, так как продавец сам болтал на ломаном русском. Время на берегу Средиземного моря пролетело быстро, они обзавелись новыми товарищами, полюбили арабскую кухню, прогулки по берегу моря, вечерние киносеансы на открытом воздухе, экскурсии в Пальмиру и близлежащие крепости, не успели оглянуться, как пошёл третий год их пребывания в Сирии и в это время Диля забеременела, об этом она сразу сообщила мужу, Бара радовался этой новости даже больше супруги.
По подсчётам выходило, что если Диля будет рожать в Москве, то Бара не доработает около двух месяцев до конца контракта. В самой Сирии Диля боялась рожать, а в Москве за ней некому было ухаживать. Поэтому Бара решил уехать пораньше. Через восемь месяцев, надышавшиеся средиземноморским воздухом, ароматами эвкалипта и цитрусовых, Бара, Диля и выросший Тимур, рейсом Аэрофлота улетели в Москву, оставив в благословенной Сирии частичку своего сердца.

Вскоре Диля родила девочку и ей дали имя Файруз, в честь знаменитой арабской певицы и которую народ прозвал соловьём. Через год после возвращения из Сирии, Бара стал доктором наук, а ещё через год распался Советский Союз. В девяностые, Диля работала воспитательницей в детском саду, со временем стала заведующей, но что — то надорвалось в её здоровье, у неё появились проблемы с давлением, ко всему прочему, она стала плохо слышать.
Диля иногда шутила, что вряд ли проживёт больше чем мама. Но работать ей становилось всё труднее и труднее. Бара, неоднократно просил её уволиться и заняться здоровьем. На дворе было начало нового века, жизнь конечно была не чета девяностым, но всё равно приходилось вовсю напрягаться, чтобы прокормить семью.
Радовали дети, они хорошо учились, Тимур вырос спокойным и уравновешенным парнем, учился в Физтехе, любил футбол и болел в отличие от отца за «Барселону». Бара с дочерью были «мадридистами», так называют болельщиков команды «Реал» Мадрид. Но все трое в первую очередь были поклонниками московского «Спартака». Диля смотрела свои сериалы и состязания по боксу, футболом она не интересовалась. Файруз росла боевой девочкой и вовсю командовала папой и братом, а вот маму побаивалась.

В неоднозначных девяностых, Бара подрабатывал в магазине товарища на Лужниках, затем помогал арабам из Сирии открыть представительство и торговать одеждой, разными тканями, парфюмерией и т.д.. Институт, хоть и платил исправно зарплату, но её катастрофически не хватало, поэтому Диля и не хотела увольняться. Когда Баре предложили поехать на год в командировку в Ирак, он поставил условие, только вместе с супругой. Дилю оформили на полставки завхозом и оставив детей на попечение матери и сестры Бары они вылетели в Багдад. Бара знал, что я в это время уже находился в Ираке. Он был командирован по линии компании «Зарубежнефть», а я работал в торгпредстве. Виделись мы редко, так как Бара часто выезжал на объекты по бурению скважин за триста — четыреста километров от Багдада. За год проведённый в Багдаде, мы всего несколько раз посидели с жёнами у нас, или у них дома. Да и жили мы далеко друг от друга, однако Бара уезжая в командировку в Киркук или Сулейманию, привозил Дилю к нам и она жила у нас. Моя супруга в такие дни не могла наговориться с ней, не могу сказать, что они стали близкими подругами, скорее хорошими товарищами. В Ираке, в это время была напряжённая обстановка, страна готовилась к войне с США, весь год во всех городах и даже посёлках шли антиамериканские демонстрации. У входа в отель «Меридиан» в центре Багдада, лежал красивый ковёр ручной работы с портретом отца Буша и каждый уважающий себя араб обязательно вытирал ноги об этот ковер, стараясь протереть подошву именно об голову бывшего президента. Бара и я дружили со многими арабами и они предупреждали нас о скором начале военных действий. За пару недель до начала войны, стали эвакуировать всех иностранцев из Ирака.
Бара, Диля и моя супруга улетели пораньше, а я и еще несколько специалистов остались, чтобы проводить рейсами «Аэрофлота» как наших, включая граждан СНГ, так и не наших, то есть всех остальных иностранцев. Мы покинули Багдад за день до начала бомбардировок.
Вернувшись в Москву, наши жены продолжили общение, но уже, в основном, по телефону. Ну а мы с Барой, как дружили с детства, так и продолжаем дружить. В Москве обстановка с работой стала намного лучше, Бара стал преподавать в нескольких ВУЗах, Тимур уже сам работал айтишником, Файруз была студенткой мединститута, только вот его любимая Диля стала сдавать. По совету врачей Бара с Дилей полетели в Израиль, где её положили в клинику и довольно таки хорошо подлечили. После возвращения Диля ожила, у неё заблестели глаза и снова появилась уверенность в своей неотразимости. И хотя это была уже не та Диля, красота которой укладывала мужчин штабелями у её ног, но на неё всё ещё заглядывались мужчины.

Прошло ещё несколько лет, Бара и Диля уже стали дедушкой и бабушкой, подрастали внуки, но грянула Пандемия.
Вроде бы, мы все береглись, носили маски, делали прививки, мыли руки по сто раз на дню, чистили одежду и обувь, но тем не менее, обе наши семьи переболели в той или иной форме. Тяжелее всех перенесла ковид Диля, она хоть и поправилась, но через полгода после выздоровления, резко сдала и тяжело заболела, её положили в больницу. Там у неё обнаружили опухоль мозга…..
Диля, пережила свою маму на двенадцать лет.

После ухода Дили, Бара сразу вышел на пенсию и стал преподавать на курсах иностранных языков, расположенных недалеко от дома. Но через несколько месяцев уволился, так как не смог сработаться с владелицей фирмы, настоящей самодуркой, требовавшей от него дополнительных занятий для сына чиновницы из мэрии, причём в неудобный для Бары день и совершенно бесплатно. На последний пункт Баре было наплевать, но в первый год после похорон любимой супруги, он каждый четверг ездил на кладбище и проводил много времени у её могилы. Через год установили Диле памятник из мрамора и после этого Бара немного успокоился.

В этом году Бара побывал в Ташкенте и несколько раз посетил уйгурское кафе «Лагманная», где много лет тому назад он бывал с Дилей и понял, что не сможет жить без неё, несмотря на неоднозначную молву о ней он увёз Дилю в Москву, женился на ней и был счастлив. Потом Бара продал ташкентскую квартиры Дили и перечислил все деньги в один из детских домов Ташкента. Честный Бара не хотел оставлять деньги от квартиры купленную Диле музыкантом. Сам же народный артист и его супруга, уже несколько лет покоились на ташкентском кладбище Минор, а их единственный сын умер совсем молодым от передозировки.