По Советской земле. Двери в Азию История

Игорь Ласьков переформатировал PDF (о котором говорили в публикации «Двери в Азию» про Ташкент 1925 года) в текст, спасибо, читаем.

Г. Гайдовский.

Бесконечная степь. Унылые верблюды, редкие фигуры киргизов и горячий ветер, несущийся из Голодной степи. Этот ветер накаляет вагон, охватывает железными обручами голову, сушит горло, нагревает воду в чайниках, предусмотрительно наполненных на станции.

Здесь, в нескольких десятках верст от Ташкента, чувствуется юг. Здесь не просто жарко, здесь невыносимо, как в горячем отделении бани после нескольких шаек воды, опрокинутых на раскаленные камни.

Эти несколько часов подготавливают к самому худшему и тем большей неожиданностью является чистый, свежий воздух Ташкента.

Несколько верст садов и виноградников заканчиваются приземистым, шумным и грязным Ташкентским вокзалом.

Шум, гам, толкотня и беготня.

Того и гляди, вынырнут откуда-нибудь люди с мешками на плечах, худые, оборванные и голодные. Начнут менять старые брюки и юбки на хлеб…

Нет! Старое не вернется!
Об этом «старом» киргизы вспоминают с ужасом.

У них даже ругательство есть:
— Самара!

Из Самары валила бесшабашная волна мешочников, грабила, обманывала, ломала, насиловала, гадила, и Самара осталась в обиходе киргизов бранным словом.

Да, старое не вернется; однако, Ташкентский вокзал грязен и безалаберен донельзя.

Кому-то страшно мешали идиотские надписи на товарных вагонах: «40 людей, 8 лошадей», но никто до сих пор не примется за вокзалы. Здесь все так же таборами лежат крестьяне-переселенцы, ползают между ногами пассажиров ребята, гадят на полу. Это называется — ”ждут поезда”.

Чье дело упорядочить станционную жизнь — неизвестно, но если вам придет в голову бросить на загаженный пол окурок — вас оштрафуют.

Так делают в Москве и, чорт побери, чем хуже Ташкент Москвы? Недаром же в Ташкенте милиционеры точно в такой же форме, как в столице.

Москва равняется на Берлины и Лондоны, провинция тянется за Москвой.

Извозчик — молоденький парнишка — блуждал по всему городу в поисках гостиницы.

Сначала мы с ужасом заметили, чтo в Ташкенте все улицы являются точной копией одна другой, потом убедились, что извозчик не знает, куда ехать.

Он долго не сдавался:
— Сейчас вот заверну за угол, тут она и будет!

Ездили мы так около часу, пока один из нас не пошел пешком, расспрашивая прохожих.

Принято считать, что уж кто-кто, а извозчик знает свой город. Я знал извозчиков, которые разбирались даже в лабиринтах Арбата и Пречистенки. Однако, Ташкент — исключение. Здесь никто ничего не знает.

Все перепуталось.

Приезжие, пользуясь планом Ташкента, называют улицы их новыми названиями, коренные жители, по врожденному консерватизму, не хотят отказаться от «Соборных» и «Романовских» улиц.

Получается полная ералашь.

К этому надо прибавить, что площадь, занимаемая Ташкентом (старым и новым), равняется площади Ленинграда и Москвы, взятых вместе.

Ташкент — первый город, который вы встретите по пути в Туркестан.
Ташкент — двери Азии.
Раньше Ташкент был столицей Туркестана.

Сейчас, после национального размежевания, он является областным центром Узбекской республики, а столица перенесена в Самарканд.

Узбекская республика занимает площадь 440.000 кв. верст, с населением около 4 миллионов человек. Треть населения составляют узбеки.

Огромное большинство населения — сельское, только 600.000 чел. городского населения.
Узбеки, главным образом, занимаются земледелием, затем идет скотоводство.

По данным 1923-1924 г. сельское хозяйство Узбекистана дало 253 миллиона руб. дохода. Из этой суммы 192 миллиона падает на земледелие и 61 миллион на скотоводство.

Мелкое дехканское хозяйство является основным типом хозяйства Узбекистана. На душу населения здесь приходится всего в среднем 2,1 десятин земли и 5 ,2 голов скота.

Способы обработки земли первобытные.

Все сельскохозяйственные орудия заменяет своеобразная лопата (кетмень), напоминающая нашу сапу или мотыгу, в которой металлическая часть, кстати сказать, весящая до 7 фунтов, надевается перпендикулярно палке. Таким образом, узбек не копает, а рубит землю.

М. И. Калинин во время поездки по Узбекистану посмотрел на узбеков, долбящих землю, и его мужицкое сердце не выдержало:
— Плужок бы сюда рязанский, — сказал он — вот бы дело пошло!

Но узбеки продолжают ковырять землю допотопными кетменями.

Впрочем, кое-где уже появились «Фордзоны».

Узбеки на них сначала смотрят с недоверием, а потом (люди они практичные) начинают считать, сколько надо собрать со двора денег, чтобы выписать трактор.

Узбеки часто раздражают своей непонятливостью, но это потому, что мы их не понимаем, вернее и не хотим понять. Они прекрасно поняли, что такое трактор и какую пользу он принесет для их, еще доморощенного, хозяйства.

Ташкент — своеобразный город.

Он имеет недурной трамвай, электричество, водопровод, прекрасные типографии, оборудованные ротационными машинами и линотипами. В Ташкенте одна из лучших газет СССР “Правда Востока”. Здесь — театры, цирк, кино, одним словом — Европа.

Но Ташкент, конечно, — Азия.

От него нельзя отнять всю пестроту, всю шумливость Азии.

Караваны верблюдов, узбеки, бродящие по улицам, чайханы, в которых узбеки с утра до вечера тянут из плоских чашечек пиал — кок-чай (зеленый чай) — все это Азия.

Слегка горьковатый кок-чай прекрасно утоляет жажду.

Наливают его на самое донышко — удобнее держать пиалу, она не так нагревается.

Чем меньше наливают вам чаю, тем большим уважением вы пользуетесь.

По отношению к европейцам — все очень гостеприимны.

В одной ташкентской чайхане мы хотели попробовать местный хлеб в виде лепешек (ноны).

Узбек, подававший нам чай, долго не понимал в чем дело, потом просиял и бросился из чайханы.

Через 10 минут он нам принес … ватрушку — специально бегал в кондитерскую.

В Ташкенте широкие мощеные улицы, вдоль тротуаров текут оросительные ручейки — арыки.

Благодаря арыкам — прохлада и сырость.

Днем, когда солнце печет немилосердно, арыки кое-где пересыхают. Вода становится мутной, но эту воду пьют.

Без воды трудно.

По всему Ташкенту бегают ребята и продают «холодную воду» сомнительной свежести и чистоты. Впрочем, публика охотно пьет.

Ташкент ничего не имеет своего.

Лучшие магазины — отделения московских трестов, лучшие товары — московские, вино — московское, даже шелк — с пломбой шелкотреста.

Единственное, что запомнилось в Ташкенте — квас.

Чудный квас, продаваемый на каждом перекрестке.

И дешево, и сердито.

В Ташкенте есть красивые, двухэтажные здания, но преобладают здесь одноэтажные домики. Иначе нельзя — частые землетрясения.

Днем Ташкент напоминает сонное царство. Жарко. Дворники поливают улицы, черпая воду просто из арыков. В учреждениях люди варятся в собственном соку, на улицах только узбеки. Их прожженная насквозь кожа не боится солнечных лучей.

Они сидят на плоских помостах, покрытых коврами, и пьют чай.

В Ташкенте, как и во всяком городе, есть свои достопримечательности. Здесь есть и домик Черняева, завоевателя Ташкента, и братская могила солдат, убитых при штурме Ташкента, и дворец великого князя Николая Константиновича, где сейчас находится Художественный Музей.

Интересна судьба «великого князя».

После Октября ему предложили «убираться вон».

Николай Константинович отказался наотрез.

— Вы, революционеры, а я тоже революционер. Меня царь сослал сюда в Ташкент. Куда я теперь поеду? За границу? Но ведь там все, кто меня ненавидит, а разве мало я здесь сделал?

Действительно, на свой счет Николай Константинович оросил 60.000 десятин Голодной степи.

Его оставили в покое до самой смерти. После смерти жена его оставалась хранительницей музея, но … «что может быть хорошего из Назарета»?

Княгиня скрыла ряд ценных вещей, в том числе известную картину «Купальщица».

Кончилось тем, что княгиню убрали.

На Джизакской улице — двухэтажный дом.

Это штаб Туркестанского фронта.

В Туркестане существует последний в СССР фронт против басмачей.

В качестве корреспондента военной газеты, я был в сердце штаба — в оперативном отделе.

Стены увешаны картами и диаграммами.

3а столом военный, т. Ипполитов — упрямое, энергичное лицо — такими рисовали английских моряков .

2 ордена Красного Знамени бухарский и хорезмский. Он уже пять лет бьется с басмачами.

Сам журналист, т. Ипполитов дает интервью удивительно сжато и ярко.

В Хорезме и Фергане басмачество ликвидировано, в Бухаре ставленник эмира бухарского курбаши (предводитель) Ибрагим Бек, накануне полного разгрома. Здесь шайки басмачей, достигавшие в 1922 г. 20.000 человек, почти ликвидированы.

Одна из причин разложения басмачей-перемена настроения у населения. Сейчас местное население всячески поддерживает советскую власть.

Тов. Ипполитов роется в груде телеграмм и потом быстро читает:

— Объединенная шайка под командой Муллы Ишанкула, численностью в 100 джигитов, в урочище Мин-Чукур пыталась захватить табуны одного из кунградских родов, где была обнаружена мусульманским отрядом в 40 человек. Этот отряд вступил в бой, продолжавшийся 4 часа, после чего на помощь мусотряду npиcoeдинилось все население урочища, вооруженное палками, мужчины и женщины. Банда, оставив 10 человек убитыми, вынуждена была отступить.

И так — везде.

Последний фронт накануне ликвидации.

В 35 верстах от Ташкента — лагери.

Машина, поднимая клубы пыли, быстро идет по укатанному шоссе.

Ребята-узбеки в попутных кишлаках выбегают на улицу, женщины пугливо кутаются в паранджу — халат без рукавов, надеваемый прямо на голову.

В лагере — необыкновенное зрелище; весь лагерь в трусиках.

На занятиях — в форме, а после занятий — в трусиках.

Если бы не часовые у знамен, то не поверил бы, что это военный лагерь. Курорт какой-то.

Здесь ребята и с Волги, и из Сибири, и из Украины.

Балалайка, гармошка.

Театр, состоящий из нескольких площадок, от которого не отказался бы и Мейерхольд.

Ребята в лагерях загорели, окрепли.
У них и песни свои, фронтовые.

Здесь, против басмачей бились буденновцы и они поют:

Бухреспублику задумал 
Эмир снова захватить, 
Но буденновцы удалые 
Пришли ее освободить. 

Басмачи, как ни старайтесь, 
Ничего вам здесь не взять, 
Уходите, пока целы, - 
Или всыпем вам опять. 

Нет, не верится, что это военный лагерь.

В быстром, горном арыке Зах болтаются десятки загорелых тел, а ведь совсем недавно они пришли с фронта, где приходилось совершать переходы под палящим солнцем, переходить через снежные перевалы.

Ничего.

Уходите, пока целы 
Или всыпем вам опять! 

Рядом с лагерем село Троицкое.

Каменная церковь, крепко сколоченные дома, коровы, собственные выезды.

Был праздник. Весело перезванивались колокола. По дороге ходили мужики в сапогах бутылками, в жилетах поверх ситцевых косовороток.

Девицы в кисейных «городских» платьях.

Рассейская «тальянка».

Мужики здесь богатые — земля два урожая в лето дает, горевать нечего. А жара? К жаре привыкши!

В селе — кооператив, школа, библиотека.
— Знай наших!

А на мосту через арык стоит узбек с сеткой, привязанной к длинному шесту.
— Что он делает?
— Дрова ловит. Арык из гор несет, а он ловит.

Узбек стоял с утра до вечера и ловил дрова. К вечеру он наловил порядочную кучу. Над ним посмеивались, но он молчал. И трудно было представить, о чем он думает, спокойный, сосредоточенный, невозмутимый…

…Трамвай долго юлит в узеньких уличках и, наконец, останавливается.

Старый город.

Как не похож он на новый!

Там-широкие улицы, здесь — с трудом разъезжаются две арбы, там — зелень, здесь — ни кустика, там — большие дома, здесь-глинобитные домики с плоскими крышами.

Гортанные крики узбеков, продающих холодную, пьянящую бузу или свежие ноны (хлебные лепешки), крики ишаков, ржанье лошадей.

Да, здесь Азия. Ни электрические фонари, ни милиционеры в столичной форме, — ничто не отнимет у старого Ташкента его восточную девственность.

Да, это Восток!

Здесь все голубое или желтое.

Голубое небо, голубые халаты у узбеков, голубые паранджи у женщин, голубая облицовка мечетей.

Желтые стены домов, желтая, пыльная дорога.

Старый город живет своей замкнутой жизнью.

Женщины до сих пор закрывают лицо плотной сеткой из конского волоса (чачван), и их укутанные с головы до ног фигуры напоминают членов американского Ку-Клукс-Клана или египетские мумии.

Днем старый город бурлит.

В каждом доме — лавочка, через дом — чайхана: пьют чай, курят чилим (туземный кальян), слушают музыку — бренчание на дутаре (особый год балалайки).

В парикмахерских узбеки бреют головы. При этой процедуре мыло не употребляется, а голову долго массируют, так что она теряет всякую чувствительность, впрочем европейца намыливают.

У стен приютились торговцы в разнос. Чего-чего только здесь нет!

Нас привлекли маленькие белые шарики.
— Что это? — спросил мой товарищ у торговца.
— Молоко.

Мы решили, что это сгущенное молоко.
— Куда его кладут? В воду?
— Нет, в рот.

Ответ был поистине изумителен по своей простоте.

Шарики оказались овечьими сырками и их, конечно, следовало класть в рот. Кстати сказать, сырки очень острые и невкусные.

Вся жизнь узбека строго регламентирована.

Еще до сих пор религия для большинства из них — это все.

Женщина по их понятиям не человек, но когда в семье рождается девочка, все довольны. За нее дадут в свое время калым (выкуп). Хорошая жена стоит 50 верблюдов.

Бедняк может купить себе жену «на выплату» , как когда-то продавались швейные машинки Зингера.

До того момента, как он выплатит весь калым, жена остается у родных.

На улице женщина идет на пять шагов позади мужа.

В мужские комнаты она показаться не может даже в парандже и чачване.

Если муж скажет три раза “развожусь” — этого достаточно, он разведен.

Сильно распространено многоженство. Затворничество женщин ведет к лесбийской любви, мужчины занимаются педерастией и часто, наряду с женами, содержат мальчиков-баччей.

Баччи-препротивные создания, накрашенные, нарумяненные, танцуют на праздниках и поют неприличные песни.

Туземная писательница Лола-Хан Арсланова-Сайфуллина (автор книги «Ичкары») водила нас по старому городу.

У ее родных нас кормили пловом.

Нам подали деревянные ложки, но обычно едят руками.

Если узбек захочет вам выказать особое расположение, он своей рукой сует вам в рот горсть рису.

Это высший знак уважения.

Старый город полон чарующей, своеобразной прелести.

Жуткие фигуры узбечек, быстро перебегающих дорогу, караваны верблюдов, арб — все это особенное, свое, самобытное, и как-то грустно становится, что культура сметет этот особенный быт, но должна смести.

За глиняными стенами в ичкары (женская половина), куда не может проникнуть европеец, до сих пор царят ужас и произвол.

Во время нашего пребывания в Ташкенте один узбек в присутствии всех родных избил свою дочь до полусмерти только за то, что она хотела поступить в школу.

За глиняными стенами царит до сих пор средневековая темнота, и надо много такта и умения делегаткам женотдела, чтобы пробить окно в это темное царство.

Лола-Хан Арсланова очень ярко и образно (в ее творчестве есть что-то родственное Рабиндранату Тагору) описала жизнь ичкары.

Ей нельзя было показаться в старом городе.
По мнению узбеков, она выносила «сор из избы».
Сейчас тов. Арсланова пишет роман из жизни узбечек.

Шумный, пыльный, яркий старый город быстро затихает.

Чуть только наступила темнота, запираются узбеки в своих домиках и ложатся спать.

Вечером здесь тишина.
Воркуют голуби, изредка прокричит шпак или заржет лошадь.
Зато там, в новом гopoдe, только начинается жизнь.

…Вечером, когда солнце зашло, живительная: прохлада выгоняет на улицы все население Ташкента.

Вышли и мы.

По центральным улицам шли густые толпы гуляющих, мимо пролетели своеобразные ташкентские трамваи, выкрашенные в белую краску. Светились витрины магазинов. На все лады пели мальчишки:
— “Правда Востока” — газета!
— Холодная вода!
— Ирисы по копейке!

Они не кричат, они непременно поют, и в этом — своеобразная восточная прелесть.

Главное движение на проспекте Карла Маркса.

Бедный Маркс, если бы он увидел ту обывательскую, мещанскую публику, которая наполняла тротуары, он тяжело бы вздохнул.

Когда-то эта улица была просто Соборной, и такой она осталась.

О. Генри в одном из рассказов сказал: «быстрая езда есть поэзия и великое искусство, а луна — сухое скучное существо, движущееся и существующее по рутине».

Лунная ночь сама по себе пошла, но нигде она не опошляет так, как в Ташкенте.

Где-то творили революцию, где-то рабочие с винтовкой в руке добивались свободы, где-то строят новую жизнь, а здесь?…

Кисейные девицы, утопающие в море воланов и рюшей, да какие-то «галантерейные» молодые люди. Они гладко выбриты, складка у брюк крепко заглажена (для этого брюки на ночь кладутся под тюфяк), в петличках — розы.

Розы везде.

У девиц в волосах, у молодых людей в петлицах, даже у ишаков в сбруе.

На проспекте Карла Маркса узбеки торгуют розами.

Тысячи роз.
— Три копейки пара!
— Две копейки!!
— Бери за копейку!!!

Воздух напоен запахом роз.

А мимо непрерывной лентой движутся ташкентские обыватели, вышедшие погулять.

Я прислушался к разговорам, и у меня волосы дыбом встали, когда я услышал:
— Вы прекрасны, точно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, ваша прелесть — никогда!

И сказано это было очень серьезно.

Изредка среди флиртующей молодежи появится нечто анахроническое в царской офицерской фуражке и серой накидке. Это “завоеватель” времен царя Гороха.

На улице Маркса есть магазин старинных вещей.

Здесь можно найти старые севрские сервизы, коллекции шашек, инкрустированные дуэльные пистолеты, брюссельские кружева, картины известных художников, прекрасные гобелены. Это “завоеватели” приканчивают свои “трофеи”.

В столовой “нарпита” обед подавали нам на посуде, украшенной замысловатыми княжескими гербами.

Что поражает в Ташкенте ночью, — это обилие ресторанов и кафе!

Днем их не видно, но ночью через каждый дом освещенные вывески.

В громадном сквере со всех сторон несется музыка, переплетаясь со звоном посуды.

Тысячи электрических лампочек.

Полная иллюзия, что вы на какой-нибудь ярмарке или выставке.

Кино переполнены.

Публика неприхотливая.

“Маркитантка Сигаретт” — Даешь «Маркитантку»!

«Приключения американки» в трех сериях? Даешь “Приключения”!

Узбеки обожают кинематограф и, главным образом, картины приключенческие. Они, открыв рты, с восхищением смотрят на прыжки с 10-го эrажа и вместе с героями переживают все их радости и невзгоды.

— Якши! Джуда якши (хорошо, очень хорошо)! — часто услышите вы громкий возглас во время сеанса.

Узбеки почти не принимают участия в горячечном весельи, охватывающем Ташкент ночью, но каждый вечер тянутся они из извилистых лабиринтов старого города в новый к ярким огням, к шуму, к музыке. Молчаливые, бесстрастные, они ходят по аллеям сквера, смотрят на новую, иную жизнь, так непохожую на жизнь их тесных пыльных уличек.

До революции узбек не смел ходить по тротуару.

Он обязан был уступать дорогу всем людям, носившим кокарду (“Казенный человек!”). Приготовишка-гимназист носил кокapдy, и старые узбеки обязаны были уступать ему дорогу.

Сейчас узбеки-хозяева Ташкента, но, как часто бывает с людьми, которых все время унижали — они сейчас болезненно самолюбивы н во всем видят оскорбление.

Серьезный скандал вышел в одном ресторане.

Кто-то сказал:
— 3десь много ишаков.

Присутствующие узбеки приняли на свой счет — ишаками называли их при царе.

Уже совсем под утро мы по Самаркандской улице вышли к окраине города и увидели бруствер старинной крепости.

Черным силуэтом вырисовываясь на заалевшем небе, ходил по крепостному валу часовой в остроконечном шлеме.

Только здесь вспоминаешь, что в Бухаре до сих пор кипит басмачество, что до сих пор красные части грудью отстаивают право узбеков на спокойную жизнь.