Победивший малярию История Ташкентцы

Письма Е. Н. Павловского из Среднеазиатской экспедиции 1928 года

Павловский Евгений Никанорович (1884–1965)

С 1930 по 1965 гг. сотрудник Зоологического института АН СССР (его директор в 1942–1962 гг.), с 1946 г. руководитель Отдела паразитологии и медицинской зоологии Института эпидемиологии и микробиологии АМН СССР. Президент Всесоюзных энтомологического (1931–1965) и географического (1952–1965) обществ АН СССР. Дважды лауреат государственной (Сталинской) премии I степени ( 1941, 1950) и Ленинской премии (1965).

Разработав учение о природной очаговости трансмиссивных болезней человека и сельскохозяйственных животных, заложил основы медицинской и ветеринарной биогеографии. Согласно учению о природной очаговости трансмиссивных болезней, особенность некоторых болезней заключается в том, что их возбудители, специфические переносчики и животные (резервуары возбудителя) неограниченно долгое время существуют в природных условиях (очагах) вне зависимости от обитания человека. Человек заражается возбудителями болезней диких животных, попадая временно или проживая постоянно на территории природного очага. Характерная черта таких болезней — наличие природных резервуаров (очагов) возбудителей среди диких млекопитающих (преимущественно грызунов) и птиц. Наиболее выражена природная очаговость трансмиссивных болезней, при которых распространение инфекции происходит при посредстве кровососущих членистоногих, когда возбудитель заболевания циркулирует по цепи: животное — переносчик — животное. Природные очаги трансмиссивных болезней приурочены главным образом к стыкам различных типов ландшафтов, где наблюдается наибольшее количество грызунов, птиц и членистоногих переносчиков; для отдельных болезней характерны определенные ландшафты: луговые (лептоспироз), степные (лихорадка ку), саванны (трипаносомоз) и т. п. Эта приуроченность позволяет прогнозировать возможность появления трансмиссивных болезней и соответственно организовывать профилактические мероприятия.

На сайте Киберленика опубликована книга Б. И. НАЭАРЦЕВ. ПИСЬМА Е. Н. ПАВЛОВСКОГО ИЗ СРЕДНЕАЗИАТСКОЙ ПАРАЗИТОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ 1928 ГОДА, копируем текст. Читать статью с фотографиями можно здесь.

В 2013 г. исполнилось 85 лет среднеазиатской паразитологической экспедиции под руководством профессора Военно-медицинской академии Е. Н. Павловского (1884-1965).

Событие, казалось бы, не столь значительное, чтобы отмечать очередную, пусть и весьма солидную дату. Однако в ряду научных достижений выдающегося ученого, основателя отечественной школы паразитологии, создателя учения о природной очаговости трансмиссивных и паразитарных болезней, одного из ведущих специалистов в широком диапазоне биологических и зоологических исследований, краевой патологии и медицинской географии — именно полевым исследованиям принадлежит во многом определяющая роль.

Авторы работ, посвященных деятельности Е. Н. Павловского и представителей его школы, отмечали, что с 1928 г. начались широкие экспедиционные исследования в природных условиях по изучению паразитологической ситуации различных районов страны, преимущественно окраинных. Первая из экспедиций была направлена в Среднюю Азию [5, с. 32].

С этого времени началось формирование метода экспедиционных и комплексных исследований. Е. Н. Павловскому удалось объединить паразитологические исследования, развивавшиеся в самых разных, нередко далеко отстоящих друг от друга, направлениях, общей идеей — краевой паразитологией. Экспедиции организовывались таким образом, чтобы изучаемый вопрос был бы всесторонне рассмотрен силами разных специалистов.

Значительное число сотрудников многих учреждений, которыми руководил или в работе которых принимал участие Е. Н. Павловский, а также специалисты на местах были вовлечены в решение этих проблем. Не случайно в первом послеэкспедиционном сборнике, увидевшем свет в 1929 г., в выходных данных указано: «Сборник работ Средне-Азиатской паразитологической экспедиции Зоологического музея АН, Постоянной комиссии по изучению малярийных комаров при Зоологическом музее ан, кафедры зоологии и паразитологии вма ркка, республиканской больницы им. Дадабаева в Дюшамбе и др. учреждений под редакцией профессора вма Е. Н. Павловского» [3, с. 1].

В фондах Военно-медицинского музея (вмм) хранится достаточно большое количество материалов, отражающих разные стороны деятельности Е. Н. Павловского [1] (илл. 1).

Среди многочисленной, но разрозненной корреспонденции Е. Н. Павловского, в фондах вмм обращает на себя внимание комплекс писем (21 ед.), адресованных ученым жене, Анастасии Степановне Павловской1 (илл. 2). Все письма датированы и отправлялись адресату в период со 2 мая по 14 июля 1928 г., т.е. они охватывают практически весь экспедиционный период. Письма очень личные, проникнутые чувством любви и заботы о семье. Тем не менее, значительная их часть связана с непосредственными впечатлениями от поездки, которыми Е. Н. Павловский спешил поделиться с самым близким человеком (в письме от 24 июня 1928 г. в тексте есть рукописный набросок: схематическое изображение на местности основных пунктов остановок экспедиционного отряда)2.

Именно записи экспедиционных впечатлений, очень непосредственные, живые, исполненные чувства юмора и изрядной доли самоиронии, составили основу настоящей публикации.

Мы позволили себе привести только один фрагмент личного характера, который во многом объясняет особенности писем этого периода:

«Термез. 22.06.1928 г. <…> Движение — хороший символ, но с ним проходит время, проходит жизнь и в такой обстановке живее чувствуешь себя путником, где-то нащупывающим в миру свою дорогу. Сердце и мысль несутся к моему дорогому спутнику и верному оруженосцу. Большой путь пройден нами и пройден хорошо. Рытвины есть на всякой дороге, а наша дорога с тобой прокладывалась нами не в легкие дни. Они много взяли сил и здоровья, но они сохранили нам цельность и неразлучность семьи в то время, когда так легко было потеряться. Ты много отдала себя мне и семье и ты вправе искать итогов. Они есть, и плоды твоей самоотверженности налицо <…> Я вижу каждый день мысленно радостную минуту встречи и эта минута — моя ближайшая светлая цель. Жизнь не вечна. Это нормально, но мне так хочется еще и еще нашей жизни.

Я счастлив, моя дорогая, твоей любовью и нашей семьей, счастлив тем, что источником нашей жизни является мое любимое дело. Тебе временами может казаться, что оно отрывает меня от тебя. Нет, — потому что ты являешься ближайшим участником и этой половины моей жизни, и если я оставлю после себя кое-что полезное для науки, жизни и людей, то все это сделано при твоей поддержке и стимулировании (с твоей стороны иногда и бессознательном) моего творчества. И чувство любви моей к тебе переполняется теплой благодарностью тебе за все, за всю жизнь»3.

И еще одна особенность, характерная для эпистолярного наследия Е. Н. Павловского. Уже гораздо позже, 6 ноября 1943 г., он писал жене из Самарканда, где в эвакуации находилась Военно-медицинская академия: «Письменная форма обмена мыслями имеет вполне равноправное значение, что и разговор, обладая по отношению к нему и преимуществами и недостатками. Преимущества: в письме легче передать сложные связи мыслей, оно является документальным, его можно прочитать несколько раз и вдуматься в его смысл, что далеко не всегда обеспечивается в разговоре. Недостатком письма служит то, что оно является — как бы сказать — механическим передатчиком мысли, когда в противовес разговору снимается тон голоса и чувство непосредственной близости говоря-щих»4. Современники отмечали, что потребность не только в непосредственном наблюдении, но и в последующей передаче увиденного и сделанного — отличительная особенность Евгения Никаноровича, проходящая красной нитью через всю его жизнь [2].

Письма дают удивительную возможность проследить ход мыслей ученого, понять, как совершался в дальнейшем переход от непосредственного впечатления к научным обобщениям и выводам. Ярким примером может служить случай, описанный Е. Н. Павловским в письме из Ромита 5 июля 1928 г., давший импульс к серьезной научной работе — подготовке статьи «О слоновой болезни (Elepnantiasis атавшш) в Таджикистане» для сборника по материалам экспедиции [3, с. 131-142].

Илл. 1. Е. Н. Павловский в форме дивизионного врача с орденом Красной Звезды. Ленинград, нач. 1930-х гг. © вмм ОФ-89604/1

Выдержки из писем приводятся с сохранением их авторских датировки, орфографии и пунктуации.

«Репетек. 2/V (илл. 3)

Вчера приехали в Репетек около 4 часов дня. Багаж получен, посылки тоже пришли. Перетащили все в помещение станции6, где нам отвели довольно большую комнату в 3 окна (на 2 стороны). Кровать моя как нельзя более кстати. С течением времени, я думаю, устроимся, а пока еще не налажен общий ход жизни. Надо устроить приноску питьевой воды (из цистерны на расстоянии три-четверти версты7) с пропитанием пока обеспечили молоко. За продуктами придется ездить. Вчера же вечером сделали экскурсию рядом на пески. Набрали довольно много жуков, на сегодня работы хватит. Совсем вечером ходили на барханы за 2 версты к метеорологической будке. Была луна, картина красивая; утонули по полколена на подветренных склонах барханов и шли точно по льду на уплотненному ветром песку наветренной части бугров. Был прохладный ветер. А сегодня, когда проснулись в 5 часов утра, то в комнате стоял сильный запах песку. Ветер разошелся вовсю; вместо солнца как бы беленький кружочек, а вдали — точно идет дождь, это поднявшийся песок. Бывает и хуже, когда ничего не видно за 2-3 шага. Наш дом на краю станционного участка. Напротив десятка 2-3 киргизских юрт, стоящих здесь временно для привоза из пустыни саксаула (здешнее топливо) и перегрузки его на платформы. Подвозят груз друг за другом верблюды с пучками саксаула пудов на 15. Все это складывается на платформы. Пуд саксаула 14 коп.; это получает киргиз за него и за привозку верст за 15-20 из глубины песков. Зараз верблюд берет 15 пудов и делает один ход в день. А за нагрузку целой платформы верхом (400-600 пудов) киргизам платят 10 руб. Деньги даются недаром.

(так кафедра именовалась в соответствии с распоряжением Совнаркома ссср от 5 апреля 1944 г.) Среднеазиатская экспедиция отмечена под № 1:

«Среднеазиатская паразитологическая экспедиция. Организована малярийной комиссией Зоологического музея Академии наук на средства Главного военно-санитарного управления (гвсу) и Зоологического музея Академии наук.

Район работ: Репетек (Туркменская сср), Термез, Шахризябс (Узбекская сср), Дюшамбе (ныне г. Сталинабад), Гиссар, Кафирниган, Ромит (Таджикская сср).

Тематика: изучение фауны сыпучих песков Кара-Кум, исследование малярийных комаров, москитов, клещей и других переносчиков инвазийных болезней, изучение слоновой болезни в Таджикистане.

Участники: Е. Н. Павловский (начальник экспедиции), П. П. Перфильев, Г. Г. Смирнов, Л. В. Буракова*, И. А. Москвин, В. П. Петров (прикомандированный врач вма), Д. М. Штейнберг* (участники отмеченные знаком*, являются сотрудниками других учреждений — т.е. не Военно-медицинской академии)»5. Из отмеченных пунктов по маршруту экспедиции Е. Н. Павловский направлял письма жене.

Размышляя о проблеме объективности в изложении исторических событий и фактов (одна из публикаций так и названа — «Современные размышления над старыми мемуарами»), историк В. И. Миллер писал: «Каждый новый рассказ даже об известных событиях обычно содержит какие-то новые элементы общей картины, подчас важные для понимания этих событий. Документ эпохи (дневники в первую очередь, мемуары уже в меньшей степени) передает атмосферу события,

Илл. 2. Евгений Никанорович Павловский с женой, Анастасией Степановной (урожд. Кетовой, 1982-1958). Борисоглебск, 1913 г. © вмм ОФ-89457

Илл. 3. Члены экспедиционного отряда в окрестностях Репетека (Туркмения). 1928 г.

Слева направо: П. П. Перфильев, Д. М. Штейнберг, Е. Н. Павловский, В. П. Петров © вмм ОФ-66256

Если сегодня для экскурсии день не подойдет, то просидим дома за препаровкой материала. Я правильно сделал, что отправил Буракову8 прямо в Термез. Здесь ей было бы неудобно жить, так как отдельной комнаты нет и деться некуда.

В Ташкенте приняли радушно у Валькеров9 квартира 2 комнаты. По 2 окна, довольно большая, цена 57 руб., водопровода нет и 00 (т.е. туалет) на заднем дворе. Кафедру он устроил хорошо. Лекция моя прошла хорошо; м.б. мне удастся оказать влияние на замещение преподавания паразитологии в местном университете лицом по моей рекомендации из местных сил. Вижу, что надо время от времени ездить — иначе за горами и не видишь, где что нужно устроить. Из Дюшамбе переслали телеграмму — придется слетать. Это откроет большие возможности для будущих работ моей лаборатории.

Собираемся к киргизам в гости. Если вшей наберемся — все равно нужно, а угощение у них нерискованное: чай, и в рот своими руками ничего гостям не запихивают, — не так как у узбеков.

Судя по предварительной ориентировке маршрут наш составлен целесообразно, и мы от него пока не отклоняемся. Валькеры в начале июня будут в Ленинграде. Здешние профессора жалуются, что с каждым последующим годом работать им труднее, что некоторые объясняют меньшим и непривычным барометрическим давлением.

Ташкент обстраивается безостановочно, благо все делают из сырцового кирпича — дешево и сердито. В Старом городе так и не успел побывать. Мы сразу передвинулись к первой цели поездки. При выходе с поезда в Репетеке встретили доктора Власова10, который с этим поездом отправляется обратно в Ашхабад11. Мои ожидания сбываются: в Среднюю Азию, в эту огромную страну приезжаешь, точно домой.

Я насыщенно использую это время, чтобы больше взять от природы.

P. S. Вчера праздник 1 мая, на станции была праздничная пестро-халатная толпа туземцев.

Репетек 7/V

<…> Живем уже неделю. Время летит быстро при многих переездах. Устроились и живем «по-песочному» хорошо, с едой наладилось. На нас всех готовит жена одного из служащих. Конечно, не разносол. Но при здешней жаре и почти полном отсутствии физической работы ешь раза в 3 меньше, чем дома, и все больше что-нибудь углеводное. Здешние коровы дают в день 6 бутылок молока, которое идет по 20 коп. Берем

все, что можно. Зато чаепития носят вакхановский характер. Это единственный способ утоления жажды, и почти все испаряется кожей. Днем в тени 40°, песок 60°, вода в колодце 19°. Душ при таких контрастах не совсем приятен, поэтому я просто обливаюсь водой. Если нет ветра, поднимающего песок, сплю на воздухе и всякий раз с благодарностью вспоминаю совет относительно кровати. Удобно. Действительно, выспишься и отдохнешь. А мои монахами пролеживают доски.

Тишь и глушь здесь удивительная. Жить интересно, так как при всем кажущимся однообразии ландшафта все же есть свои красоты. Вчера с утра был довольно сильный ветер, и я видел в первый раз как курились песком верхушки барханов. Удивительно то, что при массе песку грязи нет, и вода сразу обмывает кожу. Работа наша идет продуктивно: правда, моего материала (скорпионов и фаланг) пока очень мало, но и того, что есть, хватает, чтобы заполнить рабочий день. Пока что не загорел, да и при нашем образе жизни, пожалуй, и не загоришь, так как с 10 до 4-5 часов дня не выходишь на солнце.

В Ашхабаде мне опять придется выступать с докладом. Я думаю, что 3-х недель нам здесь хватит. Сегодня начинаю новые опыты с ядами пауков. Вчера уже при темноте ходили с фонарями по барханам. Поймали ядовитую змею и удава (песчаного). Так наше хозяйство и сборы растут. На днях думаем съездить в Чарджуй на Аму-Дарью.

Репетек 11.V

<…> У нас делаются чудеса. Второй день так пасмурно, точно осень. Холодно, около 11°. Вчера полдня шел дождь. Пригодились фуфайка и теплое одеяло. Досадно, если такая погода продержится. Это может повредить нашим делам. Правда, три темы работ более или менее обеспечены, но все же обидно, если не доделаем важнейшего.

У меня есть все и даже в избытке. Белые костюмы и не вынимаются. Когда очень жарко — сетка, когда холодно — серое. Стирку здесь сделали в один день. С проживанием сносно. В Термезе нам отводят в военном госпитале четыре комнаты. Очевидно, желанные гости. Буракова уже там и все устроит к нашему приезду. Темп жизни и дела здесь своеобразны: телеграмма, посланная ею в Термез из Ташкента, пришла на другой день после ее приезда в Термез, а в справочном бюро наврали о сроке прихода поезда часов на 8. Репетек раньше был благоустроенной станцией, но революцией он восстановлен только частично. Между прочим, по четвергам здесь действует станционная баня.

получил. Поблагодарите Н. Н.15 Я ему скоро напишу. Писать здесь физически трудно: перо ковыряет бумагу, москиты на коленях и т. п., а вечером обстановка с темной лампой и скученным народом — мало благоприятная для гладкого хода мысли. Все время на людях, пока еще не очертело. В Ашхабаде и Термезе будут перемены в смысле больших удобств. Что бы я делал без кровати. Штейнберг16 буквально на досках спит. В 19 лет это, конечно, не плохо. Мы различаем здесь дни получки писем (обычно через день), на следующий день идет генеральное писание писем. <…> Скоро придет почтовый поезд, поэтому кончаю письмо.

Репетек 1928 V-16

<…> 17.V мы с П. П.17 едем на день в Чарджуй. Укладываться уже начали, так как в воскресенье 20.V едем в Ашхабад. Репетеком я доволен. Уже он оправдывает значительную часть задач экспедиции. Сюда мы приехали как раз вовремя, так как скоро приезжает сюда экспедиция почвоведческая и от Академии Наук из Киева. Будет теснота, а сейчас в нашем распоряжении 2 стола и комната. С фотографией налаживается понемногу. Погода по-здешнему хорошая. Вечера прохладные, но из-за ветра на улице не заснешь, а в комнате температура держится все время на одной точке, поэтому спим в сетке под простыней. Осталось 4 ночи. И Репетека как не бывало. В Ашхабаде европейски пообедаем, ибо здесь каждый день молочная рисовая каша. Станционные ребятишки таскают мне разную мелочь, получая леденцы и мятные лепешки. Пока что физическое состояние мое хорошее. Не было ни мигрени, ни чего-либо другого. Жару переношу хорошо. А в Термезе будет теплее, ибо это самое жаркое место в Туркестане.

Илл. 4. Ловля москитов пробирками в помещении. Термез, 1928 г. © вмм ОФ-92737/3

Вчера прогоняли мимо гурт овец и предлагали купить барана за 45 руб. Я уклонился от участия. Фунт баранины в Чарджуе 45-50 коп. Это все из-за жары. Поэтому-то и увеличенное жалование здесь помогает только прожить.

Физически я себя чувствую хорошо, могу ходить и работать. Спим много часов с 10 вечера. Ночи темнющие — так непривычно после наших белесых.

Репетек понедельник 14./V

Сегодня очень хороший день, хотя и обещает быть жарко. Начал и тоже недурно новую работу по ядам животных. Привезу две готовые работы, дома останется только вставить названия животных — и в печать. Я писал Н. Н. Аничкову12, чтобы он поднял вопрос о переустройстве на паразитологическую лабораторию в институте Эксп. мед.; при наших прежних разговорах он сам высказывался в пользу такого проекта, но удастся ли ему это провести — вопрос13. Было бы хорошо. В ветеринарный институт мне как-то душа не лежит идти. Среда там незавидная, да и преподавания по одной Академии14 за глаза хватает. Исследовательская работа — более спокойная и продуктивная, особенно в наше время беспрестанных изменений методик и упрощения преподавания. Я с наслаждением ощущаю свободу от этих забот, а ведь если бы не экспедиция, то я еще читал бы лекции. Здесь же кругом природа, в самые недра которой мы погрузились. Могу сказать, что времени даром не теряем, и что поездка наша будет плодотворна для всех нас.

<…> Жизнь наша установилась здесь вполне. Молодежь здесь симпатичная. Мои молодцы тоже стараются, а в Термезе прием подготовит Буракова. Один пока крест — это фотографии. Наладить бы все поскорее. Кассеты вчера

Илл. 5. Москит Phlebotomus papatasii (рис. с увеличением). Кон. 1920-х гг. © вмм ОФ-96688/4

Илл. 6. Рука человека, искусанная москитами. 1928 г. © вмм ОФ-89442

Сейчас вечер. Уже зашло солнце… Напротив выбитые пески, на которых шапками темнеют киргизские юрты. Ближе — верблюды у водопоя, пришли из «лесов» пустыни с саксаулом, причудливые стволы которого киргизы до поздней ночи громоздят штабелями на платформы. У юрт вдалеке зажгли костры. Уже видны безмолвные фигуры киргизок, нагруженные трехведерными дубовыми бочонками с водой. Пока еще киргизки — все — как вьючное животное, которому от мужчины нет никакой помощи, так как он заплатил за нее в свое время калым и теперь получает % за затраченный капитал. Становье киргизов велико — 130 юрт, они широко раскинулись по буграм песков. Еще целый месяц будет происходить изничтожение саксаула.

Письмо кончал 17 мая рано утром на станции в ожидании поезда в Чарджуй. На горизонте торчит турецкая луна, как в оперетке. Рассвет. В воздухе свежо. Новость: поезд опаздывает на полтора часа и наша ночь со вставанием в 4 утра была напрасная. В 6 часов утра погрузились в поезд и едем в Чарджуй. Вагон начинает качать. Кончаю.

Репетек 21 V

<…> Сегодня выпал первый глупый день. Вчера всё собрали, сегодня рано в 5 часов утра встали и собрались на скорый поезд в Ашхабад, а поезда нет и нет. По расписанию толком не разберешь — должен быть он или нет. Вот и торчим весь день без дела в Репетеке, так как все упаковано. Было бы очень хорошо для облегчения настроения получить письмецо, но оба мои спутника получили, а я нет. Вчера приехала Киевская экспедиция зоологов. Свои дела все мы здесь кончили и везем пять гарантированных работ. Я рад, что первый этап экспедиции закончен. Еще два. Самочувствие удовлетворительное, насколько таковое бывает в месячной отлучке от дома. Солнце опять хорошо подогревает, поэтому несколько раз ходили по квас, но с переменой расписания поезда приходят ночью, поэтому хозяйки стали мало заниматься его изготовлением. Ребятишки здесь все малокалиберные и поджарые. Жаркий климат не прибавляет ни роста ни жира. В Ашхабаде рассчитываю поспать в одиночестве. Здесь же у нас был весьма общественный образ жизни. Кончится и рисовая каша. Между прочим, черного хлеба здесь нет совсем. П. П. подсох, отчего его голова стала еще скульптурнее. Штейнберг совсем обаранился благодаря загару.

21 V1928 Ашхабад

<…> Вчера в 12 часов ночи погрузились в Репетеке и выехали в Ашхабад. За Мервом, когда настало утро, стали смотреть в окошко. Беспредельная, гладкая как блин равнина то типа полынной степи, то выгоревшие пространства с ярко белыми плешинами солей, выкристаллизовавшихся из почвы, и на этом

унылом фоне разбросаны юрты туркменов, которые важно прохаживаются на станциях, и в самый разгар лета не изменяя своим более чем полуаршинным шапкам с длинными прядями меха. По характеру природы не сравнить песков Репетека с здешней пустыней. Там жизнь и своеобразная красота, здесь — уныние и тоска. На станциях почти ничего не продают. Перед Ашхабадом яйца дошли до 10 коп. за штуку. Ехать было жарко, но не пыльно. Промокли насквозь. Часов с 2 на горизонте завиднелись горы персидской границы, мы движемся все ближе и ближе к ним и идем, наконец, параллельно хребтам в культурной полосе оазисов. Ячмень уже созрел, совсем желтый, очередь за пшеницей (сравни календарь); везут на верблюдах огромные охапки скошенной ярко-зеленой травы. Проезжаем одно из интереснейших здешних урочищ — развалины крепости и мечети Анау, куда мы сделаем специальную экскурсию. Еще 10 верст и Ашхабад. На перроне д-р В. И. Магницкий18, вышедший нас встретить, и ни одного носильщика, хотя здесь и столица Туркменистана. Перетянули наши 12 мест на арбу и отправились на квартиру к д-ру Власову. По дороге подходит молодой врач: «Я Ваш ученик 1925 г. — очень приятно и т.п.» В военном госпитале нам приготовили комнаты, еще приготовлена комната при каком-то другом мед. учреждении. Мы поблагодарили и остановились у д-ра Власова, это близко к железной дороге и удобнее. Оправдываются мои слова, что в Туркестан мы едем как к себе домой.

В сегодняшнем номере местной газеты уже напечатана заметка о предстоящем моем докладе, который делаю 23 мая. Вечером пришел д-р Магницкий, который намерен свозить нас в лагеря, в горы, верст за 40. Сейчас (утро 22 мая), надо идти по билетным и прочим делам. Семья у Власова милая и простая, что весьма облегчает пребывание в чужом городе. От Бураковой заказ привезти в г. Термез провода и лампочки для усиления электроосвещения в отведенной нам части военного госпиталя. С электричеством совсем не плохо, так как не будут пропадать вечера.

Бухара 1928 V 29

<…> В Ашхабаде время прошло неплохо. Нам продлили на 3 месяца длительность обратных билетов. Совершили ряд поездок по окрестностям, всего верст на 200. Были в горах у самой персидской границы в местечке Фирюза, куда ходят автобусы (новые и хорошие, а не те костедробилки, что в Пятигорске, переделанные из грузовиков). В Фирюзе очень хороший воздух. В саду масса роз. Красиво. Нас долго водили по домам отдыха и показывали их организацию, в конце концов накормили обедом. На другой день нас возили в автомобиле с высшим военным начальством в военные лагеря — один из них на равнине (близ развалин крепости Александра Македонского), другой в горах. Вечером Магницкий пригласил к себе ужинать. Вечер провели у него, а в субботу с 8 час. утра на извозчике поскакали на развалины гор. Анау, в курганах которого остатки всех веков, начиная с каменного!.. Ходишь здесь по земле и чувствуешь великую древность, ведь сколько веков одна жизнь сменяет другую и именно на этом месте!..

Для внешнего впечатления здесь особенно интересна персидская мечеть, давностью около 450-500 лет. Кое-что собрали из своих материалов. В воскресенье утром сделали экскурсию за город, ворочать плиты камней и искать под ними скорпионов. Днем были разные хлопоты, а в 8 час. вечера с ускоренным поездом поехали в Бухару. Провожать нас пришел железнодорожный санитарный врач. Доклад я здесь в медицинском о-ве сделал19, был у наркома здравоохранения, Наше пребывание будет иметь последствия в смысле установления связей.

<…> Ехали ночь. В поезде не было особенно жарко. Миновали пески и в 3 часа дня приехали в Каган. Вещи снесли к железнодорожному доктору, взяли с собой самое необходимое и поехали автобусом в Бухару, где по дороге сбили извозчика. В конце концов добрались до тропического института; Исаев20

Илл. 7. Дюшамбе. Перед выездом по маршруту экспедиции.

2 июля 1928 г. © вмм ОФ-96688/3

в Самарканде. Нам отвели две комнаты; наконец я посплю в одиночестве. О Бухарских делах в следующем письме… Едем по точном расчету времени — все в срок.

Бухара 30 V

<…> Сегодня я доставил себе удовольствие. С утра на оба бока по фотоаппарату и один ушел бродить по старой Бухаре. Я люблю идти вот так без плана по закоулкам, тыча нос во всякие щели и закутки. Не обходится и без курьезов. На одной стене надпись: баня. Я туда, вдруг крик и некоторое смятение. Оказывается, частный дом узбека и бывшая там какая-то девчонка всполошилась от моего вторжения. Бухара за 20 лет так изменилась. Эти дни какой-то праздник; разряженный народ толкается по улицам и заполняет чай-хану. Но вечером при свечах в мечетях отмахивали поклоны, и так безнадежно жалобно звучал заунывный голос муэдзина, которого перебивали доносившиеся издалека звуки барабанов и кларнета, с отчаяньем и надрывом зазывавшие публику в жалкий, обтянутый какими-то тряпками цирк. Детей много. Они курьезны тем, что отличаются от взрослых иною пропорцией размеров. Костюм такой же. Лет с 6 курят с заправски важным видом. Женщины сожгли свои покрывала, и даже арестовывали тех, которые выходили на улицу в парандже. Правда, некоторые переменили занавески из конского волоса на белый шелковый шарф. Но несомненно перелом уже есть, и Революция на Востоке дала уже многое. Одна мадрассе переделана под гигиеническую тюрьму. Правда, строители и сами угодили в нее за то, что умно устроили уборную. Но все же шаг большой по сравнению с знаменитыми бухарскими тюремными ямами и темными клетками, на которые вчера мы смотрели с душевным содроганием. Сейчас я сижу на главной площади Бухары у центрального пруда Ляби-хауза21 в чай-хана, где я отдыхаю, пью чай. Народу мало. Кое-кто кейфует в чайхана. Под огромным деревом отдыхают водоносы, предмет моей фотографической охоты. Ветерок, но яркое солнце дает себя знать. Выше — за хаузом кино Юлдуз, устроенное тоже в медресе. Другие рядом — все заселены, и в кельях, где размышляли о величии Аллаха восточные студенты, теперь живут россияне.

Характер базара показался прежним. Но не редкость теперь видеть мусульман с газетой в руках. Издаются и иллюстрированные журналы на их языке. Частная торговля и производство еще живы, и в порядочной степени. Это входит в определенную политику власти. Для жизни здесь туземцам много не надо. Можно существовать, разнося холодную воду. Я наблюдал за выдержанностью продавцов. У каждого в руках чайник, из которого он пунктуально всякий

раз ополаскивает со всех сторон стакан. Особенно меня умилило, что нос у каждого большого чайника с водой затянут тряпочкой, благодаря этому вода в каждый стакан фильтруется, чем предохраняется население от заражения. Это достижение д-ра Исаева. Он же провел запрещение загрязнения, мытья рук или ног и купания в общих хаузах, что исполняется в действительности. Вчера обедали в туземной аш-хане. Здесь в ходу лапша, которую делают несколькими способами, но не вкусно, потому что сама лапша кислая. Взяли по пол порции лапши и пилава — 55 коп.

Шашлык на железных палочках, так и подается — 10 палочек 1 руб. 20 коп., 5 достаточно съесть, чтобы чувствовать, что что-то съел. Много всяких прохлаждений (в Ашхабаде было написано «проколодительные»): пиво, мороженое, квас, лимонады, вода и т.д. Но главное — чай-хана. Их много. Но не дешево. Порция зеленого чая (кок чай) — 15 коп. без ничего. А что значит 4 пиалы по две трети стакана каждая?.. Сейчас я оканчиваю второй чайник и без натуги. Много туземных сладостей, но не все они приемлемы на вид, и к тому же усиленно посещаются мухами.

Рядом восседает почтеннейший бабай22, перед которым насыпана горка темного зеленого порошка — табаку для жевания.

Эти дни для наблюдения жизни плохи. 4/5 лавок закрыты. Все же приятно идти в темной прохладе крытых галерей и куполов базара. Интересен восток! Вместе с тем, видишь как уходит старина и типичный быт. Я совсем не узнал Регистана. Там, где лавчонки вплотную лезли к глинобитной твердыне Бухары — Арку23 теперь огромная площадь, застроенная европейскими домами.

А в самом Арке, столь недоступном в прежнее время, теперь ворота настежь, а внутри не уцелело и 1/10 сооружений. Здесь был центр управления Эмирской Бухарой. Теперь все разрушено, а в уцелевших домах помещается Окружной Исполком.

Конец двум чайникам. До следующей остановки <…>.

31 мая. Сегодня последний день в Бухаре. Сейчас пообедал и ожидаю, когда мои молодцы съездят за вещами в Институт, чтобы ехать дальше на вокзал. Вчера много ходили по Бухаре и за стенами города. Есть очень красивые места — точно Багдад. Не знаю, что выйдет из моих фотографий. Комната фотографическая оказалась препаршивая — не удалось ничего проявить. Приходится все делать по интуиции, а согласовать ее с солнцем не всегда удается. Материально дела пока складываются благополучно. Хотя себя и не прижимаю, деньги остаются. Ходил по базару, но пока мало что высмотрел. Эти дни какой-то мусульманский праздник и почти все лавки закрыты.

Теперь мы едем на восток — в Термез — к самой афганской границе. Время, проведенное в Бухаре, было бездельное. В полном смысле слова «околачивались» по городу, теперь в Термез — беремся снова за дело. Сейчас немного сглупили. Решили отправится в Каган поездом вместо автобуса, и вот ждем на вокзале, ждем в вагоне в томительном безделье. Еще сутки пути (кажется, самого унылого) .

Термез 1928 VI2

Не удивляйся, дорогая, цвету чернил: здесь продают такую дрянь, что пришлось взять квасцовый кармин, смешать его с сахаром и пустить в обиход. Выходит явственно, только дождя боится. Теперь о наших делах. На ст. Каган мы получили добавочные проездные билеты на Термез и в сторону, что экономит экспедиции около 190 руб. Мы усвоили себе удобный обычай садиться в вагон до начала посадки, что всякий раз разрешается или нач. станции или дежурным по станции. Сели в поезд на Термез в 8 час. вечера, вагон сплошь обрызган карболкой. Тронулись. Хотя места и спальные, но проводник любезно

Илл. 8. Осмотр нор грызунов в окрестностях Гиссара. 1928 г. © вмм ОФ-92355

посоветовал не располагаться спать, так как поедем по очень воровским местам. Два чемодана по обычаю взяли на цепь к трубе отопления, но все же решили дежурить по 3 часа. Я взял первую смену до 1 часа ночи, но после заснуть не удалось. Ходьба, стук дверью, торчащая над душой фигура очередного дежурного, луна — идиотским рыбьим глазом под утро лезущая в окне, галдеж туземцев, поднявших разговоры часа в 2-3 ночи. Промаялся всю ночь, а день — это было постепенное вдвигание на противне в духовую печь.

Было не до еды, да и есть особенно нечего было. Дорога унылая — глинистая, пустынная степь, иногда на горизонте горы и палящее солнце, господствующее над всем. В вагоне открыты все окна, но нет движения воздуха. К 7 час. вечера приехали в Термез. Солнце еще не село, но все было закутано тончайшей белой пылью. Наши уехали с вещами на арбе. Меня задержали с отправкой телеграммы, поэтому на вокзале меня нашли приехавшие встречать Буракова и Кирилл [далее неразборчиво]. Поехали на автобусе в город. Дошли до госпиталя. Нам отвели здесь прекрасное помещение: 4 комнаты, коридор и уборная. Совершенно изолированно от всего. Я взял себе комнату в 2 окна. Где буду жить, тут же будет и моя лаборатория (илл. 4). Внимание к нам большое. Кровать мягкая, с металлической сеткой, но окаянные клопы долго ждали моего приезда и в первую же ночь раскрасили чистую простыню кровавыми кометами. Самочувствие по приезде было неважное. Полтора дня толком не ели, только пили; самый переезд — все это утомило точно пропуск через котлетную машину. Но на следующий день я почти совсем вошел в норму. В 7 час. утра сходил в баню, потом пока безуспешно лазил по всяким начальствам, но их никак не застать на местах. Был у главного врача госпиталя, который оказался приятным человеком. Обещал нам дать керосиновый самовар — это особая машина, не требующая углей. В 2 часа пошли обедать к хозяйке Кирилла Ф. Солидная немка, держится с достоинством. Обед 1 рубль; беру на вечер бутылку молока у нее же. Приходится вспоминать Францию и вводить в каждодневный рацион красное вино. Петр Павлович за дорогу раскис и кажется захватил ангину с температурой. Сегодня отлеживается. К вечеру я сделал маленькую прогулку за город. Остается хорошо выспаться, и будет полная норма. Пока, чтобы не сглазить, всякие перемены питьевых вод проходили вполне благополучно…

6 VI1928 г. Термез

Вчера приехал Смирнов24 и сегодня отправился дальше. Жизнь наша здесь наладилась. Она носит поневоле городской характер. Часов с 7 утра работаем. С 2 до 3 обед. Надо идти на дом к хозяйке

Кирилла Ф. Перед самым обедом беру у них же душ из арычной воды. После обеденного отдыха еще занимаемся. Потом период сумерек и электричества; вечером до сна начал проявлять фотографии. И так день за днем. Однообразно, но скоропреходяще. Кормят нас очень хорошо. Настоящие домашние обеды 1 рубль за 2 блюда. В столовых та же цена, но кое-кто попробовал сунуть туда нос и дали тягу. Жарко. На солнце 62°-65°. Дальше будет больше. Купил себе четверть красного сладковатого вина, пить с водой (4 рубля). Сорт неплохой. Записал № и фирму; м.б. достанем и дома. Вот и в Термезе осталось жить 2 недели. А там последний этап. Термез почти мертвый городок. Днем в жару на улицах никого нет.

3-4 паршивых лавчонки. Рядом гражданский город Пата-Гиссар с базаром. В субботу идем глазеть. Сроки писем: с 20/VI до 8/vii — Термез. Военный госпиталь. С 8/vii по 22/vii — Бухара. Тропический институт.

Термез io/vi 1928

<…> В Термезе провели половину положенного срока. Начинаем подготовку последнего этапа экспедиции-поездки в Таджикистан. Применяем разные способы передвижения. Недавно ездили верхом с здешним зав. Малярийной станцией в тугай25 на Аму-Дарью. Я вспоминал усердно и не помню случая, когда бы мне приходилось ездить верхом на лошади позднее 1908 года! А на другой день трусились на двуколке в район железнодорожной станции. Весь Термез состоит из трех длинных продольных улиц и нескольких поперечных. Все это обнесено крепостными стенами, кроме одной стороны. Довольно много зелени. Воды в этом году избыток настолько, что она переливается из арыков на улицы и некоторые из них совсем затоплены. Дня два тому назад пробовали «афганца». Так называют здесь горячий ветер, который поднимает массу пыли и дует со стороны Афганистана. При закрытых окнах в комнаты нанесло массу песку и пыли, толстым слоем покрывшими подоконники, а перед тем только что была сделана полная уборка.

Вчера ветер утих, но в воздухе осталась еще мгла. Поэтому заходящее солнце было донельзя похоже на круг из жести. Вечером особенно ощутительна разница в воздухе и температуры вне и внутри крепостных стен, которые за ночь отдают точно печка впитанное в себя тепло, то же и заборы, и дома. В общем жить вполне терпимо. Ходить приходится мало. Благодаря обилию сотрудников, я постоянно получаю различный живой материал и в таком количестве, что я не успеваю его использовать весь. Сам я хожу обычно вечером при заходе солнца. Жару благодаря такому режиму чувствуем мало. Разве только когда идем на обед, что занимает всего часа два времени с 2 до 4. Перед обедом я успеваю взять душ. Работа идет хорошо, хотя для части моих сотрудников Термез по материалам оказался не изобильным. Все же, что надо, то выйдет. Я теперь чувствую, насколько необходима мне эта поездка. Ведь я совсем и на хороший срок отрешился от наших методик преподавания, которые уже столько лет доминируют в академической жизни и всей массой преподавательского дела оттесняют исследовательскую работу куда-то на задний план. Подумать только, что я должен был читать лекции до 1 июня! Теперь же — все это в сторону, и на первом плане работа, которая интересна и при условиях моей жизни должна поглощать весь день… Делу помогает и довольно частая перемена мест; в одном же месте столько времени, конечно, не высидеть. Работой сотрудников я доволен. Машина налажена и идет хорошо. План экспедиции я составил на всю уже прошедшую часть правильно. И надо было начинать с Репетека — наименее удобного в житейском отношении. Эти два дня утро здесь серенькое (в 5-6 часов утра), а вчера в 10 час. вечера падали даже капли дождя. Но это здесь имеет характер курьеза, толку же от такого «дождя» никакого <…>.

Термез 13 VI. 1928

<…> Наша жизнь и дела идут нормальным ходом. В Термезе осталось пробыть дней 8-9, и в Дюшамбе — последний этап. О здешней жизни писать почти нечего. Встретил сегодня вечером в здешней больнице своего товарища по Академии, который совсем спился, и его некоторое время держат из жалости на положении больного. Жалкая картина. Говорит, что «детишки» в Ленинграде, а жена в Саратове. Жизнь здесь положительно скучна и однообразна, если стать на положение местного обывателя. Подолгу здесь не служат. Норовят больше положить денег на книжку и дать тягу в Россию. Вет. врач с женой хохлушкой, сбежавшие сюда от прелестей украинизации (сам он эстонец, и то невтерпеж стало!), с юга Украины, живут здесь уже 3 года, что считается большим сроком. Есть несколько старожилов, десятки лет проводящих в Термезе, но эти люди не в счет.

Изнуряющей жары не чувствую. Вечера совсем хорошие; прохладно и ночью спать при открытом окне совсем хорошо.

Раньше Термез был весьма благоустроен, о чем можно судить теперь лишь по остаткам. Дальше нам предстоит посещение «городов» и «столицы», выкроенных из горных кишлаков.

В общем, интересно и продуктивно. Вывозим ряд работ, с окончанием и публикацией которых у нас задержки не будет. Отчитаюсь за экспедицию так, что будут много довольны <…>.

Термез 1928. VI-19

<…> Термезская наша жизнь идет к концу: в субботу думаем лететь в Дюшамбе. Обратно придется двигаться опять через Термез, так как иной путь лежит по Верховым трактам через горы; он далек и не входит в наш план. Из Термеза — через Керки, Шахризябс и Бухару буду ехать к тебе <…>.

Я немного раскис, вероятно, в связи с молоком и климатом. Молоко бросил, климат через 3 дня меняю. Дни идут очень быстро, тем более, что часть их уходит на отдых в самую жару. Иногда я остаюсь после обеда отдыхать у Кир. Фед., так как очень трудно тащиться домой. С 7 часов вечера начинает темнеть, и времени за день не так уж много получается. Вчера с 3 дня сделали 20-верстную экскурсию на лошадях к развалинам старого Термеза и Аму-Дарью в том месте, где в далеком прошлом был центр Термеза. Ведь в историческом прошлом здесь был оживленный и большой город, от которого теперь — только груды развалин, разбросанные на протяжении нескольких квадратных верст. Теперь здесь пустыня. Осталось мало частей построек, что осталось, то доламывается посетителями и местными жителями, благо основной материал — сырцовый кирпич. Ветер выдувает почву, и уже зарождаются участки песку.

Я бы не сказал, что Аму красива. Часто к ее берегам не подойти из-за зарослей камыша. Там, где берег покрепче, чуть лучше. Быстроводная река с водой цвета то ли какао, то ли какого-то суррогатного кофе. Капризна и изменчива не пропорционально ни своей комплекции, ни возрасту и положению. Впрочем, эти свойства вообще присущи здешним рекам. Когда Г. Смирнов трясся на грузовике в Дюшамбе (это называется автомобильное сообщение), то у речки Тупайланг им предложили перебираться на другой берег по жердочкам, так как на протяжении нескольких часов речка оставила свое русло и вырыла себе совсем

Илл. 9. Таджик из кишлака Новак-Паян, страдающий слоновостью. 1928 г. © вмм ОФ-89439/1

Илл. 10. Башня Гиссарской крепости. 1928 г.

© вмм ОФ-92730/4

новое, игнорируя совершенно мост, который законно был через нее построен. И вот жди 14 часов автомобиля, когда он придет из Дюшамбе. Теперь эти капризы ликвидированы, по крайней мере на ближайшее время.

Аму в таком духе, конечно, не скандалит, но «берет берега», т.е. смывает их или, наоборот, наносит на самых неожиданных местах и очень скоро.

Вернулись мы из поездки в десятом часу, выпили чаю из керосинового самовара, публика пошла на боковую, а я начал проявлять. Кстати, о самоваре. Некий досужий немец попытался превратить российский самовар в самоварную машину. От талии кверху — самовар как самовар, а от талии книзу — керосиновая лампа. Все преимущества: чистота, не надо углей и трубы. Кипит, т.е. начинает кипеть приблизительно через час, как зажгли лампу (на Востоке, впрочем, куда торопиться?). В комнате приятно попахивает примусом и т.д. Надо отдать справедливость, что торговому дому Тейле в Туле26 эта машинизация удалась не очень. М.б. я пристрастен и сужу только по нашему экземпляру.

Чувствую, что пора ехать дальше. Жизнь здесь «приелась» и пора ее сменить другой. Смирнов пишет, что в смысле климата Дюшамбе куда лучше Термеза. Да, прожить здесь 2 месяца было бы весьма трудно и предложение Наркомздрава о приезде к ним вышло как нельзя более кстати. Правда, эта поездка не избавляет меня от того, что мне порядком уже надоело. Но думаю, что разнообразие новых мест сделают свое дело. Материалы несут и здесь. Скорпиониха отродила вчера штук 40 ребят, благодаря чему я смогу поставить интересные опыты над свойствами их яда. С Дюшамбе лабораторная работа не будет уже доминировать

Илл. 11. Вид из ворот Гиссарской крепости. 1928 г.

© вмм ОФ-92730/6

в распорядке дня. Чувствую странную вещь: не могу писать. Ручная работа спорится, но головное творчество в определенной депрессии. Я нахожу этому объяснение: оно довольно специального характера и о нем мы потолкуем по моему возвращению.

Был на днях у одного из здешних старожилов — теперь заведует метеорологической станцией. В Термезе он 33 года. Приехал сюда с первой партией войск основывать эту крепость.

Есть и еще 2-3 человека, проживших и переживших благополучно все перипетии минувших лет. Я с большим удовольствием собираюсь в горную Бухару. Из госпиталя нам дали 2 английских противокомарных полога, которые мы пустили в Дюшамбе в ход. Проектирую всякие «виды на будущее» и м.б. попытаюсь использовать Виктора27 для летних исследований на хороших условиях. Но это дело будущего. Делаем иногда вечерние экскурсии, вламываемся в частные квартиры и честью просим разрешения лазать по стенам и ловить москитов (илл. 5, 6). С ними здесь хуже, чем я надеялся. Не так много по количеству, и климатические условия больше вредят Бураковой в воспитании их. П. П. уж;е настряпал сотни 2-3 препаратов. Сейчас предстоит укладка части багажа для Дюшамбе. На аэро можно бесплатно 80 кило, включая вес пассажира. Поэтому часть багажа пошлем с автомобилем.

Мое раскисание прошло все время на ногах, и некоторую апатию оно нагнало.

Термез 1928 22 VI

<…> Сегодня электрификация вероятно загуляла, и последний термезский вечер провожу при лампе, заканчивая всякие дела. Сейчас ходил к главному врачу госпиталя проститься.

Завтра в 8 час. утра, если будет место, на аэроплане отправляюсь в Дюшамбе. Аэроплан идет из Ташкента через Самарканд в Термез и наконец в Дюшамбе. Таким образом, здесь только промежуточная станция. Если все 3 места будут заняты, то ждать понедельника не стану и уеду грузовиком, хотя последнее физически труднее. Пред всякой большой дорогой, как всегда, немного грустно, хотя для хорошего самочувствия обстоятельства не особенно благоприятные по причине, о которой напишу в следующем письме.

Дюшамбе 1928 23/vi 9 час. вечера

<…> Сегодня проделали благополучно перелет, и перед сном я поделюсь с тобой впечатлениями дня. Я писал во вчерашнем вечернем письме (22 vi) о некоторой неувязке настроения. Дело в том, что позавчера в Термезе случилась катастрофа: и летчик и наблюдатели закопали носом аэроплан в тугай, и сами разбились насмерть. Правда, это были не гражданские опытные летчики; говорят, они пробовали новый мотор и летели очень низко — метров на 50, что считается более опасным, чем полет на 500-1000 метров. Главный врач прямо спросил, не передумал ли я после этой истории лететь. Но что решено, то решено. Ведь едем же мы на поезде и на другой день после крушения, и, наконец, на линиях Добролета28 в Туркестане еще не было ни одной аварии. Ночь все же спал плохо; клопы как собаки, рвали подмышки, дверь два раза среди ночи открывалась с рычанием от тока воздуха. В общем, перемаялся и в 6 час. утра встал на последние сборы.

К 8 утра двинулись на аэродром. По дороге встретился начальник воздушной станции, который сказал, что место мне гарантировано. Пришли. Аэростанция — это пустырь у крепостной стены, на которой у огромного черно-белого опознавательного знака — часовые. У стены с дюжину пустых бочек и штабель жестянок из-под бензина. Хочешь садись, хочешь стой. Подошла женщина с ребенком, тоже летит в Дюшамбе. Меня зовут в землянку — погреб-склад горючего и смаз. масла. Начинается процедура продажи билета. Пожалуйте на весы для определения живого веса, ибо свыше 75 кило надо платить по 80 коп. за кило. Багажу — 5 кило, сверх же 1 руб. 50 коп. за кило. На весах с биноклем в кармане я вытянул 86 кило!.. да багажу лишку было з кило. И так всего набежало на 75 руб. В счет стоимости билета автоматически включается 1000-рублевая страховка пассажира «на случай чего». Процедура «завещания» коротка, и я имею на руках все документы. Так как дорога наверху не пыльная, то я оделся во все белое и английский костюм. Ждем. В 8 час. 10 мин. показывается на горизонте юнкерс, делает круг над городом и уже автомобилем катится по пустырю с колючкой, точно останавливается у землянки. Из кабины просят содействия: кого-то тошнит. Пассажиров трое: двое военных и субтильная дама. Вытянула она кое-как ноги, и кабина в нашем распоряжении. Только сунулись с вещами, из нее выгружают большой венок из живых цветов. Приехали представители из Ташкента хоронить погибших летчиков. Опять аналогия: едем же мы в поезде, из которого выгрузили на глазах покойника. Аэроплан — немецкий Юнкерс с мотором в 135 лошадиных сил, весь из гофрированного алюминия, как бы бронзирован серебряным оттенком. В размахе крыльев — 26 шагов. Кабинка маленькая, на 3-х человек. Стоять нельзя — низко. По бокам окна, часть которых можно опустить. Уселись. Начал тарахтеть мотор, аэроплан пошел автомобилем по колючке; несколько секунд, и он оторвался от земли, постепенно начиная забирать вверх и поворачивать в сторону. Под ногами лента Аму, густозеленый ковер тугая, желтая кромка обрыва старого берега Аму, пустырь с колючкой, конный полк, проводящий учения. Идем над городом совсем низко; разбираю знакомые здания; совсем рукой подать — впадение Сурхана в Аму. Натуральная карта. Острова на Аму, афганский берег. Поворачиваем над вокзалом. Вижу и разбираю развалины старого Термеза известные

мне по описаниям и фотографиям. П. П. находит, что аэроплан идет вверх, а я вижу, что мы чуть не цепляем за крыши и возвращаемся назад и садимся на прежнее место. Полет отложен до 5 часов вечера. Соскочила стрелка какого-то манометра. Провожающие не успели уйти, и мы возвращаемся домой. Этот пробный полет был чрезвычайно полезен, для меня по крайней мере. Я убедился, что всей дороги мне не выдержать и без скандала не обойтись, а я с собой ничего не приготовил на случай такового. Дома попробовал заснуть, но ничего не вышло. Все же повалялся часа три, промаялся до обеда. С собой припас фляжку с чаем и … тазик. На иностранных аэропланах предусмотрительно привешены бумажные мешочки, а у нас — тошни в карман, кепку или на коврик — на выбор. К половине пятого снова пришли на аэродром и ровно в 5 часов тронулись. Последние жесты проводов — и мы в воздухе. Пересекаем город, летим над квадратиком крепости и выбираемся к Сурхан-Дарье, которая на пол пути является нашим путеводителем. 200-300 метров высота. Аэроплан идет уверенно, внизу игрушечные дома, слепленные из глины заборчики и сараи, точно дети играючи их понастроили. Очень красивы квадраты зеленого бобрика полей, между ними серебристые струйки воды. Все это по берегам Сурхана, и обрамлением служит море песков, изрытое подковами барханов и выжженных бугров леса29. В культурной полосе — огороды и поля, точно граблями начерченные полоски. Далее на левом берегу Сурхана рыжие бугры — группа гор. Основной фон обрамления Сурхана усеян зеленовато-желтыми точками — кусты или деревья, не разберешь. Видны люди — точно фарфоровые куклы, расставленные на игрушечных полях. Далее в степи — стада овец и коров — точно маковые зерна насыпаны. Кишлаки сменяют друг друга. В квадратах усадеб разложены маленькие куличики — это юрты. Прибрежная лента берегов Сурхана изумрудно зеленая. Она так контрастирует с унылым фоном начинающихся гор. Слева видна полоска строящейся железной дороги. Высота 300-400 футов.

Чаще и чаще встречаются рисовые поля, прихотливые клешни которых то затоплены водой, то покрыты плюшем риса. И чем выше идем по Сурхану, тем больше и больше этих искусственных заболоченностей. Сверху видно, какую топь развели здесь люди, так страдающие от дел рук своих. Не представляю, когда и как в наших условиях можно организовать здесь рациональную борьбу с малярией. Не даром долину под ногами врачи упорно величают долиной смерти. Горы по бокам все выше и выше. Слева их два-три ряда. Солнце заходит с их стороны и видны они силуэтом. На его фоне узор снегов, залежавшихся языками в ущельях, а под нами ужасающая площадь «рисов». Аэроплан забирает 500-600 метров и бросив долину Сурхана, срезает неразбериху горных хребтов. Свежает, хотя до того в кабине было жарко и пот лил градом. Гор по бокам больше, они выше. Внизу та же картина. Наконец-то через 1 час 45 мин. лета аэроплан кружится над Дюшамбе, уже сверху различимый по ряду европейских домов. С 600 метров аэроплан снижается быстро; идем над землей, несколько легких толчков и, наконец, наше воздухоплавание кончилось. В общем лететь можно вполне спокойно. Летчики отличные. Чувствуешь, что машина прочно стоит в воздухе, а случайности бывают везде.

Теперь повернем медаль другой стороной, применительно к персональности. Для обычного человека неприятных моментов нет, кроме моментов, когда аппарат попадает в провалы в воздухе и ощущается как бы его падение вниз, это так же, когда качели идут вниз, чего я не переносил еще в детстве. Но провалов было мало. Не было и качки, но мелкое сотрясение всего аппарата от работы мотора и винта меня доконало. Через 20 минут пригодился и тазик и вода, так как за весь путь мне раз 8 пришлось заглянуть в столицу Латвии30. Вот единственно неприятное, ибо и воздух и вода плохо влияют на мой аппарат равновесия, и я один оскандалился за дорогу, чего я, впрочем, и ждал. Поэтому обратно меня не тянет снова изображать из себя голотурию31, брошенную в спирт.

Илл. 12. Прием больных на малярийной станции. Куляб, 1923 г. © вмм ОФ-92351

В общем, долетели преблагополучно. Здесь будем жить тоже не плохо. Но о Дюшамбе — в следующий раз.

Дюшамбе VI.24. [Пометка:] окончено 27.VI

<…> Вчера, выбравшись из клетки аэроплана, взяли единственного бывшего здесь извозчика и поехали в военный госпиталь. По дороге встретили доктора Макарьина32 (который и устроил нам поездку в Дюшамбе — он же главный врач военного госпиталя). Мне он предоставил свою кибитку. Проехали две улицы и выгрузились в военном госпитале, который лежит на окраине города, на отвесном обрыве к реке Дюшамбинке. Несколько одноэтажных бараков примитивной постройки. Здесь уже с 5/V1 живет Смирнов, успевший переболеть лихорадкой папатачи33 (та, что была у меня в Севастополе в 1911 году). Лаборатория — в виде курятника, но чисто и работать можно. Полы земляные, но мне предоставили келью с деревянным полом (4х5 аршин). Посредине — двор с несколькими большими тенистыми деревьями. Речка бежит по многим руслам, меняя их по произволу. За ней широкая долина с поперечными отрогами гор. С севера за грядой невысоких гор Гиссарский хребет, черный массив которого испещрен прихотливым узором позумента снегов. По-видимому, есть на нем и ледник. Красиво. Воздух чистый. Вечера приятны и в меру прохладны. Попили с расстановкой чаю над обрывом и пошли на телеграф сдавать мои телеграммы. В городе электрическое освещение, две торговые улицы и базар. Жителей 5000. Женщин меньше—7:10. Был недавно кишлаком, а теперь столица Республики34. Усиленно обстраивается, но и сейчас еще много интересных контрастов, которые я тороплюсь заснять. Весь этот переходный колорит скоро исчезнет и надо его сохранить на фотографии. Вернувшись, писал тебе большое письмо, потом лег, но долго не мог заснуть — переживания дня, мб. и чай — в сумерках не разберешь, крепкий он был или нет,—долго держали меня, пока я не заснул. Утро солнечное, базарный день со всей его восточной толкучкой и многолюдьем. Сдал воздушную почту тебе и деловую. Ждем багажа с авто. Привезли, но черт знает что: вместо наших вещей: швейную ножную машинку, что-то вроде ванны, большой сундук!.. Отправил П. П. искать наш багаж. Трудно проникают сюда в глушь культурные обыкновенности. Из Термеза до Дюшамбе полтора дня авто, а письмо идет дольше дней на 10. Устроили автосообщение, но не могут наладить правильную выдачу вещей. Принцип выдвижения туземцев в Средней Азии теперь применяют широко, совершенно не считаясь со способностями данного лица. Писал ли я тебе, что в Ашхабаде на телеграфе сидит фигура, которая разделяет слово «присоединяюсь» на два: «при» и «соединяюсь», беря за это плату двух слов и читая нотацию: врачи, а еще как пишут.

В Термезе в аптеке сидит кассир, который не умеет считать деньги; когда он Бураковой передал 1 руб. и она стала говорить, что это неверно, он сует ей в руки деньги и говорит: «Гражданка, вот ваш сдачи и уходите». И несколько раз с ней было то же самое. Трудно сюда залучить людей, а нужда большая. В то же время в Термезе более 1000 безработных. Ходит слава, что здесь можно заработать много денег. Слава одно, а на деле другое. Жизнь здесь дорога. Вот что я успел уже увидеть—обед в военной столовой 1 руб. 50 коп.: порция шашлыка — 1,50; квас — 35 коп. бутылка (в Термезе — 15 коп.). Нарзан 1 руб. (в Термезе 25 коп.); пиво — 1,65 (в Термезе 65 коп) и тд. В Узбекторге несколько магазинов с пестрой восточной мануфактурой для халатов. К прилавку туземцы лезут, что мухи к меду. Об очереди — ни малейшего представления. Не понимаю, как можно купить или продать при такой давке и диву даешься, когда видишь, что через головы летит несколько отрезков материй, стоящий сзади ловит их и, получив свое, уходит.

С обедом устроился в лучшем месте, где питаются врачи. 1,65 обед из 3 блюд. Домашний обед, вполне прилично. Был в Наркомздраве. Нарком по-русски ни слова. Заместитель русский. Оба не врачи. Составили комиссию для установления плана моих работ, а в четверг мне придется делать доклад всем здешним врачам. По-видимому, я первый паразитолог, заинтересовавшийся Таджикистаном. В понедельник намечена моя поездка в кишлак Ромит, где есть больные слоновостью35. Верст 70 верхом. Кроме меня в отряде будут: хирург, лекпом, переводчик и двое красноармейцев с винтовками36. Последнее — для формы. По возвращении придется съездить вчетвером в Гиссар дня на 3-4; это наиболее малярийное место здесь. Наладил воздушную связь с Термезом и сегодня посылаю второй раз по воздуху партии живых насекомых в Термез для работы Бураковой. Удобство большое: сегодня утром поймано, в 5 час. вечера отправляешь в путь, и в 7 часов вечера уже получают на месте.

До отъезда в Ромит я еще раз напишу подробное письмо, а потом дней 8 будет перерыв, так как в тех местах почты нет, или письмо будет идти дольше, чем мы сами будем ехать.

Дюшамбе 1928 vi 28. Окончание — 29.VI

<…> В Дюшамбе я уже пять дней. Позавчера на госпитальной двуколке ездили верст за 7 на опытное поле, где подвизаются тоже мои ученики, но по Катьковской линии37. Хорошо иметь и другую линию дружественного содействия. Сегодня с 11 до 4 действовал в пригородном кишлаке. Нашел возвратно-тифозных переносчиков клещей. Таджик, во двор которого мы забрались, ввел нас даже во внутренний двор, где показал новое и неизвестное мне местонахождение клещей, потом во внешнем дворе предложил чаю. Живо появилась только что испеченная лепешка, чайник и… одна пиала. По положению, хозяин выпил сам пиалу, потом налил чаю и передал ее мне, потом тем же чередом другому спутнику. Ничего не поделаешь — гостеприимство востока. Пообедал и отправился домой, где сбросив все, лег часа на два под полог.

Сегодня в 7 час. вечера был в Наркомздраве мой доклад об экспедиции и другое сообщение на общие вопросы38. Собрались все врачи. Аудитория 20 чел. под открытым небом. Говорили с удовольствием и экспромтом. По видимому, удастся получить от Наркомздрава деньги для издания работ экспедиции и комиссии Академии наук, касающихся Таджикистана, отдельной книжкой39. Это было бы весьма полезно и важно. Со дня приезда в Дюшамбе я получаю жалованье из расчета 350 руб. в месяц, а когда буду разъезжать, то к этому прибавляются суточные рублей 11 в день. Лошади и охрана — в счет Наркомздрава. Смирнов и Перфильев тоже здесь подработают. Смирнов что-то расклеился. У него была лихорадка папатачи, он оправился, а сегодня у него, по-видимому, возврат старой малярии. Я думаю старой, потому что комаров здесь, по крайней мере в районе нашего жительства и действия, пока не встречалось.

29.VI. Писал я письмо во дворе госпиталя под огромным платаном и лампочкой Ильича.

В 12 часов свет погасили, и я кончал письмо в пятницу, которая во всей Средней Азии празднуется вместо воскресенья40. Жарко. Все горы завуалированы. Чуть-чуть ветерок, но большого облегчения он не вносит. Никуда сегодня не ходил. Делал кое-что в лаборатории, а сейчас надо идти на обед. Сегодня это подвиг. Часов с четырех думаем потрястись в двуколке с сеном в кишлак, где есть колония прокаженных. Смирнов лежит. Старая бухарская малярия вспомнила прежнее. Завтра начинаем сборы для дальнейшего путешествия — в самый крайний пункт — кишлак Ромит. Если все будет идти, как шло до сих пор, то твердо надеюсь точно выдержать все сроки.

Присматриваюсь к здешней жизни. Снимаю. Увидишь, как живут люди: иные вместе, а иные — жена служит в Средней Азии, а муж — в Саратове и т.д. Жить здесь несколько лет — это подвиг.

Дюшамбе 1928 vii, 2-9

<…> Сегодня часа в 3 наш отряд едет в Кафирниган, где заночуем, а завтра надеемся добраться до конечного пункта. Эта неделя прошла довольно однообразно, некоторый диссонанс внесла болезнь Смирнова. Он перебрался в госпиталь. Сегодня ему заметно лучше и через несколько дней его обещают поставить на ноги. Следующее письмо я смогу послать только по возвращении из Ромита, т.е. через 9 дней, так как мы вернемся скорее, чем пойдет официальная почта. Эти дни все было подернуто пеленой. Это занос лесса от афганца, дующего в Термезе. Представляю себе, что там делалось! Сегодня лучше, и горы проглядывают сквозь белесую завесу.

Остается последний месяц моих странствований; вот его ориентировочное расписание:

До 8/vii — Ромит, 9-10/vii — Дюшамбе, 11-14 — Гиссар; 15-16 — Дюшамбе, 17-18 — возвращение в Термез, 19-20 — Термез, 21-22 — Карки, 23-25 — Шахризябс; 26-28 — Бухара, 3/viii — Москва. 4/viii — дома. Здесь этот маршрут связан с обратной дорогой. Чувствую себя в отношении здоровья нормально. Полоса приспособляемости к климату Дюшамбе, видимо, закончилась (илл. 7).

Горная Бухара. Остановка по дороге в Ромит 1928з/vii

<…> Пишу с дороги, уйдя от своих подальше вверх, под тенистым карагачем, справа ущелье, прямо-обуженная долина реки Кафирниган. Солнце, но в 3 дня уже есть прохлада в тени от ветерка. Только что проделали часть (большую) сегодняшнего пути. Остается 12 верст. Выехали вчера в 4 часа 20 мин. дня. Была длинная восточная канитель с гражданскими лошадьми.

Илл. 13. Больной малярией с увеличенной селезёнкой.

Куляб, 1926 г. © вмм ОФ-96714

Мне надоело ждать и мы выехали втроем вперед, предоставив нас догонять. Я получил в свое распоряжение госпитальную «змейку»41, которая вовсе не ядовитая, а надежна и сегодня выдержала пару довольно-таки ответственных поворотов на первом перевале. Дорога из Дюшамбе идет по широкой долине, сильно обработанной и довольно густо заселенной. Кишлаки — точно зеленые коврики. Дорога была бы одно удовольствие, если бы не лессовая пыль, которая сопровождает здесь всех и вся. Правый бордюр гор подступает своими отрогами почти к самой дороге пол пути. Огромный чинар и чай-хана. Конечно, едем дальше. Не делать же остановку через 12 верст пути. Дальше спешились, напоили лошадей и поехали снова. Минуем сады, деревья которых увешаны яблоками. Местами боковые отроги гор расступаются и открывают более глубокую панораму долины с густо-зеленым кишлаком, а позади — основная декорация: горный хребет. Минуем высоко стоящий и огороженный забором сад — чей-то сырцовой «замок». К 8 час. вечера подъехали к парому через Кафирниган. Эта речка сейчас многоводна и очень быстра. Вода несется сплошной струей, кружа голову. Выехали на другой берег и в 8 час. вечера прибыли в кишлак Янги-Базар, где была назначена ночевка. Приехали прямо к помещению медицинского участка, к врачу. Он нас принял любезно, и мы все обосновались на ночь во дворе, так как спать где-либо в помещении невозможно. Моему уединению конец. 4 часа дня. Пора ехать.

Перед отъездом из Дюшамбе я получил открытый лист от Центральн. Исполнительного Комитета Республики — это та наибольшая форма содействия, которую здесь может оказать власть.

Эта бумага, действительно, оказалась «пропавшей грамотой». Вечером в Янги-Базаре вызвали председателя и секретаря уездного исполкома. Председатель по-русски не говорит, но понимает. Неграмотный. Секретарь кое-как разобрал бумагу, она, видимо, произвела впечатление. Вызвали самое действительное в смысле власти лицо — зам. председателя, который является фактической властью. Он прочел бумагу и сразу повернул дело в смысле активного его разрешения. Нужен был проводник и переводчик. Я спросил, нужен ли милиционер. В общем, он готов был нам дать четырех человек. Набирать с собой ораву не было смысла: нас из Дюшамбе выехало 6, из них двое являются малополезным привеском. Поэтому я просил, чтобы проводника и милиционера соединили в одно лицо. Итак, сошлись на том, что мы получаем милиционера, переводчика и еще переводчика (секретаря уездного исполкома). Назначили выезд на утро — 8 час. Спать легли во дворе. Ночь прошла удовлетворительно, впрочем, мешала луна. Встал около 6 утра. Наш двор на левом обрывистом берегу Кафирнигана. Река широкая и быстрая. Напротив — ряды гор. Утром напились чаю, позавтракали и пошли собирать народ. У того нет лошади, потом вздумали покупать керосиновый фонарь и керосин. Набрали 4 бутылки керосина, заткнутых бумажками. Посылали 2 раза за милиционером; получили письма к сельским исполкомам, куда едем, и после восточной канители в 9 час. утра выехали, наконец, в дорогу. Едем все время по Кафирнигану, которого не покинем до самого Ромита. Минуем хлопчатниковые посевы, один-два кишлака и проезжаем кишлак Кафирниган, который на карте почему-то обозначен жирным шрифтом. Сворачиваем в сторону, покидая дорогу на Файзабад, спускаемся в самую низину реки и доезжаем до первого моста, который проходим поодиночке. Милиционера нам дали боевого; готов для моментального выполнения поручений. Я обронил кнут. Как только он услышал, то пустил лошадь во всю прыть назад. Кнут лежал совсем близко. Ему кричали вслед, дали сигнал выстрелом, а он вернулся только минут через 50, так как разогнал лошадь, и не смог ее сразу остановить. За мостом дорога пошла правым берегом. Здесь куда беднее. Посевов меньше, за ними залезают высоко на гору и жнут буквально по одному стеблю, выбирая их из зарослей сорняка. Спустились до уровня воды; прохладно; полоска небольших клеток риса.

Дорога интересна. Все в пропорцию. Здесь нет гор, на которые смотришь, так шапка валится. Зато и то, что есть, это горы по всем статьям, а не игрушечные холмики. Ландшафт не тот, что в долине Зеравшана и не тот, что на Кавказе. Хребты гор из близко стоящих вершин, контур их точно порван. Рядами идут они по бокам долины и точно конические головы лезут друг на друга, чтобы заглянуть в долину реки. Голых скал мало. На желтоватых склонах обрывки лугов. Долина сужается и поворачивает влево. Впереди шумит боковая речка, она уперлась в скалу, около которой полуаршинный проход на мост типа «выдержи, Господи». На другом берегу кишлачек, к нему такой же мост, устои которого сложены из хворостин. Я все время ищу глазами направление дороги, чтобы разбираться в ландшафте. Но следов пути совсем не видно. Обрывистые скалы бокового отрога уперлись в реку и я вижу наших лошадей уже вверху. Масса подлых поворотов на голом камне. Но остается только путь вверх. Слезать с лошади процедура сложная: за седлом привязана сумка, поэтому ногу надо заносить через голову, а этого не проделаешь на чертовой тропинке, где рядом не встанут две лошади.

Счастливо добрался до верха, но вниз уже пошел пешком. Если не сладок подъем, то спуск еще неприятнее. Когда видишь под ногами обрывы и всецело доверяешься лошади, которой приходится спускаться по лестницам каменного кавардака. Теперь,

когда свободен, можно полюбоваться долиной между сгрудившихся скал, сдавивших реку. Много зелени, солнца. Снова сели на лошадей и двинулись по безопасной дороге; через час прошли каменную розетку бокового ущелья и поднялись в кишлак, где сделали дневку (в нем я начал это письмо). Одно дело — всякие каменные ханы, когда их приезжают смотреть на фаэтоне или в авто и совсем другое дело, когда их нужно проехать в порядке хода дороги. Дальше опять развал камней, минуем его и впереди видим, как наша «дорога» лезет карнизом на отвесную скалу. Ступить негде, и вот выхожу из положения: между выступами перекинуты толстые жерди, на них что-то намощено, а снизу подперто корягами. Настоящий балкон. Это, прости Господи, минуем, спешившись; опять спуск к речке. Проезжаем кишлачек и впереди видим новую загадку. Опять скала и вопрос: полезем ли к черту на рога вверх или есть другой путь; но его не видно и лишь подъехав вплотную, к нашему удовольствию находим удобное и приятное разрешение вопроса. У подножия скалы в самую реку заложены связки хвороста, придавленные сверху галькой. Настоящая гать. Не широко и приходится склонять голову, чтобы не сбить выступ камня. Вечереет. Солнце еще не село. Не свежо, но в меру прохладно. Воздух свежайший. После пыли Термеза, Дюшамбе и др. мест вдыхаешь его точно эликсир жизни. Всего 2 часа ходу верхом, и мы у цели в кишлаке Ромит. Он живописно растянулся вдоль реки по долине. Сады, в них урюк, вишня, фисташки, миндаль и точно гигантские удавы виноградные лозы взбираются на деревья, ища воздуха, света и поддержки. Некоторые уличные аллеи загородок из прутьев скрывают внутри себя постройки циклопического типа. Все — валуны. Они идут на фундамент, стены, и видишь местами как во главу угла сооружения взят огромный валун более половины человеческого роста. Точнее, не «взят», а от него начинается сама стройка. Везде живо бегут арычки и канавки. Добираемся, наконец, до места стоянки в 7 часов вечера.

Вторая половина дня была просто приятной прогулкой. Но не менее приятно было расстаться с лошадью после 7 часов сидения в седле. Единственное ощущение — это что ноги стали шире в том месте, откуда они растут и что их сразу после седла трудно сложить в обычное положение. Наша стоянка во дворе одного из таджиков — «хорошего человека», как сказал наш проводник по кишлаку. Большой двор, открытый. В глубине четырехугольное поместительное возвышение — «суфа», края которого выложены галькой; две ступеньки. Здесь лежат кошма и паласы — место приема и угощения гостей. Сбоку ветла. По забору — коновязь, которая живо была занята нашими 9 лошадьми. Левая сторона двора занята парадной кибиткой42 из двух комнат и верандой под навесом (долон) между ними. Рядом — глухо закрывающиеся ворота во внутренние помещения, где живет хозяин и его семья. По двору бежит струйка арычка. Рядом с воротами — крытый сарай для лошадей. Сложив свои вещи на суфу, мы пошли купаться на Кафирниган. На деле ничего кроме обтирания водой выйти не могло, так как река очень быстро бежит по галечному руслу, а вода непомерно холодна.

Зелень здесь густа и вместе с тем ярка (грецкие орехи, тутовые деревья, урюк, лозы встречаются в одичавших и разрушенных садах прямо на воле). По возвращении домой началось чаепитие на суфе. Наш приезд произвел, конечно, сенсацию. Пришло несколько солидных таджиков, уселись, и начался общий разговор. Помощь врачей и советы им нужны, и с утра к нам пойдут больные — сначала с больными ногами и прочим (их в кишлаке 4), потом малярия, потом остальное. Питье чая с кипячением воды в маленьких кумганах тянулось до полуночи… Я разобрал свои вещи и постелил постель на краю суфы. Наконец все разошлись и можно было уснуть. Часа в 2 ночи меня разбудил небольшой ветер и капли дождя. Небо в беспорядке было затянуто дождевыми облаками, время от времени из прорывов облаков выглядывала луна. Я решил перебираться в мемо-хану, где и расположился у самой дверцы, открыв ее для воздуха. Комната для гостей большая.

Пол, конечно, глиняный. Против двери — четырехугольное углубление — для дров. Их жгут прямо в комнате (зимой), открыв двери. Не удивительно, что весь потолок закопчен, как в курной избе43. Это неказисто, но по-своему гигиенично, так как в таком помещении не ужиться разным паразитам. Стены тоже глиняные, помазаны охрой. В них две ниши с чайниками, пиалами, лепешками и светильниками для козлиного сала конструкции до Р.Х. [Рождества Христова — Б.Н.]. Рядом висит двухструнная мандолина, а над нишами воткнут в стену пучок цветов. На другой стене два колышка вешать платье. Потолок подперт также закопченным столбом. На полу кошмы и паласы (тонкие цветные дерюги). Вот и все. Переночевал недурно, кажется, не грыз никто. На утро — от туч не было и следа. С чаем провозились до 9 часов. Потом начали ждать больных. И вот началась восточная неразбериха. Вчера было 4 больных, а сегодня два из них ушли в Дюшамбе и еще куда-то. При дальнейшем выспрашивании оказывается, что толстоногих больных в Ромите нет вообще, а вчера по разговорам были; и не найдешь концов, кто врет сегодня или кто врал вчера. Говорят, что такие больные есть в кишлаках за 13 и 18 верст. Ехать мы, конечно, можем куда угодно, но какая гарантия, что нас не водят за нос и не стараются сбыть с рук куда-либо в другое место, а там ищи себе где хочешь слонов.

Переводчик говорит, что надо на народ надавить, иначе ничего не будет: если он не наврет, то у него аппетита к еде не будет. Это сложнее. За нажим берется мой спутник, врач, уже года 3 служивший в Бухаре и поднаторевший в обращении с востоком. Борис Моисеевич44 берет торжественно бумагу и спрашивает: в каком кишлаке есть больной; какой больной, как звать, сколько верст до кишлака. Все это записывается. И тут разноголосица: то у искомого больного две ноги больны, то одна. На нашу удачу во двор нежданного въезжает таджик-председатель кишлачного совета места, о котором идет речь. Красивый мужчина средних лет. Мулла (!). Грамотен. Ему сейчас же два моих мандата, написанных крендельками, по здешнему. Он их быстро прочитал вслух. Дальше дело пошло решительно. Надо получить больного. На бумаге пишется подписка (по-русски), что я такой-сякой обязуюсь из такого-то кишлака привезти такого-то больного. Заставили подписать. Хотя эта вся церемония носила чисто психо-технический характер, все же она возымела действие. Председатель повернул обратно в горы, и дали ему на придачу нашего боевого милиционера. Уехали. Затем начали опять тянуть канитель. Привели двух больных, но у них грыжи, что меня не касается. Оставалось ждать. Пошел фотографировать в боковое ущелье (илл. 8). На сыром песке нашел по-видимому ядовитых жуков, которых испробуем с Ал. Конст.45 Обед соорудили поздно, часа в 4. Вечером ходили на склон одной из боковых гор — смотреть панораму и географию. Ромит — это своего рода 5 углов, здесь сходятся пять ущелий. Место хорошее, но среди жителей много зобатых, вероятно, от питья воды. К ужину спустились вниз и в 11 я лег спать. Через час ко мне стучат: привезли больного. Действительно, предсовета и милиционер разыскали в одном из горных кишлаков больного слоновостью (со всеми внешними признаками) и согласно свой подписке доставили его к нам. Бегло осмотрел. Удача!.. Есть что описывать. Лег снова, а в 5 утра встал, чтобы взять у больного мазки крови. К утру ночь холодная, но в кибитке тепло. Спросили: почему не привезли больного из другого кишлака? Ответ: помер 3 месяца. Вероятно, врут, но хватит и одного, так как везти такого человека по горным дорогам верст 20 в конец дело не легкое. Жизнь бежит куда быстрее карандаша, и я не успеваю записывать моменты дня. Так из первого вечера приезда я забыл описать подробнее угощения, которые предложил нам

наш невольный хозяин. Традиционный чай был дополнен простоквашей из козлиного молока, от которой поверх пузыри шли. Потом теплые лепешки — здешний хлеб в виде тонких суховатых блинов в пол аршина диаметром. Далее блюдо урюка, который для гостей купали в арычной воде, и блюдо свежих хороших вишен. Пили долго, с повторным кипячением кум-ганов тут же на костре у суфы. В воздухе запахло кунжутным маслом (хлопковое масло собственного жома). Оказывается, готовили ужин — не менее традиционный пилав. Через полчаса подали два блюда — одно для нас, другое для туземцев. Мы ели ложками, они аппетитно загребали рис пальцами, отправляли конусы спрессованного риса в рот и облизывали пальцы, запуская их в рот до половины. Все-таки прогресс, а то хозяин, желающий особенно почтить гостя, сам в былое время отправлял ему в рот плов. Я честно съел небольшую тарелку, вспоминая то время, когда и касторка шла в дело.

Утром 4 июля (остается месяц) фотографировал своего больного (илл. 9) и производил опрос. Случай весьма эффективный, и из него выйдет интересная работа. Наблюдал канитель с осмотром детей и взрослых на малярию. Не идут, их тянут; чтобы пощупать селезенку46, долгие уговоры. Отправили председателя совета Ромита за народом. Дело с подпиской здесь не прошло, так как у председателя не оказалось ни имени, ни фамилии, ни отца, ни матери. Пошел с ним и наш госпитальный старшина. Бабы воют, ребята пищат. Притянули кое-кого, а вечером прямо ребят постарше за руки, кто попался на улице, и во двор. За два дня с грехом набрали 36 человек разного возраста. Туземцы предпочитают для лечения одни словесные переговоры и полученные лекарства. Вот тогда дело пошло бы гладко. С 12 часов нагрузился аппаратом и пошел делать снимки. В 3 часа был дома, но с осмотром была все еще волынка. Пообедали в 4 часа. С час поспали, и я потянул всех ходить по кибиткам, смотреть коровники, козлятники, ишачники и пр. на возвратно-тифозных клещей. Переводчик и милиционер стучат в одни ворота.

Вероятно, все умерли. Забрались, наконец, внутрь второго двора. И в следующей кибитке в коровнике нашли клещей. Дело пошло глаже. Чтобы впустить нас внутри двора, нужно плотно припрятать женщин. В одном козлятнике нашли хороший материал. У милиционера оказался зоркий глаз и он скоро стал ломать уплотнившуюся землю пола. Хозяин вызвался набрать клещей с коров и действительно через час принес на нашу стоянку целую пробирку клещей с коров. Я думаю, с здешним народом можно сжиться, только для этого нужно время. Дома, когда мы вернулись, уже выбрали козленка (овец здесь нет), и хозяин будет делать нам кавардак47…

Пятница 6. Утро мглистое, горы затянуты дымкой. Последний день в Ромите. Завтра рано утром решил выезжать в обратную дорогу. Но намерения наши пришлось изменить. Настроение кишлачных властей спустилось и сегодня ни одного человека нельзя было получить для обследования. Более того, председатель стал диктовать кляузу в Янги-базар, будто бы мы все берем в кишлаке без денег и каждый день требуем козла. Его на это хорошо накрутили, и я решил с обеда выехать обратно, с тем чтобы заночевать в 2-х часах езды отсюда. Начались расчеты. По заявлению поставщика лошади наши съели 100 стогов клевера. Это 9 лошадей за 2 дня. Когда, наконец, установили все, что взято, уплатили деньги и взяли расписку, возвращается наш подслеповатый таджик обратно и еще желает дополучить 20 руб. Опять начались споры и пересчеты. Мы плюнули и пошли обедать, предоставив переводчику считаться с ним по рукам и ногам. Выяснилось, что таджик два раза считал ячмень. После обеда стали спрашивать хозяина. Пошла восточная философия — сколько дадите. Мы настаиваем на точной цифре. Борис Моисеевич понимает таджикский язык и слышит, как один из таджиков говорит хозяину: «Бери 10 руб.». Тот отвечает: «За что? Я взял бы 5 руб.», таджик переводит: «Хозяин хочет 8 руб.».

Илл. 14. Кухня под навесом

во дворе частного дома. Гиссар, 1928 г.

Когда публика увидела наши сборы, то даже председатель предлагал еще остаться. Но при создавшейся обстановке делать здесь было нечего и в 4 часа мы тронулись в путь.

Опять развернулась мягкая панорама пути, и я с живейшим удовольствием просматривал ее ленту в обратном порядке. Лошади шли бодро. Вечерело. Была приятная прохлада. Живо промелькали версты, и я вскоре убедился, что меня мои спутники надули. Они почему-то предпочитали ночевку в Кафирнигане, т.е. уже в долине. Я видел высоко лежащий кишлак, где предполагалась ночевка, но переводчик сказал, что будет следующий. Дорога наверх не бросалась в глаза в хаосе галечника, и мы проехали. Я убедился в подвохе и послал милиционера догнать ехавших впереди и сказать, что я остаюсь на ночевку в ближайшем кишлаке, а на утро возвращаюсь на дорогу для фотографирования. Заночевали в паршивом, хотя и порядочном кишлаке. Насколько чист и уютен был Ромит по сравнению с теперешним. Здесь грязный двор исполкома с навозом. Суфой служила крыша коровника. Лег в кибитке исполкома. Жестко до черта, и пальто мало помогает. П. П. и еще другие легли на крыше коровника. Ночью их хватил дождь, и они спаслись к нам.

Утром втроем верхом поехали назад обследовать рисовые поля и фотографировать. Доехали до начала подъема в наиболее тяжелую часть ущелья и вернулись. Перезарядил пластинки и тронулись в путь. От тряски на лошади у меня стали часы. Больше их ни у кого не было. Езды до Кафирнигана 15 минут. Правую сторону неба заволокло густыми тучами, которые бесшумно прорезывались молниями. Уже близко Кафирниган, но проскочить не успели. Сразу ударил дождь с градом величиной с клюкву и с сильным ветром. Лошади повернулись задом к ветру. Через несколько минут на нас не было сухой нитки и кроме того больно сек град. Все это разыгралось так быстро, что старшина, ехавший сзади, не мог сдвинуть свою лошадь против ветра и града и привез мне свою шинель, когда я был уже мокрый. Все же шинель была хорошей защитой от града и ветра. Как только чуть стало потише, на рысях пустились к Кафирнигану, где и водворились, наконец, в сухом помещении.

Началась труднейшая процедура стаскивания брезентовых сапог, потом все долой и переодеваться в сухое. Хорошо, что наши вещи не промокли, фуфайка и пальто пригодились, как нельзя лучше. Поели, попили чаю, развесив все для сушки. П. П. хорош, он юбкой обкрутил одеяло, а я дал ему свою рубашку. Согрелись и с час поспали. Сейчас уже солнце, во дворе просохло. Самочувствие недурное, только больно руки, которые сильно насекло градом в загоревших местах. Вероятно, заночуем здесь,

а завтра через Янги-базар отправимся в Дюшамбе. Рядом с нашей остановкой коровник и конюшня, в них много клещей, за сбором идти не далеко. Вечереет, горы очистились от облаков. П. П. в своем костюме кули48 вылавливает москитов из нашей кибитки. Борис Моисеевич наловил на улице 6 мальчишек и будет сейчас щупать их селезенки. П. П. пересматривает свои садки с москитами. Сегодня суббота, 7 июля…

Воскресенье. Переночевали хорошо и собрались в Янги-Базар.

Здесь в исполкоме мы узнали, что на нас из Ромита поступила кляуза, что мы брали все, не платя денег. Пикантнее всего то, что тот же самый председатель, который написал кляузу, удостоверил наши счета, что деньги за фураж действительно уплачены. Восточное вероломство смешалось с глупостью. Его смещают с должности и отдают под суд. Пока мы ходили по делам, госпитальный старшина Байбеков свалился в припадке малярии. Вчера его, как и всех нас, промочило; ему не во что было переодеться, и сегодня рецидив малярии. Пришлось ехать домой без него впятером. Дождь и град сделали хорошее дело: они прибили пыль и эта последняя часть пути была даже в удовольствие. С полным правом на отдых остановились у огромного платана пить чай. Дерево — что канделябр: из толстого основного ствола отходят семь главных ветвей, из которых каждая стоит большого дерева. Окружностью крона дерева 120 шагов. Тронулись дальше. Закат был очень красив, с радиальными лучами зеленого света, не хватало только, чтобы сам Саваоф выглянул из-за гор.

В необычайно чистом воздухе видна вся сизая цепь снеговых гор, а другая сторона долины точно покрыта

бархатистыми коврами. Совсем стемнело, когда приехали в Дюшамбе. Я пошел на телеграф сдавать телеграммы. Подходя к госпиталю, увидел в палате Смирнова свет — значит, еще лежит. Жаль, что так его скрутило. Я не сомневаюсь, что он заразился во время своей работы, эту возможность допускает и он сам. Дело идет все же на поправку. Придется оставить П. П. с ним, а возвращаться дальше одному. Наша обеденная хозяйка тоже за наше отсутствие свалилась с папатачи.

Понедельник, 9. Снова «дома». При дневном свете Смирнов выглядит куда лучше, чем до нашего отъезда. Себя чувствую вполне прилично. Сегодня буду спешить с поездкой в Гиссар. Я твердо решил по своему обычаю выдержать расписание поездки число в число. Вот тебе все, моя милая, о скитаниях последних дней.

Много повидал я за это время и людей и обстановку их жизни и работы. Все это невольно проецируешь на свою сторону и вывод получается все тот же. Я всегда высоко ценил нашу жизнь, теперь же я считаю ее величайшей драгоценностью …

Гиссар. Вторник 10/vii — 14/vii Дюшамбе

Вчерашний день как-то выпал из памяти. До обеда был в Наркомздраве, где рассказал наркому и его заместителю о своей горной поездке. Нарком через переводчиков просил не обижаться на неграмотное население. Потом «пообедал» в чай-хане товарищества персов-эмигрантов, а потом должно быть спал. Вечером проявил часть горных фотографий. Есть недурные. Не теряя времени на сегодня назначили поездку в Гиссар. Для упрощения дела взяли большую госпитальную повозку, запряженную парой лошадей, и выехали по тракту. После чистых горных дорог сегодняшний путь с пылью по открытой долине был мало интересен и умеренно приятен, хотя издали перспектива всего Гиссарского хребта с кромками снега была недурна. Напрямую до Гиссара верст 20, но мост через Дюшамбинку поставлен возле Дюшамбе, переправы через нее нет, поэтому пришлось сделать верст 7-8 крюку и 3 часа ехать до Гиссара. Этот город в былое время был резиденцией бека, в нем гнездился и турецкий авантюрист Энвер-паша, пытавшийся препятствовать ходу революционного движения в Туркестане и в конце концов убитый в бою с нашими войсками49. При организации Таджикской республики Гиссар хотели сделать столицей, но сильное развитие здесь малярии побудило оставить эту идею и выбрать более здоровое (относительно, конечно) место, вроде Дюшамбе. Гиссар лежит вокруг одиноко стоящей в нескольких верстах от хребта сопки. Слева перед въездом на холме — остатки сторожевых башен (илл. 10, 11). Въезжаем в город. Одна жалость: города-то (даже кишлака) не видишь, кое-где заборы, изредка видны кибитки, а больше — остатки былых строений. Минуем старую небольшую мечеть и среди развалин подъезжаем к выстроенному 2 года назад амбулаторному пункту и больнице, где нам отвели комнату. Больница кроватей на 10-12. Ей заведует жена Бориса Моисеевича. Санитарки здесь таджички, открывшие лица. У дежурившей вчера пара ребят, 6-летняя девочка и малыш. Преинтересная пара, особенно девочка, отличающаяся от взрослых только размером. Так же качает малыша, посадив его верхом на левый бок, закидывает его за спину, а у обоих руки коротки, чтобы удобно держаться; так она закусывает зубами спущенные концы рукавов рубашонки малыша, с заправским видом наливает пол пиалы чаю и т.д. Не дичится, но держится в стороне. Тут же туземная люлька, ставящаяся на пол, с перекладиной для полога, служащей также ручкой, чтобы таскать с ребенком это допотопное приспособление. При укачивании в такой коробке ребенка доводят мотанием головы до обалдения, после чего он засыпает.

Нас угостили чаем с вишневым вареньем и блинчиками с рисом и яйцами. Я перетянул свою кровать под платан и поспал, завалились спать и прочие. Отдохнул: так как спутники еще спали, то я воспользовался случаем и ушел один знакомиться с местом. Терпеть не могу в таких условиях быть на поводу у проводников. Я предпочитаю идти самому. Кривая улица проходит мимо караван-сарая и узбекской школы 1 ступени, которая сейчас замечательна тем, что в ней нет ни одного стекла в рамах. Дальше — «Красная площадь»; с двух сторон полуразрушенные медресе. В одном этапный пункт, в другом — хлебозаготовки.

С противоположной стороны площади возвышается большая стена, в которую ведут хорошо сохранившиеся ворота. Остальное пространство занято двумя улицами лавок, из которых торгует 5-6, и 2-3 чайханы. Большая часть прочих строений здесь разрушена. Сейчас многие из них имеют жалкий вид — крыши провалились, в стенах торчат голые косяки и стояки, точно ребра в падали <…>. На двух углах площади старые деревянные вертушки для объявлений, два слепых фонаря, груда

наваленных камней и почти полное безлюдье. Время от времени в переулке поднимается пыль — это едет арба с балками и досками для строительства Дюшамбе, или мешки с грузом. Прибывает в Дюшамбе как сахарный песок, после того как на протяжении 3-х верст его неустанно припудривает тончайший лесс, проникающий в самые узкие щели и мелкие поры. Пойдем дальше по остаткам былого. Ворота стены замыкают собой крепостную стену, опоясывающую весь город. Ворот самих уже нет, дорога поросла бурьяном. Справа на самой вершине остатки воровского гнезда бека. Бек — это своего рода губернатор провинции, который должен был поставлять эмиру определенную сумму податей и содержаться самому и содержать свору челяди — за счет населения. Подати выжимали как могли и по нисходящей линии один давил другого. Эмир был властен распоряжаться жизнью бека, бек был грозен для помещиков, и вся эта компания сидела на шее у коренного населения. Неудивительно, что при такой системе взаимоотношений бекам приходилось для своей безопасности строить вороньи гнезда повыше и подальше от любящих и преданных верноподданных. В Гиссаре такой выбор сделан особенно удачно. Через ворота вхожу на передний двор; справа гора с остатками жилья бека, впереди другая стена, через нее прохожу на обширный пустырь, обнесенный по краям тоже стеной. Обхожу ее кругом; везде высохшая трава, бурьян, колючка, остатки стен различных построек для войска и челяди, а хода наверх, «к беку» все нет. Он должен быть. Возвращаюсь на первый двор и на горе вижу стены, стоящие уступами наискось, ниже одна другой. Это и есть замаскированная дорога. Иду по ней. На повороте были еще одни массивные ворота. Об их былом можно судить по остаткам в толще стены спиленных перекладин; еще два поворота и вершина достигнута. Бурьян по пояс и здесь. Много развалин, однако сохранившихся еще несколько, так что попробуем разобраться в них. У конца подъема неказистые сараи — вероятно, место обитания стражи. За ними остатки конюшен. Далее идет путаная комбинация нагороженных друг на друга клетушек с тупиками и переходами. Многие оштукатурены алебастром и почти все содержат в себе остатки печей. Вхожу в невзрачную на вид кибитку и попадаю в большую темную комнату с 6 столбами, подпирающими потолок. Несомненно, это приемная зала. Напротив — кибитка с плитой. Кухня для парадных приемов. С трех сторон ряд больших и малых высоких комнат с обилием ниш в стенах. Все оштукатурено и везде печки типа кирпичных буржуек. В одной из комнат прочная кирпичная кладка, дверь ведет в каменный мешок, впрочем, довольно поместительный. Не думаю, чтобы это была тюремная камера — во-первых, на одного человека, чиста и на самом видном месте. М.б., это карцер для любимых жен или, что мне кажется вероятнее, кладовая для денег и драгоценностей. Дальше между двумя углами кибитки узкий проход и на другом дворе множество мелких комнат, вся совокупность которых скрыта от глаз приезжего гостя и изолирована от остальных помещений. Это несомненно гарем. До мая 1927 здесь стояли наши части, так как приходилось вести борьбу с басмачами. Сейчас в оставшейся «арке» — мерзость и запустение и через несколько лет от былого могущества и богатства не останется ни малейшего следа.

Среда. 11. На ночевку устроились в небольшой комнате больницы. Я привез свою кровать, поперек протянул под потолком веревку, к которой привязали противокомариный полог, привезенный с собой из Термезского военного госпиталя. Комаров мы здесь еще не видели, и сейчас почти нет, но надо соблюдать правила тропической медицины, чтобы серьезнее проводить их на лекциях Ночью какая-то собака грызла под мышками и бок. Вероятно, бурга (блоха). Утром после чая пошли на обследование заводей, болот, ручки, арыков. Ходили с 9.00 до 12 дня. Нашли, что надо. Присмотрелись к условиям жизни. Неудивительно, что Гиссар является гиблым местом. Здесь много зарослей. Осина растет так часто и густо стрелками, что твой камыш. Арыки еле текут в густых зарослях, а на более открытых местах в них личинки малярийных комаров. Тут же рядом жилые кибитки. Комарам лететь за пищей недалеко. Даже речка, разливающаяся по широкому галечному руслу, и та поставляет множество малярийных комаров, из которых один вид зловредный облюбовал себе именно маленькие старицы50 среди гальки. Видим для себя много нового и важного. Вернувшись в больницу, с удовольствием, как девятилетние мальчишки, выкупались в арыке (по колено) — вода речная, мягкая и хорошей температуры. Потом обед и 2 часа сна. Так как наши самые высокие мандаты в горах не везде оказывают надлежащее действие, то нарком здравоохранения собственноручно написал большую бумагу51, где перечислил все, что имеем право делать я и мои сотрудники, и в чем нам власти должны оказывать содействие: поднимать рубашку и щупать живот, смотреть всяких больных, ходить в любую кибитку и т.д.

Здешний председатель Исполкома оказался властью с большой дозой самоуважения: когда за ним послали, то он ответил, что не он должен идти, а к нему должны прийти. Борис Моисеевич взял два моих мандата, пошел к сему начальству, которое сразу переменило тон и написало на обороте: прочел, понял и принял меры. Действительно, меры принял: когда мы к вечеру проснулись, весь коридор больницы был забит женщинами с детьми, были и мужчины (илл. 12,13).

Председатель героически лег первым щупать селезенку и все время работы был здесь, отменив свою намеченную поездку куда-то до нашего отъезда. Приглашал ехать в окрестные кишлаки. Обследование самого населения проводилось Борисом Моисеевичем и его женой. Изучение селезенок меня занимает мало, и мы вечер посвятили хождению по кибиткам для ознакомления с бытом таджиков. В качестве провожатого мы получили боевую таджичку лет 55, которая известна здесь как энергичная поборница оспопрививания. Ее нанимали в оспопрививательный отряд, чтобы вербовать детей.

Она ходила по кибиткам, кнутом выгоняла женщин, вытягивала их из кормушек, куда они прятались, тащила на пункт. Оспа в Таджикистане главная детская болезнь. От нее много мрут и слепнут. Введение оспопрививания нелегко, так как муллы сами прививают оспу (кровь больного — здоровому) и тем еще больше распространяют эту болезнь.

Четверг 12 июля. Вчера выходили десятка полтора кибиток. Бедно здесь и разрушения на каждом шагу. Говорят, что жители разошлись от малярии. Не думаю. Гиссар старый город, и малярия так же стара. Вероятнее, он теряет свое значение и поэтому сходит на нет.

Входя в помещение, попадаешь на небольшой двор; посередине суфа из глины или кровать или более высокий помост, на котором спят в целях защиты от блох. С одной стороны кибитка из 2-3 комнат; в одной кладовка, в другой берданы из камыша, кошмы или паласы. У стены сундук, обитый цветной жестью, на нем сложены свернутые одеяла. Где-нибудь люлька с упакованным в нем ребенком. Стена гладко вымазана, иногда и покрашена.

Потолок из камышовых плетенок на тонких жердях, сверху покрыт камышом. Дверей часто не навешено. Окон нет вовсе. Рядом навес, под которым протекает летом большая часть жизни семьи (илл. 14). Напротив низкий хлев для скота, снаружи весь улеплен лепешками навоза. Под навесом или прямо у стены кухня с большой, похожей на камин печью для лепешек. Рядом 2-3 очага меньших размеров, каждый для своего котелка или иной посуды. Мимо протекает арык; несколько деревьев или огород. Под забором кельи для кур, где они восседают с важным и довольным видом. Такая же слепленная из глины, но больших размеров конура для собаки. Вот и все жилье таджика в Гиссаре, варьирующееся в деталях.

Пятница 13. Неудивительно, что Гиссар является малярийным городом. Кругом болота, заросли, рисовые поля. И в самом селении многие кибитки стоят в гуще зарослей, окруженные мокрой почвой с мелкими водоемами. Много здесь и подпочвенной воды. В некоторых кибитках есть свои родники.

Вчера была ужасная ночь. Обследуемые толпились в коридоре, где натрясли массу блох. Блох здесь и так порядочно, но в общем, их набралось столько, что всю ночь лезли точно басмачи, а полы перед тем все были вымыты хорошо. Ну, это последняя ночь в Гиссаре (илл. 15). Сегодня надеюсь ночевать в Дюшамбе.

Вечером доехали по прохладе и без пыли на арбе и около 10 были на месте. Был весьма обрадован получением вчера писем, пересланных из Термеза.

Смирнов поправляется. Я оставляю с ним П. П., а сам в понедельник в 16.20 надеюсь выехать в Термез. В Керки и в Шахризябс я не еду; из Термеза прямо вернусь в старую Бухару, чтобы там иметь время наверняка получить билет. Сейчас сезон разъезда из Средней Азии. Много едет в отпуска, поэтому попасть на прямые поезда нелегко, мотаться же с почтовым не очень сладко. Своей поездкой сыт по горло. Теперь мечтаю об отдыхе среди вас, к сожалению, таком коротком.

С письмами, вероятно, пора мне кончать. Напишу еще из Термеза, а там будут только телеграммы. […] Дома намерен быть 4/viii с колебанием в 1-2 дня. Об отъезде отправлю телеграмму. По дороге домой остановлюсь на день в Москве.