«Существовать — значит быть оспариваемым» Искусство Ташкентцы

Евгений Абдуллаев

Сборный пункт
Заочный «круглый стол»

Во времена жестких разрывов, отмены, выстраивания железного занавеса как никогда важно ощущать родство, в том числе эстетическое, вырабатывать и сохранять точки культурной сборки.

Обычно «родословную» авторов (и их героев) пытаются выстроить биографы и рецензенты. Нам было интересно свидетельство из первых рук: самоощущение, самоопределение писателей. Мы предложили прозаикам, поэтам, критикам — старшим и младшим современникам — ответить на три вопроса:

1. Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов»)

2. Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?

3. Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?

1. Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов»)
Наследую?.. Наверное, всем — и никому в отдельности. Всей русской литературе, всему русскому языку в его вибрирующем многообразии… Может, и каким-то другим языкам — например, английскому, который учу с детства, или узбекскому, в котором с детства существую. Так что наследую, скорее, некому хору, его то стройному, то диссонансному звучанию, нежели каким-то отдельным голосам.

Есть, конечно, какие-то очень важные для меня имена и голоса. Скажем, Пушкин. Шекспир. Достоевский. Мандельштам. Но могу ли я сказать, что наследую им? Да, в той мере, в какой они живо и ярко присутствуют в моем сознании и сознании других пишущих людей. Как-то иначе наследовать им невозможно, они ничего не оставляли «в наследство», они растрачивали себя вполную, и если в чем-то можно им наследовать, то именно в этой небережливости, в умении полностью исчерпать все рудные жилы.

Наконец, есть те, кого я встретил, входя в литературу. Кого я мог бы в какой-то мере назвать своими учителями — хотя ни к кому специально не «ходил» и не «показывал». И вообще очень многому научился у сверстников, некоторые из которых были годами даже младше меня, но уже успели набраться литературного опыта (я ведь был «позднячком»). Санджар Янышев, Вадим Муратханов, позже Глеб Шульпяков, Инга Кузнецова, Дмитрий Тонконогов, Максим Амелин, Илья Кукулин… Но были, конечно, имена и старше: Алексей Алёхин, Анатолий Найман, Андрей Волос, Сергей Чупринин… Напротив, есть те, кто младше меня, но общение с которыми, чтение которых тоже ощущаю как очень полезное, нужное, как какое-то внутреннее обновление крови. Валерий Печейкин, Борис Кутенков, Аман Рахметов…

Понятно, что тут какие-то иные, нелинейные, нежесткие связи, которые не предполагают никакого «наследования». Скорее, это то, что Бродский определял как получение каких-то знаний и опыта by osmosis, путем впитывания. Мне кажется, что так обычно и происходит литературный обмен веществ, а всякая претензия на наследование чего-то или кому-то — это, как правило, случай рефлексивной слепоты и филологического рукоделия.

2. Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Просто радуюсь читателю. Да, иногда возникает ощущение, что информационная среда и сам процесс чтения за последние лет пятнадцать так радикально изменились. И что молодые читатели… Да, просто проедут на своих скейтбордах мимо. Что наша боль им будет неинтересна.

Потом, конечно, замечаю: читают, как-то по-своему понимают, моих сверстников (которые сейчас входят в пору золотой осени), меня… И когда спорят, это даже больше радует. Значит, мы существуем, и пока еще достаточно ярко. Существовать — значит быть оспариваемым.

3. Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Поколение — вещь очень пёстрая, чтобы говорить о каких-то общих чертах; особенно когда находишься внутри него. Если говорить о моем поколении — а это авторы, родившиеся в конце 60-х — начале 70-х, а сегодня это наиболее… как бы сказать, чтобы не похвалить случайно себя? Скажем так, нейтрально: сегодня это очень активное, возможно, даже наиболее активное поколение. Это поколение с несколько отложенным приходом в литературу. Дебютный возраст пришелся аккурат на 90-е, когда дебют был возможен… ну, в виде какой-нибудь самиздатовской книжки в лучшем случае. Вся прежняя литературная среда порушена, журналы в основном печатают прежних своих авторов плюс «возвращенку», для каких-то новых имен почти нет места…

Это было, как сейчас понимаю, для нас очень хорошо. Нас «выдержали». Нас никто не ждал, никто не баловал никакими «Дебютами» и «Лицеями», не звал ни на какие «Липки». Этот слой тишины и невнимания, через который мы как-то протырились; это очень закалило. Мы шли без всяких надежд. И это отличает нас и от более старшего поколения, успевшего дебютировать еще при Союзе с его тиражами, — от, условно говоря, Пелевина, Быкова, Терехова… С другой стороны — и от более младших, опять же, условно, Самсонова, Прилепина, Сальникова… Они пришли в литературу, когда уже что-то было восстановлено, возникли более благоприятные условия для дебюта. Нет, речь не о том, что нашему поколению было тяжелее, — у каждого поколения свои трудности. Но если говорить о начале, о старте — то да, именно у тех, кто начинал в середине 90-х, было ощущение «старта в никуда».

Это, пожалуй, единственное общее; дальше уже различия. Авторы, как это и должно быть внутри поколения, очень разные. Стилистически это могла быть и метафорическая избыточность раннего Иличевского, и суховато-репортажная документальность Сенчина, и затейливый минимализм Данилова, и красочный не-минимализм Степновой… На этом многоточии разговор о поколении пока закрою.

Что до будущего, то об этом говорить всегда сложно, а сейчас, когда в литературе идет гражданская война, особенно. Произошла очень сильная, болезненная встряска, и что из этого выйдет… Еще недавно вариантом будущего для современной русской литературы было интегрирование в международный литературный процесс, со всеми издержками, но и плюсами тоже. Сегодня этот вариант не то чтобы совсем исчез, но сузился до, условно говоря, Китая, Индии и стран третьего мира. И это еще не так плохо. Хуже вариант автаркии, которого не было даже у советской литературы, довольно активно переводившейся на европейские языки… Так что разговоры о будущем пока предлагаю отложить на будущее.

Источник.