Германов В. А. Глас вопиющего в пустыне. Альянс диктатора и учёного История

Вокруг меня сгустились ночи тени,
Но свет внутри меня ведь не погас.
Бессонна мысль и жаждет исполненья,
И жив распорядителя приказ.
Вставайте на работу дружным скопом!
Рассыпьтесь цепью, где я укажу.
Кирки, лопаты, тачки землекопам!
Выравнивайте вал по чертежу!
Награда всем, несметною артелью
Работавшим над стройкою плотин!
Труд тысяч рук достигнет высшей цели,
Которую наметил ум один!

Мне не выпало счастье встречаться и говорить со знаменитым советским археологом и этнографом Сергеем Павловичем Толстовым — разминулся с ним во времени и пространстве. Но его легендарная фигура всегда привлекала моё внимание.

Рассказы, услышанные от некоторых его учеников или людей из ближайшего окружения, ещё более разжигали любопытство. По мере погружения в его биографию, полную загадок и странных жизненных поворотов, я начал догадываться, что он был больше чем археолог и основатель Хорезмской археолого-этнографической экспедиции Академии наук СССР (ХАЭЭ). Написано о нем достаточно много². Надеюсь, и эта публикация станет моим скромным вкладом в освещение его образа. Я вижу Сергея Павловича Толстова сразу в трёх ипостасях: маэстро, доктор, командор. Почему?

Маэстро – потому, что был он высоким профессионалом, максимум черновой работы делал сам, предпочитая всё увидеть своими глазами и пощупать собственными руками. И это при стольких учениках, почитателях или просто энтузиастах-романтиках, со всех сторон съезжавшихся провести отпуск в его знаменитой экспедиции, где зачастую какой-нибудь остепененный физик или математик работал простым землекопом.

Доктор – не просто потому, что защитил в 1948-м докторскую диссертацию «Древний Хорезм. Опыт историко-археологического исследования», в 1953-м избран членом-корреспондентом АН СССР, потом стал почетным членом ряда других академий. По приглашению английских, французских и итальянских учёных он читал лекции об археологических исследованиях в Средней Азии в Лондонском, Оксфордском и Кембриджском университетах, а также в Музее человека в Париже. Был делегатом многих международных научных съездов историков, востоковедов, археологов, этнологов и антропологов. Но главное – Толстов лично сделал некоторые важные выводы и наблюдения, выдвинул ряд интересных гипотез, теорий, концепций — и тогда, и теперь не всегда бесспорных, но вызвавших бурные научные дискуссии. Впрочем, разве не полемика способствует поиску истины?

Командор – потому, что еще в 1937 г., когда было ему всего-то тридцать, основал Хорезмскую экспедицию, феномен которой, несмотря на большой пласт литературы, посвящённый её деятельности, еще далеко не осмыслен. Кроме того, Толстов довольно рано проявил себя настоящим организатором науки, а кроме того — смелым, решительным и мужественным человеком. Став во второй половине 30-х заведующим Московским отделением Института истории материальной культуры, в июле 1941 г. он — потомок кадровых русских офицеров – ушел в народное ополчение, участвовал в боях под Ельней и Можайском и лишь после ранения был демобилизован. С 1942 по 1965 г. он директор Института этнографии АН СССР. И далее совсем интересно. Он постепенно сосредотачивает в своих руках ключевые должности на «историческом фронте». С 1949 по 1954 г. Сергей Толстов «по совместительству» учёный секретарь Президиума АН СССР. В 1950-1951 гг. «по совместительству» директор Института востоковедения АН СССР. В 1943-1945 гг. — профессор, заведующий кафедрой этнографии, декан исторического факультета МГУ. В 1951-1964 гг. — председатель Российского Палестинского Общества. Что значит быть одновременно директором двух ключевых академических институтов и главным учёным секретарём всей огромной Академии наук, при этом успевая ездить в Среднюю Азию, чтобы в полевых условиях руководить экспедицией — представить такое непросто.

Известно, что Сергей Толстов родился 12 (25) января 1907 г. в Петербурге в семье офицера, погибшего на Первой мировой войне. Менее известно, что брат его отца — знаменитый генерал Владимир Толстов во время Русской революции был атаманом Уральского казачьего войска и сражался против легендарного Василия Чапаева. Причём не всегда безуспешно, как это представляли позднее советские историки. Военное счастье, вскоре после того, как Чапаев погиб, изменило и атаману Толстову. Он с боями отступал с Урала, через плато Устюрт, в сторону Каракалпакии, Хорезма. Атаман В.Толстов знал, что на берегах Амударьи жили переселенные сюда при Александре Ш уральские казаки-старообрядцы. Выслали их за то, что не признали они реформу русской православной церкви, проведённую патриархом Никоном. Атаман явно рассчитывал на их помощь в борьбе с большевиками.

Будучи кадровым военным, генерал Толстов наверняка был в курсе того, что ещё в 1916 г. при исследовании предгорных районов Туркестанского края планировалось изучение древнего Хорезмского оазиса. Мог ли думать атаман, что его племянник Сергей спустя двадцать лет организует в эти места грандиозную научную экспедицию и напишет свои знаменитые монографии «Древний Хорезм», «По следам древнехорезмийской цивилизации», «По древним дельтам Окса и Яксарта»… После поражения Белой армии Владимир Толстов жил в эмиграции в Австралии, где и умер в 1956 г. Это обстоятельство дамокловым мечом висело над Сергеем Толстовым на протяжении всей его жизни. Чекисты иногда, при соответствующей ситуации, позволяли себе в виде «шутки» напомнить ему об этом.

* * *

Есть целый ряд странных обстоятельств и ситуаций, относящихся непосредственно к жизни С.П.Толстова, незамеченных его биографами. Целый ряд «почему»… Сохранились ли письма декана истфака МГУ С.Толстова к И.В.Сталину, написанные им в 40-е годы по поводу его студентки Светланы Аллилуевой? Почему поступление на Исторический факультет дочери Сталина, вопреки её воле (она хотела стать филологом) совпадает с назначением С.П.Толстова деканом этого факультета? Почему археологи Сергей Толстов и Борис Рыбаков, одновременно издавшие в 1948 г. свои супермонографии «Древний Хорезм» и «Ремесло древней Руси», были выдвинуты на соискание Сталинской премии первой и второй степени соответственно? Почему Б.Рыбаков был открытым, если не сказать резче, оппонентом Толстова? Почему большинство академиков не симпатизировали ему? Почему член-корреспондента АН СССР С.П.Толстова так и не избрали академиком? Кто внушил Сталину идею строительства Главного Туркменского канала? Почему при жизни вождя начали строить Главный Туркменский канал, а после его смерти построили Большой Каракумский канал? Наконец, Толстов умер при весьма странных обстоятельствах 28 декабря 1976 г., последняя его публикация датирована 1969 годом. Восемь лет молчания…* * *

С 1918 г. Сергей воспитывался в детском доме. В 1923 г. он поступает на физико-математический факультет биологического отделения МГУ. Затем переводится на историко-этнологический факультет. Своими учителями он считал одного из основоположников антропологии в России, выдающегося этнолога, археолога и географа академика Д.Н.Анучина (1843-1923), археолога Б.С. Жукова, археолога и этнографа, академика АН Грузии Б.А.Куфтина (1892-1953). Окончил университет в 1930 г., по специальности «этнография тюркских народов». В 1931-1932 гг. Толстов — аспирант музейно-краеведческого отделения весьма престижного Московского института философии, литературы и истории. Этот институт с его знаменитой аббревиатурой МИФЛИ известен среди интеллектуалов как «советский лицей». И в этом, пожалуй, вполне обоснованные претензии на преемственность со знаменитым Царскосельским лицеем, в котором также училась плеяда российских знаменитостей.

Одновременно с учёбой Сергей работал с 1926 г. сначала младшим научным сотрудником, затем заведующим этнологическим отделом Московского областного музея Наркомпроса РСФСР. В 1929 г. он стал старшим научным сотрудником и впоследствии — заведующим отделом Средней Азии в Музее народов СССР. В начале 30-х Сергей Толстов вынужден был принять участие в развернувшейся кампании, направленной против активных участников постоянных поквартирных собраний работников и краеведов, стремившихся «уводить краеведение в прошлое в ущерб настоящему, сохранять приверженность к буржуазно-дворянской науке и противостоять науке марксизма-ленинизма»³.

Охрана памятников начинает приравниваться к контрреволюционной деятельности. В тридцатом году упраздняется отдел охраны памятников при Наркомпросе РСФСР, возникший в мае 1918 г. Заведовала им Наталья Ивановна Троцкая. Следом прекратили существование научно-краеведческие организации по всей стране. Все музееведы, краеведы оказались под подозрением в троцкизме.

Некий итог этой компании подводит «Первый курс советского краеведения», о котором официально сказано:

«Книга С. Толстова завершает ту работу по разгрому буржуазно-академического краеведения, которая проведена краеведами в 1930-1931 годах. Это первое марксистское общее руководство по краеведению. Написано оно очень живо и энергично. Видно, что автор сам вёл и ведёт непримиримую большевистскую борьбу с классово-враждебными, антипролетарскими течениями в краеведении». Слов из песни не выкинешь, позиция С. Толстова и в самом деле недвусмысленна:

«Краеведные организации не брезговали и прямой шпионской работой. Они изучают и опубликовывают подробные описания пограничных с Польшей районов, собирают в анкетах детальные сведения о состоянии и деятельности партийных и советских организаций, отношения к ним масс и так далее. Изучение велось именно там, где оно нужнее всего было интервентам, в районах крупных железнодорожных узлов. Брались на учёт все бывшие помещичьи имения и так далее, словом, вовсю старались встретить мать Белую Русь с зажжённым светильником. Но расчёты апостолов нацдеповского Евангелия испортило ОГПУ»⁴.* * *

Ученик академика Н.Я.Марра, незаурядный полемист В.Б.Аптекарь в конце 20-х годов взял на себя роль идейного вдохновителя формировавшегося марксистского направления в этнологии. В.Б.Аптекарь заявил о принципиальной несовместимости этнологии и марксизма и пришёл к заключению о необходимости ликвидации этнологии как науки. Амбиции Аптекаря и ему подобных простирались гораздо дальше вульгарного занятия кафедр и получения директорских постов в центрах этнографического профиля. Они отводили себе роль жрецов от марксизма – хранителей «сакрального» знания и его единственных интерпретаторов, причём отнюдь не только и даже не столько в этнологии, сколько в общественных дисциплинах вообще. Для достижения этой цели можно было пожертвовать этнологией.

В 1928 г. вышли две теоретические работы В.Г.Богораза: посвящённая методике этнографического исследования статья «К вопросу о графическом методе анализа элементов этнографии и этногеографии» и направленная, по замыслу автора, на преодоление теоретического отставания отечественной этнологии монография «Основы этногеографии». Именно эта книга стала поводом для нового витка теоретической дискуссии этнологов, состоявшейся на заседаниях социологической секции в ходе Первой всесоюзной конференции историков-марксистов (Москва, 28 декабря 1928 г. – 4 января 1929 г.). С докладом вновь выступил В.Б.Аптекарь, ещё раз присвоивший себе прерогативу быть рупором официальных инстанций в определении того, что в гуманитарных науках считать марксистским, а что нет. Позднее эта инициатива имела весьма плачевные последствия для многих из тех, кто в конце 1920-х числился в законодателях марксистской моды. В.Б.Аптекарь указал, что широкое толкование предмета новой дисциплины – этногеографии – лишний раз подтверждало опасения, что буржуазная этнология представляет собой противостоящую марксизму теоретическую метадисциплину⁵.

В прениях выявились две точки зрения на сей счёт. Сторонники первой, высказанной представителем молодого поколения этнологов С.П.Толстовым, предлагали рассматривать этнологию как одну из исторических дисциплин, объединенных методологией исторического материализма и имеющую «объектом изучения культуру как накопленный труд человечества». Нетрудно заметить, что такая трактовка предмета этнографии представляла собой симбиоз марксизма и эволюционизма и, хотя её высказал представитель молодого поколения этнологов⁶, она выглядела вполне приемлемой и для старой школы. Приверженцы полярного взгляда исходили из того, что своего установленного метода в этнологии нет, а «выделение предмета этнологии и социологии истории искусственно и не на чём не основано»7.

«Этнография, в сущности, не представляет или не должна представлять собой самостоятельной науки», — не уставал повторять В.Б.Аптекарь и добавлял, что она «существует лишь как научная методика, а потому этнография и археология должны окончательно раствориться в общеисторическом разрезе»⁸.

Письмо И.Сталина в журнал «Пролетарская революция» в октябре 1931 г. внесло ясность, показав, что только партийное руководство (а не самопровозглашённые жрецы марксизма) может быть арбитром истины в истории. Оно также дало понять: усилия историков должны быть направлены не на конфронтацию и разрушение, а на консолидацию усилий и созидание. После этого собственно и началась эпоха «советской этнографии», получившей вскоре социальный заказ, на котором мы остановимся ниже.

Историческая наука в 30-е годы продолжала политизироваться. Для этого стало не хватать профессионалов. Прежние малоподготовленные коммунисты — дилетанты и выдвиженцы, не получившие университетского образования, но убеждённые, что недостаток знаний можно компенсировать «единственно правильным марксистским методологическим подходом» (М.М.Цвибак, В.Б.Аптекарь и др.) уже не устраивали вождя. Похоже, что фигура С.П.Толстова именно на этом этапе стала привлекать внимание Сталина. После разгрома научно-краеведческих организаций в СССР Толстову разрешили выступить в другом качестве.

В 1932-1934 гг. Сергей Толстов — аспирант ИИМК АН СССР по специальности «история и археология Средней Азии». В 1935 г. ему присвоена учёная степень кандидата исторических наук. В этот период ранее вспомогательные исторические дисциплины — археология (так, в частности, её всегда квалифицировал В.В.Бартольд) и этнография (этнология прекратила своё существование ещё раньше) превращались в Советском Союзе в служанок политики.

Что же явилось определяющим для самого Сергея Павловича Толстова при выборе главного объекта исследований на протяжении всей жизни? Вот как это объясняет он сам:

«Объектом своих полевых исследований автор избрал Хорезм. Выбор этот не был случайным. Автор связан по работе с Хорезмом ещё с 1929 г., когда он впервые приехал сюда в качестве участника историко-этнографической экспедиции РАНИОН в Куня-Ургенчский и Ходжелинский районы. Эта экспедиция определила всё направление последующей работы автора, в центре внимания которого, куда бы его ни отвлекали разнообразные привходящие задания, оставались история, этнография и археология этой своеобразной области Средней Азии, «Среднеазиатского Египта», одной из древнейших культурных областей нашей страны. Полевые исследования, начатые в 1929 г., были продолжены им как руководителем Среднеазиатской историко-этнографической экспедиции Музея народов СССР, выполняя план которой, в 1932 и 1934 гг. автор посетил Хивинский, Турткульский и Чимбайский районы. Все эти работы, приводя автора к заключению об исключительной роли Хорезма в системе историко-культурных связей Средней Азии и евразиатского Севера, также диктовали необходимость археологического углубления этих исследований. Так как на Хорезмской территории скрестились обе линии исследовательских интересов автора, это определило выбор именно Хорезма в качестве базы для развёртывания широко поставленных археологических работ»⁹.

* * *

В учёных кругах Петербурга и Москвы было известно, что академик Борис Александрович Тураев (1868-1920), заведующий Египетским отделом Музея изящных искусств, называл будущего заведующего Египетским отделом Эрмитажа академика Василия Васильевича Струве (1889-1965), то ли в шутку, то ли всерьёз, своим самым бесталанным учеником. Но В.В.Струве, происходивший из семьи, давшей России нескольких видных учёных, в том числе основателя Пулковской обсерватории, имея перед глазами в качестве образца для подражания французского академика, основателя египтологии Жана-Франсуа Шампольона, мечтал о своём Египте, как иной археолог подобно Георгу Шлиману грезит о своей Трое.

Взаимоотношения С.П.Толстова с В.В.Струве не могли быть простыми. Судьбой, персонифицированной в лице Сталина, Толстову было уготовано постоянно наступать Струве на пятки. С 1937 по 1941 гг. Струве возглавлял Институт этнографии АН СССР, но в 1942 г. на этом посту его сменил Толстов и оставался в этом качестве до года кончины своего предшественника. С 1941 г. Василий Васильевич был директором Института востоковедения АН СССР, но в 1950 г. учреждение переезжает из Ленинграда в Москву и его сменяет на этом посту опять-таки Сергей Павлович, оставаясь одновременно и директором Института этнографии. Струве же становится директором Института истории АН СССР (до 1959 г.).

Подобные кадровые перестановки академической номенклатуры не могли, конечно, происходить без ведома Сталина – нужно совершенно не понимать механику авторитарного режима, чтобы думать иначе. Советский вождь ловко использовал в своих интересах давнее соперничество ленинградской и московской научных школ. Сталин никогда не доверял петербуржцам – ленинградцам. В конце 1940-х гг. он обрушился с репрессиями на высшее руководтство Ленинграда, было сфабриковано так называемое «Ленинградское дело». Пострадали и некоторые учёные.

В 1942 г., в разгар Великой Отечественной войны, судьба сводит Сергея Толстова и Василия Струве в глубоком тылу в Ташкенте. Именно там находились в эвакуации их академические институты. После демобилизации из народного ополчения Толстов жил в ташкентском доме своего друга и соратника Яхьи Гулямова. Именно там Сергей Павлович работал над «Первым опытом историко-археологического исследования», посвящённым древнехорезмийской цивилизации. Работал, едва выписавшись из госпиталя после ранения. Позже, в 1957 г., благодаря материалам ХАЭЭ Я.Гулямов написал монографию, посвящённую истории орошения Хорезма¹⁰.

Но история «Среднеазиатского Египта», как называл этот оазис в дельте Амударьи знаменитый генетик академик Н.И.Вавилов, побывавший там в 1925 г., начинает привлекать внимание по крайней мере ещё двоих учёных. Вынужденная жизнь в Ташкенте усилила интерес В.В.Струве к проблемам древней истории народов Средней Азии и прилегающих стран. С начала 40-х гг. из печати начали выходить его исследования и в этой сфере знаний¹¹.

В Ташкенте Струве сблизился с некоторыми эвакуированными и местными востоковедами, выступая организатором «вторников» – еженедельных встреч учёных-историков. Особенно близким ему становится профессор Михаил Евгеньевич Массон, организавовший в 1940 г. первую и единственную в то время в Средней Азии кафедру археологии Среднеазиатского государственного университета. Ещё в 1936 г. по представлению академиков И.Ю.Крачковского, И.А.Орбели и профессора А.Ю.Якубовского М.Е.Массону присвоили учёную степень доктора исторических наук без защиты диссертации (gonoris cause). В 1943 г. Струве избран почётным членом этой кафедры. Не будучи археологом, В.В.Струве выступил, как впоследствии вспоминал сам М.Е.Массон, с инициативой о назначении своего ташкентского коллеги руководителем Хорезмской экспедиции. Однако предложение Струве не нашло понимания и одобрения в высших советских инстанциях.

Тем не менее, академик В.В.Струве и профессор М.Е.Массон извлекают из сложившейся ситуации максимум пользы. В начале 1945 г., после принятия I Всесоюзным археологическим совещанием в Москве решения об учреждении постоянно действующей Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции и назначения её руководителем М.Е.Массона, Струве становится председателем Учёного совета ЮТАКЭ и в первом же выпуске «Материалов» этой экспедиции публикует свою работу «Восстание в Маргиане при Дарии I».

Интересно, что впоследствии С.П.Толстов стал почётным академиком в Узбекистане, заслуженным деятелем науки этой республики, заслуженным деятелем науки Таджикистана, Каракалпакии, но отнюдь не Туркменистана, на чьей территории частично расположен Хорезмский оазис и где основательно работала ХАЭЭ. Однако и М.Е.Массон – академик в Туркменистане, но вовсе не в Узбекистане, хотя жил он постоянно в Самарканде и Ташкенте.

Противостояние Толстов – Струве поляризует Север – Юг, Узбекистан – Туркменистан. И этот фактор сыграл свою роль в определении сначала «Северного», а затем «Южного варианта» трассы будущего ирригационного сооружения в пустыне. Битву титанов советской археологии выиграл М.Е.Массон, развернувший работы на юге Каракумов. Но за спиной Массона явно просматривалась внушительная фигура академика В.В.Струве.

* * *

Итак, с 1942 г. Толстов во главе Института этнографии. Но с 1943 г., как уже отмечалось, он «по совместительству» декан исторического факультета МГУ. Кому это понадобилось и зачем? Ведь у него и его любимая Хорезмская экспедиция, и множество других «совмещений». Всё встало на свои места, когда я споткнулся об одно место в известных мемуарах дочери Сталина «Двадцать писем к другу». С.И.Аллилуева пишет:

«Весной, 1943 года, я окончила школу. С отцом мы не встречались и даже не разговаривали по телефону четыре месяца, с того дня 3-го марта. Лишь в июле я позвонила к нему и сказала, что школу окончила. «Приезжай!» — буркнул он.

Я показала ему аттестат и сказала, что хочу поступать в университет, на филологический. Меня тянуло к литературе, и это же советовала мне Анна Алексеевна, наша школьная учительница.

«В литераторы хочешь – недовольно проговорил отец, — так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты хочешь быть такой. … Нет, ты получи хорошее образование, — ну хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, — литератору тоже это необходимо. Изучи историю, а потом занимайся, чем хочешь…» Таково было его резюме. И хотя оно было слишком категоричным, а я уже собралась с подругой вместе подавать на филологический, — я всё-таки, ещё раз поверила авторитету отца и поступила на исторический факультет.

Я никогда не жалею об этом. Школа, полученная на истфаке, оказалась полезной. Только отец не предугадал, что из меня не получится «образованного марксиста» — как ему хотелось; получилось что-то совсем наоборот, именно благодаря изучению истории общества…»¹²Светлана Аллилуева и Сергей Толстов одновременно «поступают» на исторический факультет: первая — студенткой 1-го курса, второй – деканом. Весной 1944 г. Светлана выходит замуж вопреки воле отца. В 1945 г. Толстов оставляет пост декана. Простое совпадение? Может быть. Но я предлагаю иную версию событий.

У Сталина, как известно, были два сына и дочь. Старшего — Якова Джугашвили — он невзлюбил с самого начала. В младшем – Василии – он к описываемому времени также начал постепенно разочаровываться. Оставалась дочь, последняя надежда – умница Светлана. Могущественный отец считал необходимым дать ей хорошее образование, готовил к чему-то важному, не раскрывая своих дальних замыслов, как не делал этого никогда. Поэтому он и приставил к дочери в качестве ближайшего наставника историка Сергея Толстова, умевшего мыслить перспективно, глобально, патриота и государственника. И вменил ему в обязанность исподволь руководить её историческим образованием, а по мере необходимости письменно информировать об успехах дочери.

Но поведение Светланы весной 1944 г. вынудило Сталина поставить на ней крест – она явно не оправдала отцовских надежд. Легко себе представить, что в его глазах она предстала обычной мещанкой, стремящейся свить себе домашнее гнёздышко и к тому же попавшей под влияние «сионистов». Однако Сергей Толстов, видимо, по максимуму использовал своё право на переписку со Сталиным по поводу успеваемости его дочери и успел изложить «вождю народов» некую сумму исторических взглядов и концепций, направленных на то, чтобы еще более поставить историческую науку на упрочение государства. Сталин понимает, что держать Толстова деканом факультета – большое расточительство. У него есть для Толстова другая работа. И вскоре он его на ней попробует.

Чтобы попытаться понять логику решения советского вождя, обратимся к событиям давно минувших дней.

В 1948 г., в самый апогей «холодной войны», Каракалпакская автономная республика неожиданно стала эпицентром осуществления грандиозного проекта Иосифа Сталина. Это совпало с выходом в свет монографии С.П.Толстова «Древний Хорезм», с его настоящим триумфом.

В том же году, в обстановке общей нехватки рабочей силы из-за понесённых в войне потерь, когда особенно пострадало население наиболее трудоспособных возрастов, власти распорядились использовать заключённых более экономно и рентабельно. Изменилась государственная политика по отношению к узникам Гулага. Чтобы стимулировать производительность труда, была разрешена выдача дополнительной зарплаты «ударникам». Администрации лагерей получили право увеличивать пайки для заключенных, выполнявших нормы выработки. Это акция вполне понятна накануне осуществления работ по строительству Главного Туркменского канала.

А что еще происходило в СССР в 1948 году? Можно выделить минимум три массовые кампании, инспирированные Сталиным и имевшие самые негативные последствия в общественной жизни.

Германов В.А. Глас вопиющего в пустыни. Альянс диктатора и учёного//Культурные ценности. Cultural values. Bidliotheca Turkmeninnica. Международный ежегодник. 2000-2001. Санкт-Петербург: Европейский дом, 2002. С.13-34.

Источник.