О моих школьных учителях История Разное

Борис Пономарев

Хочу начать это повествование с прославления великолепного директора нашей ташкентской школы №50 Ерванда Григорьевича Саруханова, который, к моему счастью и к счастью моих одноклассников, был ее бессменным руководителем с момента нашего поступления в школу 1 сентября 1945 года и вплоть до выпускного вечера, на котором все мы получили аттестаты нашей зрелости летом 1955 года.

Это был удивительный человек во всем, начиная с внешнего облика. Высокий, крепкого телосложения, с гривой волос на красивой голове, всегда с «поплавком» (нагрудным знаком в виде ромба с гербом СССР, свидетельствующем об окончании университета) на отвороте пиджака, с абсолютно невозмутимым лицом, что бы ни происходило вокруг него. Но самое главное, конечно, заключалось в том, что он великолепно разбирался в людях, поэтому ему удалось собрать в стенах нашей школы коллектив превосходных учителей во главе с замечательным завучем Павлом Владимировичем Гузаром.
В годы Великой Отечественной войны Ерванду Григорьевичу пришлось невероятно много работать в связи с огромным количеством проблем, которые бесконечно сыпались на него и возглавляемую им школу, как из рога изобилия, и эти проблемы нужно было решать незамедлительно. Но в нашей жизни иногда, к превеликому счастью, происходят события, которые, как по мановению волшебной палочки, круто изменяют эту жизнь к лучшему.

Таким поворотным событием в жизни директора школы стало получение им телеграммы Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР И.В.Сталина. Текст этой телеграммы был таков: «Ташкент зпт директору школы нр 50 Саруханову тчк Сердечно благодарю за активный сбор средств в фонд постройки танковой колонны тчк Сталин». Я лично видел увеличенную фотокопию данной телеграммы, висевшую на стене в фойе нашей школы, когда впервые пришел в нее на учебу первого сентября 1945 года.
В Ташкенте тогда размещался не Штаб ТуркВО (Туркестанского военного округа), как это имело место в дальнейшем, а Штаб САВО (Среднеазиатского военного округа). Этот штаб первым молниеносно среагировал на получение школой такой телеграммы, и выделил денежные средства на пошив всем учащимся данной школы (она была уже в то время чисто мужской) формы полувоенного покроя (с пилотками) цвета хаки. Авторитет Ерванда Григорьевича вырос, как на дрожжах, но этот авторитет был заслуженный, так как директор не почивал на лаврах, а делал все от него зависящее, чтобы школа становилась все лучше и лучше.

Факт получения Ервандом Григорьевичем вышеуказанной телеграммы в значительной степени облегчил ему решение многих насущных задач, стоящих перед школой. Одной из самых животрепещущих была проблема обеспечения учителей крышей над их головами, так как большинство из них арендовало углы и комнаты в частных домах. И эта проблема была чрезвычайно успешно решена.
В годы войны любое, даже самое незначительное, строительство было сопряжено с немыслимыми трудностями, так как, в связи с повальным дефицитом, все стройматериалы были залимитированы и фондированы, поэтому требовалось получать разрешения, что называется, на каждый кирпич, каждый лист фанеры, каждый рулон рубероида или толя. Но все это было, в конечном счете, Сарухановым добыто, получены необходимые ассигнования и рабочая сила, и во дворе школы возникли многочисленные хибары для ее учителей. В те годы это было совершенно немыслимое для людей счастье — обретение крыши над головами всей семьи.

Хотя Ерванд Григорьевич Саруханов стал директором школы №50 задолго до получения телеграммы от И.В.Сталина, именно она стала для него своего рода «карт-бланшем», и это событие привело к тому, что руководство Республики начало помогать ему во всем, чтобы именно эта школа стала образцово-показательной, причем де-факто, а не де-юре, так как официального документа на этот счет, насколько мне известно, составлено не было, однако, обстановка со школьным образованием требовала, чтобы появилась такая школа, которая могла бы стать примером для подражания для всех остальных школ в УзССР. Он, в свою очередь, наглядно показал все имеющиеся у него потенциальные возможности для того, чтобы превратить возглавляемую им школу в образцовую.
Нашему первому «А» классу весьма сильно повезло: его руководителем и единственным преподавателем была назначена Вера Федоровна Пивоварова — Заслуженный учитель Узбекской ССР (тогда такие почетные звания имели очень немногие педагоги). Несмотря на то, что она была не очень здоровым человеком (страдала сердечно-сосудистыми заболеваниями), у нее были совершенно «стальной» характер, потверже, пожалуй, чем у прославленной впоследствии «железной леди» Маргарет Тэтчер, потрясающее самообладание и полное отсутствие страха.

Я помню, как однажды днем, вскоре после чудовищного по силе и последствиям ашхабадского землетрясения, произошедшего в ночь на 6 октября 1948 года, находясь на уроках в школе, мы ощутили очень сильные горизонтальные сейсмические толчки. Все ученики сильно испугались, выскочили из-за парт и попытались выбежать из класса. Но Вера Федоровна не позволила нам сделать это. Она вывела нас в коридор (мы учились на первом этаже школьного четырехэтажного здания), построила нас колонной по два человека, и заставила нашу колонну спокойно стоять в то время, как с верхних этажей по лестнице валила лавина обезумевших от страха старшеклассников. Она позволила нам выйти из здания на улицу только после того как абсолютно все летевшие стремглав по лестнице школьники выбежали наружу.

Вера Федоровна осуществляла невероятно строгий, неусыпный, тотальный, контроль за нашей жизнедеятельностью во время нахождения в стенах школы. Иногда нам даже казалось, что у нее не два глаза, как у всех нормальных людей, а гораздо больше, так как она умудрялась видеть даже то, как каждый из нас вел себя во время школьных перемен. Однажды я пробежал во время перемены по всему периметру нашего большого школьного двора (у меня била через край моя детская неуемная энергия, и мне необходимо было каким-то образом ее израсходовать). Она увидела и этот эпизод, в результате чего я получил от нее страшный нагоняй за то, что совершил такую пробежку без ее персонального разрешения.

Она бесконечно проверяла и перепроверяла наши школьные тетради дома и в стенах школы, успевая вкладывать в наши головы необходимые знания, причем делала это столь удачно, что почти все ученики нашего класса, в течение четырех лет учебы в начальной школе, ежегодно получали похвальные грамоты «за успехи в учебе и примерное поведение». Именно благодаря ее усилиям на уроках чистописания, у меня сейчас имеется вполне приличный почерк.

Больное сердце Веры Федоровны, к великому сожалению, не выдержало такой чудовищной нагрузки. Выпустив нас из начальной школы во «взрослую» жизнь пятиклассников, она неожиданно скоропостижно скончалась. Хоронили ее на Боткинском кладбище летом 1949 года. Ерванд Григорьевич произнес над ее могилой трогательную прощальную речь с перечислением всех ее реальных заслуг. Меня очень удивил впоследствии тот факт, что проникновенные слова его речи очень четко совпали со словами еще не написанной тогда знаменитой песни композитора Исаака Осиповича Дунаевского и поэта Михаила Львовича Матусовского «Школьный вальс» (она была создана только в 1950 году):

«Но где бы ни бывали мы,
Тебя не забывали мы,
Как мать не забывают сыновья.
Ты — юность наша вечная, простая и сердечная,
Учительница первая моя!».

Вплоть до окончания начальной школы, как я уже написал выше, все предметы нам преподавала только Вера Федоровна. Но было одно исключение, а исключения, как утверждал в свое время знаменитый русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, только подтверждают правила: в четвертом классе нам ввели преподавание узбекского языка.

И тут я обязательно должен сказать добрые слова о преподавательнице этого предмета Галине Умаровне Мукимовой. Она обладала совершенно бесценным учительским даром: умением стопроцентно вкладывать свои великолепные знания в головы подопечных учеников. К сожалению, вовсе не все педагоги обладают такого рода талантом. Она преподавала нам свой предмет, к глубокому моему сожалению, только в течение одного года, но именно за этот один-единственный год я получил такие знания, которые потом давали мне возможность общаться на базарах с продавцами-дехканами, не знавшими русского языка. Я до сих пор помню стихотворение, которое мы выучили наизусть в этом четвертом классе, помню рассказы из учебника, которые мы тогда же переводили на русский зык. В пятом и последующих классах у нас уже был другой преподаватель узбекского языка — великолепный его знаток и очень хороший человек. Но дара транслировать свои знания в наши головы у него, увы, не было.

Вообще говоря, в пятом классе мы буквально сорвались с цепи, устроив себе настоящую «казачью вольницу». После четырех лет жесткого прессинга со стороны Веры Федоровны Пивоваровой, мы, как пресловутый джинн из сказки Лазаря Иосифовича Лагина о старике Хоттабыче, вырвались из запечатанной бутылки, но, в отличие от старика Хоттабыча, всецело подчинявшегося Вольке ибн Алеше, мы никому подчиняться не собирались, и почти никто из преподавателей не мог с нами справиться. Наш новый классный руководитель Петр Александрович Островский, преподаватель математики, тоже ничего с нами не мог поделать, так как оказался слишком мягким и добрым человеком.

Мало того, у него не получилось с нами почти никакого контакта и в сфере преподавания математики. Он не смог увлечь нас своим предметом. К моменту окончания учебного года он окончательно пришел к выводу о том, что ученики руководимого им класса являются стадом математических недоумков. Примерно то же самое произошло с преподавательницей английского языка Н.П. Превосходно знавшая английский язык, она не сумела подобрать к нам ключи, после чего пришла к выводам и заключениям, аналогичным тем, к которым пришел Петр Александрович, но имеющим отношение к нашим лингвистическим способностям. Держать нас в рамках приличия удавалось лишь замечательной учительнице русского языка и литературы Валентине Алексеевне Смирновой, тоже своего рода «железной леди».

Однажды на ее уроке произошел чрезвычайно неприятный для меня инцидент. Моя мама, пожелавшая доставить своему любимому чаду удовольствие, купила мне на базаре так называемые «пробки» — пачку глиняных патронов с пороховым зарядом для имевшегося у меня «пугача» — детского револьвера, изготовленного из какого-то свинцового сплава наподобие баббита. Я положил эту пачку в карман своей курточки и, забыв про эти патроны, пришел в школу на занятия. Во время урока по русскому языку и литературе данные патроны вдруг все вместе, по совершенно непонятной причине, сдетонировали с ужасным грохотом. Валенина Алексеевна пришла от этого в страшное негодование и закричала: «Пономарев, дезорганизатор, ты специально сорвал проведение моего урока, вон из класса!».
Я слонялся, сильно расстроенный случившемся, по коридору нашего этажа, и вдруг увидел перед собой грозного директора Ерванда Григорьевича Саруханова, который в этот момент, как знаменитый Мороз-воевода из одноименного стихотворения Николая Алексеевича Некрасова, обходил дозором владенья свои. У Ерванда Григорьевича была феноменальная память, он знал имена и фамилии чуть ли не всех учеников нашей школы. «Боря, что случилось? Кто тебя выгнал из класса и за что?».

Я сбивчиво рассказал ему о происшествии, показал насквозь прогоревший карман своей курточки. Ерванд Григорьевич был не только очень суровым руководителем, но и, к моему счастью, чрезвычайно умным и справедливым человеком, поэтому сразу понял, что я вовсе не собирался срывать урок, что имела место чистая случайность, поэтому, взяв меня за руку, повел назад в класс. Обратившись к Валентине Алексеевне, он сказал, что я осознал свою вину, что такое со мной никогда больше не повторится, и что он просит ее позволить мне продолжить мое участие в проведении урока.
Уважение к Ерванду Григорьевичу у всего коллектива школы было настолько велико, что никто, никогда и ни в чем не позволял себе перечить ему, поэтому Валентина Алексеевна моментально сменила гнев на милость, и позволила мне вернуться на свое место. Мало того, она напрочь забыла о случившемся, и относилась ко мне в дальнейшем очень хорошо.

Во второй половине года мы, наконец, осознали, что с таким поведением некоторые из нас могут остаться на второй год, поэтому принялсь наверстывать упущенное. Вера Федоровна научила нас в свое время преодолевать трудности, поэтому нам удалось, все-таки, в полном составе перебраться в шестой класс. Но Ерванд Григорьевич явно тщательно проанализировал все события прошедшего года, связанные с нашим классом, и принял решение поменять часть педагогов, обучавших нас в пятом классе, на более опытных и более строгих.
Во-первых, нашим преподавателем математики стал Александр Семенович Малинский. Ходили слухи, что он в годы Гражданской войны был поручиком белой армии адмирала А.В.Колчака, и каким-то чудом сумел остаться целым и невредимым даже в 1937 году. И слава Богу, что он остался целым и невредимым! Такого великого математика я не встречал больше никогда в течение всей своей жизни. Он не только сумел заставить крутиться все шарики и шестеренки в наших головах, но и привил всем нам громадную любовь к математике, доказав, что она является невероятно интересным предметом. После этого пятерки и четверки по математике сыпались в наши дневники, как из рога изобилия, причем совершенно справедливо — за наши знания, полученные его стараниями. Наш класс обожал его невероятно сильно, так как было за что его обожать.

Преподавателем английского языка была назначена Мария Ильинична Ксенофонтова. Она тоже стала объектом нашего обожания, поскольку внушила нам любовь к этому предмету, а мне — любовь ко всей лингвистике в целом, так как изучение иностранных языков стало моим мощным хобби на всю мою жизнь. Она заставила нас, в дополнение к рутинной методике изучения иностранного языка, постоянно читать художественную литературу на английском языке, после чего сдавать ей еженедельно тысячи (знаков), наподобие того, как это делается в ВУЗ’ах в процессе изучения иностранных языков. За сдачу этих тысяч (знаков) мы каждый раз получали соответствующие оценки, поэтому в моем дневнике пятерки за сдачу тысяч не переводились.

Но самым главным изменением в жизни нашего класса стало назначение в наш класс нового классного руководителя. Об этом постараюсь рассказать поподробнее. Все началось с того, что в начале 1950 года состоялась первая встреча двух очень умных людей — Ерванда Григорьевича Саруханова и Владимира Владимировича Барабаша, когда Владимир Владимирович пришел в нашу школу с целью предложить свои услуги в качестве преподавателя истории. Оба они сразу почувствовали друг к другу большое уважение, и Ерванд Григорьевич был готов тут же принять Владимира Владимировича на работу, если бы не имела место одна препятствующая этому событию «загвоздка»: в школе в тот момент не было свободной вакансии учителя истории. Ерванд Григорьевич предложил Владимиру Владимировичу занять имевшуюся вакансию старшего пионервожатого школы, и дал ему при этом твердую гарантию того, что он до начала нового учебного года обязательно «выбьет наверху» дополнительную вакансию учителя истории.

Конечно, Владимир Владимирович мог бы сразу развернуться на пятке и пойти устраиваться в какую-либо другую школу, где его, участника Великой Отечественной войны и обладателя диплома об окончании исторического факультета Ташкентского государственного пединститута имени Низами, тут же приняли бы на работу, но он хотел работать именно в нашей, эталонной, школе, прекрасно понимая, что после пребывания в ней у него появятся прекрасные перспективы для профессионального роста. И он поверил обещанию Ерванда Григорьевича, поступил на работу в нашу школу в качестве старшего пионервожатого. Забегая вперед, скажу, что он оказался великолепным стратегом: Саруханов предоставил его семье освободившуюся хибарку во дворе нашей школы, а через несколько лет Владимир Владимирович стал директором далеко не последней в городе школы №21, находившейся вблизи ташкентской Красной площади, после чего работал вторым секретарем горкома КПУз, а затем — замзавотделом культуры ЦК КПУз. К этому времени Владимир Владимирович стал еще и широко известным писателем: он писал повести и рассказы для детей, а также сценарии для художественных и документальных фильмов.

Умные люди во многом отличаются от неумных индивидуумов, но прежде всего наличие ума проявляется в обязательном выполнении своих обещаний. Ерванд Григорьевич Саруханов был именно таким человеком, и по этой причине первого сентября 1950 года в нашем классе появился новый классный руководитель и одновременно учитель истории Владимир Владимирович Барабаш.
Он явно обладал харизмой, ярко выраженной способностью расположить к себе собеседника или целую группу лиц при первой же встрече, поэтому не было ничего удивительного в том, что Владимир Владимирович сумел сразу найти с нами общий язык, увлечь и повести нас за собой. Но, в дополнение к таким прекрасным человеческим качествам, он обладал еще и способностью жестко наводить порядок и дисциплину. Наша «казачья вольница» кончилась при нем окончательно, раз и навсегда. Наш класс, вспомнив традиции, имевшие место при Вере Федоровне Пивоваровой, как мощный экспресс понесся вперед, как говорится, к вершинам знаний.

Владимир Владимирович посвящал нам все свое время, в том числе и свободное. В хорошую погоду он частенько по воскресеньям отправлялся вместе с нами в пешие «походы по родному краю», выискивая перед этим в окрестностях Ташкента чрезвычайно интересные места. В общем, наша жизнь била ключем как в стенах школы, так и за ее пределами. И результаты всего этого оказались весьма впечатляющими: новые учителя были нами очень довольны, учебный год наш класс закончил блестяще.
Но в седьмом классе опять произошли серьезные изменения в составе преподавателей. Историю вместо Владимира Владимировича нам стала преподавать Л.С. (должен сказать, что Барабаш излагал нам этот предмет намного интереснее, хотя она была очень неплохим профессионалом). Но самое главное — нашим новым классным (хочу подчеркнуть: ВЫСОКОКЛАССНЫМ!) руководителем был назначен Лев Меерович Рудницкий, одновременно ставший нашим великолепным преподавателем физики и астрономии — справедливейший и порядочнейший человек.
Но самым удивительным для нас было то, что преподавателем математики вновь стал Петр Александрович Островский, с которым мы не нашли общего языка в пятом классе. Ни мы, ни он не были в восторге от этого назначения. Однако, как говорится, приказы для того и даются, чтобы их неуклонно исполнять. Между тем, действительность превзошла все наши ожидания.
Когда он вновь начал с нами заниматься на уроках математики, было четко слышно, как в его голове «крутятся шестеренки». Он ничего не мог понять! За один год сборище абсолютных математических тупиц превратилось в класс, полный юных Лагранжей, Эйлеров и Гауссов. По его мнению, этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда!

Тем не менее, это случилось, и поступательное движение нашего класса на математический «Олимп» было «раскочегарено» Александром Семеновичем Малинским, сумевшим сделать то, чего не смог от нас добиться Петр Александрович, который был чрезвычайно мягким человеком и по этой причине не сумел заставить нас, «вольных казаков», напрячь свои мозги для того, чтобы начать учиться в полную силу.
Петр Александрович Островский, в принципе, был выдающимся знатоком математики, поэтому когда он, наконец, понял, что чудо все-таки произошло, то сумел впрячься в движение нашего математического состава, после чего поволок его на еще большей скорости вперед, испытывая при этом величайшее наслаждение от работы с отличными учениками. При этом он полюбил нас — всех и навсегда! Петр Александрович продолжал ощущать по отношению к нам такие чувства вплоть до момента нашего выпуска из школы, и работал, испытывая при этом и большую гордость, так как никто из нас его никогда больше не подводил, а пятерками в классном журнале и в наших дневниках мы были обеспечены полностью, стопроцентно.

Мы, в свою очередь, очень любили его, и сильно переживали в связи с проявлениями вопиющей несправедливости по отношению к нему, имевшими, к сожалению, место в нашей школе. Она в описываемые мной времена вовсе не была шеридановской «школой злословия», но, тем не менее, в ученической среде изредка попадались отдельные индивидуумы, для которых с самого детства в жизни не существовало ничего святого. Именно такие моральные уроды прилепили к добрейшему, чрезвычайно порядочному Петру Александровичу Островскому прозвище «Похитун» — оскорбительное и совершенно не соответствующее его биографии. Для того, чтобы читатели смогли лучше понять, почему такое вообще могло случиться, сделаю небольшой экскурс в нашу историю.

После окончания Великой Отечественной войны многие кадровые сотрудники советских спецслужб, такие как Михаил Борисович Маклярский, Лев Романович Шейнин, Петр Петрович Вершигора, Дмитрий Николаевич Медведев, Станислав Алексеевич Ваупшасов, на основании личного опыта, полученного ими в военные годы, написали много художественных произведений о борьбе с врагами нашей страны, и эти книги пользовались огромной популярностью у читателей.
Один из крупных профессионалов, как в сфере работы в спецслужбах, так и на литературном поприще, которого называли даже в свое время основоположником жанра военно-приключенческого детектива, а именно подполковник госбезопасности Георгий Михайлович Брянцев, работал в Ташкенте, поэтому его книги тогда, в первую очередь, издавались ташкентским издательством и иллюстрировались ташкентскими художниками. Среди них была и книга, которая называлась «Конец осиного гнезда». В ней рассказывалось о внедрении нашего разведчика в разведшколу Абвера (органа разведки и контрразведки нацистской Германии). В этой же книге был описан и весьма отвратительный персонаж — шифровальщик данной разведшколы Похитун, предатель, попавший в плен еще во время первой мировой войны, и с тех пор работавший в немецкой разведке. К несчастью, помещенный в этой книге рисунок, изображавший Похитуна, оказался в чем-то похожим на Петра Александровича Островского. Дело в том, что будучи отставным офицером, Петр Александрович и после войны, по привычке и в связи с не очень высоким должностным окладом, продолжал носить офицерский китель, брюки галифе и сапоги. Похитун был изображен на рисунке примерно в таком же одеянии. Это оказалось вполне достаточным для того, чтобы школьные «злые языки», как говорится, ни за что ни про что, серьезно обидели замечательного человека.

В числе учителей, когорые стали заниматься с нами в то время, были еще два человека, которых мы полюбили все душой, и которые платили нам той же самой монетой. Это были преподаватель географии Николай Николаевич Федяй и преподаватель русского языка и литературы Александра Васильевна Попова-Давыдова. Степень моего обожания совершенно потрясающего человека Николая Николаевича Федяя была настолько высока, что я посвятил лично ему отдельное повествование. Описанный мной великолепный ансамбль высокопрофессиональных педагогов мастерски наполнял наши головы всеми необходимыми знаниями, спужившими верой и правдой всю нашу жизнь, последовавшую за выпуском из стен школы №50 в 1955 году. Все эти превосходные учителя сумели подобрать к каждому из нас индивидуальные ключи.

Позволю себе немного отвлечься от основной темы своего повествования, и расскажу о забавном эпизоде, который имел место в начале 60-х годов, когда я после окончания Энергофака САзПИ работал в электротехническом отделе ташкентского проектного института «Узгипрояжпром». Руководство отдела решило поощрить меня за хорошую работу увеличением моей заработной платы, причем сделало это очень оригинальным образом. Я был вызван в кабинет, который занимали начальник отдела Илья Ильич Айзенберг и главный инженер отдела Андрей Семенович Кан, превосходные профессионалы. Они сообщили мне о своем намерении, причем при этом предложили мне на выбор два варианта поощрения: по первому варианту мне сохраняли занимаемую мной должность рядового инженера, но с увеличением оклада до 130 рублей в месяц (то есть, увеличивали его до максимального размера оклада рядового инженера), а по второму варианту повышалась моя должность, я становился старшим инженером, но с окладом 120 рублей в месяц (то есть, мне устанавливали минимальный размер оклада старшего инженера). При этом оба они хитро улыбались, погдядывая друг на друга.

Некоторое время спустя знающие люди рассказали мне о подоплеке данного события. Причин для повышения моей зарплаты было немало, и когда появилась реальная возможность для осуществления этого намерения, у вышеуказанных руководителей отдела оказались разные мнения относительно должности и размера оклада, отсюда, в качестве консенсуса, и родилось совместное решение о двух вариантах. При этом они даже заключили пари: Андрей Семенович утверждал, что молодые люди очень любят деньги и желают иметь все и сразу, поэтому я выберу вариант с окладом в 130 рублей, а Илья Ильич ответил ему, что я являюсь чрезвычайно толковым человеком, поэтому обязательно выберу должность старшего инженера, не обращая внимания на размер должностного оклада. Это пари выиграл Илья Ильич.

Во время описываемых мной событий Илье Ильичу было 36 лет. Незадолго до его кончины, я случайно встретился с ним в центре Ташкента. Ему было уже 73 года, но он прекрасно помнил все детали нашей совместной работы в электротехническом отделе. Илья Ильич всегда очень хорошо ко мне относился, я тоже был расположен к нему, как говорится, всей душой. И встретились мы с ним очень радостно, долго разговаривали, вспоминая минувшие дни. Я напомнил ему о двухвариантном повышении моего оклада. Он подтвердил наличие того пари относительно моего выбора, и упомянул о том, что в 1960 году в электротехнический отдел по распределению пришли 13 выпускников Энергофака и Горфака САзПИ, в числе которых был и я. И тут он сказал мне такую фразу: «Ты был среди них самым толковым!».

Обо всем этом я рассказываю сейчас вовсе не для своего самовозвеличивания. Слово «толковый» расшифровывается филологами как дельный; понятливый; быстро понимающий все, что нужно; смышленый; башковитый. И у меня имеется свое собственное мнение, заключающееся в том, что такие качества приобретается людьми, в основном, в процессе обучения в школе у высокопрофессиональных учителей, так как почти все ученики нашего класса стали очень и очень толковыми людьми. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в нашем классе двенадцать человек окончили школу с медалями, и весь класс поступил в ВУЗ’ы.

Когда-то выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский сказал: «Чтобы быть хорошим преподавателем, нужно любить то, что преподаешь, и любить тех, кому преподаешь». Подавляющее большинство учителей 50-й школы любило тогда свои предметы и нас, своих учеников, всем сердцем. По этой причине блестящий конечный результат на момент выпуска учеников нашего класса из школы почти целиком и полностью следует отнести на счет огромного педагогического таланта учителей школы, упомянутых мной в этом повествовании, и в еще большей степени на счет директора школы Ерванда Григорьевича Саруханова — «вдохновителя и организатора всех наших побед».