Феномен Мир-Хайдарова — без гипербол и литот Искусство Ташкентцы

Вера Арямнова

Писателем руководит не инстинкт самосохранения, а инстинкт запечатления бытия – это утверждение доказал своей жизнью наш юбиляр Рауль Мирсаидович Мир-Хайдаров, заслуженный деятель искусств, академик РАЕН, лауреат многих литературных премий. В нынешнем, 2021 году ему исполняется 80 лет.

Об инстинкте запечатления бытия

Герой произведения Рауля Мир-Хайдарова «Ранняя печаль» Рушан Дасаев, за спиной которого уже половина жизни, обнаружил в себе «тягу к размышлениям». Стал часто вспоминать прошлое и понимать, что занятый изнурительным трудом на стройке, не успел толком осмыслить отшумевшие годы и события, связанные с родными, друзьями, любимыми. Его мучает мысль, что никто не узнает, как жили-выживали его земляки в до и послевоенное время, о чём думали и мечтали тысячи его современников.

Он ощущал, что уходят не просто время, поколение, близкие люди, — вместе с ними навсегда исчезают правила, привычки, стиль, традиции, лексика, юмор, песни, даже пейзаж, атмосфера и быт… Этот скорбный список прораб Дасаев мог продолжать – слишком многое неразумно и торопливо вытеснялось из жизни.

Читатель видит уникальный процесс пробуждения инстинкта запечатления бытия, рождение писателя в человеке уже достаточно зрелом, много повидавшем…

В жизни самого Рауля Мирсаидовича, не помышлявшего до поры о собственном творчестве, обращение к писательству случилось в 30-летнем возрасте. Толчком послужила история, описанная им самим.

в 1971 году в ресторане «Ташкент» отмечали выход фильма известного режиссера. Гости восторженно поздравляли его с успехом. Выпал и мне черед сказать несколько приятных слов в адрес фильма и его создателей. В конце я решился на небольшое замечание по одной из сцен фильма. Режиссера, охваченного эйфорией от похвал и цветов, это замечание задело, и он сказал: «Рауль, ты у нас такой умный, возьми и напиши сам что-нибудь, и я это обязательно экранизирую.

Судьба, что называется, предложила игровой вход в мир искусства. И наконец, не в качестве почитателя, а его труженика. Думается, к этому он неосознанно шёл с детства… Вызов был принят. За два дня прораб «Спецмонтажстроя» Рауль Мир-Хайдаров написал рассказ, у которого оказалась счастливая судьба: через месяц состоялась публикация в московском альманахе дебютантов литературы «Родники». А на альманах появилась большая рецензия в «Комсомольской правде», где треть печатной площади была отведена его рассказу.

А далее… рассказ за рассказом, повесть за повестью, роман за романом, книга за книгой. Уже в этот ранний период две вышли на узбекском языке, две на каракалпакском, книга на грузинском.

В итоге совокупный тираж его произведений со всеми переизданиями к настоящему часу достиг цифры, для нынешних пишущих астрономической – более десяти миллионов. А первый рассказ назывался…

«Полустанок Самсона»

На мой нюх он несколько «гриновский». Не в плане подражания, а по духу гриновский. Чуть-чуть, в самую меру исходит от него дорогой, изысканный флёр прозы Александра Грина. Так пользуются духами те, кто знает, как это делать правильно: еле уловимый аромат на близком расстоянии.

Нет, не думаю, что строитель Мир-Хайдаров осознанно соблюдал меру романтического в своём первом рассказе. Просто время было такое. Позволяло себя романтизировать. То были годы великих строек. В наших краях, например, тогда начали строить КамАЗ… И молодое поколение, во всяком случае, строители новых городов, заводов, железных дорог и прочих крупных, зачастую гигантских объектов, были не чужды романтизма. Не мог же Рауль быть исключением?

Читая «Полустанок Самсона», забываешь о том, что в дальнейшем автор выработается в крупного, трезвейшего аналитика происходящих в стране разрушительных, антиобщественных процессов и сумеет найти этому художественное выражение – в тетралогии «Чёрная знать», серии романов захватывающе интересных, читабельных… Да, читая первый его рассказ, догадаться об этом невозможно – ткань повествования родственна той, из которой сшиты алые гриновские паруса.

Кстати, выстроен рассказ безупречно, что вообще характерно для рассказов Мир-Хайдарова и нехарактерно для, скажем, произведения, названного автором ретро-романом «Ранняя печаль», в котором нарратив неоднократно сбит. Композиция выстроена не хронологически, а словно по ходу естественных человеческих воспоминаний, когда «молодые», «взрослые» и «детские» воспоминания всплывают самопроизвольно, не выбирая времени и места, и авторская рефлексия тут госпожа – по ходу воспоминаний вставляются размышления или длинные истории о других людях и перипетиях их судеб… Оставим автору его право на новаторство или неоправданный риск, ведь главное – художественный результат, а он есть – о чём речь пойдёт ниже; а сейчас вернёмся к его первому рассказу.

Открываю фолиант мемуаров на странице с «Полустанком Самсона» не впервые. Хотя познакомилась с рассказом недавно и сюжет помню, загадка остаётся и манит, а посему тянет перечитать.

Герой рассказа молодой человек Адалят Кулиев назначен смотрителем зданий станционных посёлков и разъездов вдоль Оренбургской железной дороги. Он должен составить техническую документацию на них.

В те редкие дни, когда Адалят не проклинал судьбу, наделившую его должностью смотрителя, он с интересом осматривал добротные станционные постройки, жилые дома на высоких фундаментах из бледно-розового камня, в самых неожиданных местах кладки встречая небольшие чугунные таблички с одинаковым оттиском: «Каменныхъ делъ мастеръ  Г.И. Петровъ годъ 1903.

Выше сказано об аромате самой притягательной для мечтателей прозе – прозе Александра Грина. Так вот, грубо говоря, хочется понять, как поместить в текст ускользающий аромат её? Где, в чём помещается его источник в тексте?

Начало рассказа ещё тщится прикинуться соцреалистическим:

Инженер с трёхмесячным стажем Адалят Кулиев полагал, что у него есть все основания считать себя неудачником. В длинном списке важнейших народнохозяйственных комплексов мелькали названия далёких и таинственных городов, ударных комсомольско-молодёжных строек: Камский автомобильный завод в Набережных Челнах… Ачинский глиноземный комбинат… Вторая очередь Алмалыкского химкомбината… Строительство города на полуострове Мангышлак… стройка в древнем Карши… Ни на одну из этих строек Адалят не попал. Направление гласило: Кзыл-Орда. Дистанция зданий и сооружений.

В жаркий августовский полдень он стоял на безлюдной привокзальной площади, как на распутье, когда лихо развернувшаяся роскошно-белая «Волга» окутала его пылью, словно туманом. Чертыхаясь, он долго выбирался из плотной удушающей пелены».

На этом соцреализм кончается и начинается волшебство. Заметим: одна-единственная маленькая блёстка его помещена и в процитированный отрывок: «далёкие таинственные города»…

Препарировать тайну – занятие скучное и вряд ли интересное читателю. Он ею просто дышит. А тайна перебегает огоньками с абзаца на абзац, как Фрези Грант, улыбаясь, дразня и приветствуя нас:
Станцию, расположенную на высокой затяжной насыпи, переходящей затем в крутой подъём, увенчанный арочным мостом над широким протоком Сырдарьи, Адалят заприметил давно. Проезжая мимо, не доверяя мутному оконному стеклу, он открывал дверь тамбура и вглядывался в набегающие постройки, радующие глаз ухоженностью. «Да, пожалуй, она самая сохранившаяся», – не раз думал он, глядя на два высоких фонарных столба, мелькавшие у выхода на перрон; на тяжёлых витиеватых кронштейнах из чёрного железа, при целых матовых стёклах, висели маленькие дворцы света».

Пришли, пожалуйста, печника – дьявольски холодно у меня зимой. … Знаешь, смотритель, чего не хватает в одиночестве? Пляшущего огня… Зимой тоска и одиночество ощущаются острее, и я часто звоню на околоток дорожному мастеру: «Можно прийти посидеть у огня?» И всегда слышу искреннее: «Разумеется». Прихожу. Сижу. О чём я думаю в долгие зимние часы у огня? А ни о чём. Гляжу на отблески и вижу… Что я вижу?.. Разное…»

В камине догорали дрова, и серый пепел покрывал светившиеся в полумраке залы угли. Рашат поспешил к очагу. Звякнули тяжелые щипцы, и взвился сноп искр, тут же пропавших в дымоходе…

Снег ещё не выпал, но запах его уже третий день ощутимо витал в воздухе. Поздние палые листья мягко поскрипывали под ногами. Адалят перешёл к самой бровке восьмиметрового полотна. Внизу, в сотне метров, раскинулся странный поселок…

Бежать за Красотой можно и дальше, прыгая с камушка на камушек. Но, по гамбургскому счёту, рассказ этот о «деле, которому ты служишь», о людях, для которых долг не пустой звук и труд не обуза. О тех, кто может наилучшим образом обустроить жизнь, дай им волю. Однако любой читатель может убедиться, одновременно этот рассказ и о том, что жизнь сложней, непредсказуемей, таинственней и прекрасней, чем мы можем полагать. А это уж – чистейшей воды Грин, не так ли?

Хотя, разумеется, Мир-Хайдаров и Грин очень разные писатели. Грину важен по большому счёту только человек – вне его связи с историей, национальностью, семьёй, богатством или бедностью, религией и политическими убеждениями. Мир-Хайдаров, напротив, вне связи со всем этим человека не мыслит, всё это в его произведениях очень важно, центрально важно.

Поэтому после первого же рассказа молодого автора из Ташкента его творческая дорога уходит в противоположную от Грина сторону жёсткого реализма, смыкающегося с документальностью. Вымысла больше не будет. Все тайны будут раскрываться.

Однако оба, и Александр Грин, и Рауль Мир-Хайдаров прорвались к писательству, накопив жажду к нему и потенциал один в голодной, бродяжьей, сжатой юности, другой в голодном военном и послевоенном детстве, прошедшем в жилище с земляным полом и наледью по углам. А мы ведь знаем:

Чем хуже живётся, тем ярче мечтается

Это сказал Чехов, но наверняка мог бы подтвердить любой из нас. Давайте заглянем в Мартук первых послевоенных лет. Он расположен недалече от Актюбинска у железной дороги «Москва-Ташкент», породившей посёлок. Необходимо упомянуть и Оренбург в двухстах километрах, откуда родом родители будущего писателя – второй после Казани культурный центр мусульман в те годы …

Со Второй Мировой, она же Великая Отечественная, вернулись в Мартук живыми трое мужчин, остальные пали в боях под Москвой. Рауль родился в ноябре 1941 года, когда отец Мирсаид уже сражался в знаменитой Панфиловской дивизии… Дядя по материнской линии – Нариман-абы, лётчик, тоже погиб в 1941 году при защите Москвы. Оба заживо сгорели – один в танке, другой в самолёте… Нариман-абы воевал и в Испании, откуда привёз племяннику имя – в честь погибшего напарника, испанца Рауля…

Пристанционный Мартук самостоятельного значения, без железной дороги, в то время не имел. Здесь заправлялись водой и чистили топки паровозы. Если семьи машинистов, кочегаров, путейцев железная дорога обеспечивала, то остальные жители выживали, как умели… Но тоже кормились возле поездов, продавая пассажирам дальнего следования всё, что могли: от дымящейся варёной картошки до собственноручно связанных оренбургских пуховых платков из козьего пуха выращенных в этой же степи парнокопытных.

А в горах шлака по обе стороны железнодорожного полотна копались дети. Найти не до конца прогоревший кусок угля или стянуть ещё нетронутый из тендера паровоза – удача. Зимы в Западном Казахстане суровы, а чем топить печи в степи? Выручала корова, если она была. Топили и кизяками, которые покупали у казахов, державших скот. А на что покупать это, так сказать, топливо и всё прочее, необходимое для жизни, если нет работы?

Зима приходила рано, уходила поздно, и в прожорливых печах сжигали всё – до плетня, до ограды.

Случай, описанный Раулем Мир-Хайдаровым в «Ранней печали» и автобиографическом рассказе «Станция моего детства» потрясёт любого… Ребятишки, одни пытаясь отнять, а другие отстоять свою добычу, не заметили приближавшийся поезд. Финал ситуации оказался трагичным.

…Скорый налетел с размаху – четверых насмерть сразу, нескольких выбросило из колеи без единой царапины, Фаддею отрезало обе ноги, а один мальчик по фамилии Касперов остался цел, ухватившись за решётку паровоза, которая сбрасывает с путей небольшие предметы. Диаса поезд не задел, меня зацепило какой-то выступающей частью паровоза и, хотя я был в шапке, чуть выше виска вырвало кусок кожи с волосами размером с маленькую монетку, и я долго хромал на левую ногу. Наверное, сильно ударился о стоящий состав, когда меня отбросило от летящего паровоза.

Когда я очнулся, Диаса рядом не было, со станции и из краснокирпичного дома с плачем бежали женщины. Я потихоньку переполз под составом, нашёл свои санки, ведро и, обливаясь слезами, хромая поплёлся домой».

А теперь заглянем в жилище овдовевшей женщины и двух её детей, где маленький герой давно ждёт мать. Она ушла к поезду в надежде продать оренбургские платки и другие вещички из козьего пуха.

«Наверное, поезд опоздал», – Рушан то и дело дышал на оконное стекло, но сколько его ни отогревай, не отогреть. Мороз постарался: даже между рамами тянулся ледяной хребет, и от окна несло холодом, как от двери, как плотно он ни подтыкал куски старого одеяла в щелях и щербатом пороге.

«Успело намести», – подумал он и смёл снег с земляного пола, а то заругает мать, что не следил за дверью, выстудил землянку. Печь едва теплилась, но Рушан боялся подложить кизяку: с топливом было совсем худо. Задуло и задождило с сентября, и теперь в полуразвалившемся сарае кизяк занимал крохотный уголок».

Малыш выбирает волос из нечёсаного пуха коз. Горка выбранного растёт медленно, пальцы коченеют… Но маме надо помогать, и он опять склоняется над узелком.

«В тревоге за мать он то и дело выскакивал на улицу и окончательно выстудил землянку. В голову лезли разные страхи. «А вдруг поезд из-за опоздания сократил стоянку, и мама проехала до следующей станции, чтобы пройти с платком по вагонам… А вдруг у неё его вырвали?» Рушан знал, что, хотя война давно кончилась, в тёплые края, к Ташкенту, охотно тянулась всякая шпана. «А может, конфисковали?»

Да, ученик начальной школы, только осваивающий русский язык, как и все дети в посёлке знал значение слов конфискация, понятые, следственный эксперимент, превентивное задержание, очная ставка. Дети понимали, что НКВД важнее и страшнее милиции. Знали, что милиционеры отбирали товар и пинками гнали женщин с вокзала, а то ещё запирали в холодной комнате и составляли протокол, итогом которого был штраф. Это называлось борьбой со спекуляцией. То есть, с неукротимым инстинктом матерей накормить детей, чей отец пал в боях, защищая вот эту жизнь от фашистов.

Но это обстоятельство не имело значения для людей в погонах. Ордена, которые дети считали мерилом высшей доблести и особой заслуги перед Отечеством, ничего не значили для них.

«Рушан сам видел однажды, как, грязно выругавшись, он (милиционер Великданов) опрокинул в пыль жаровню с готовыми шашлыками у орденоносца-казаха, а когда тот попытался защитить остатки баранины в тазике, прикрытом марлей, ударил сапогом прямо в грудь, густо увешанную орденскими колодками».

Неудивительно, что ребёнок ждал возвращения матери домой всеми силами своей ещё не окрепшей души.

«А может, маму задержали? Ведь её уже предупреждали, чтобы не ходила к поездам с шалями…». Рушану вдруг стало так страшно, что он заплакал.

– Сынок, что случилось? – уронив у двери какие-то свертки, кинулась к нему Гульсум-апа.

Рушан прижался к её промерзшей куцей телогрейке и, не чувствуя холода, плакал навзрыд».

И самый суровый читатель на этом месте смахнёт набежавшую слезу: детские переживания героя романа так искренни и понятны каждому! Драматизм и человечность этой сцены пронзительны и незабываемы.

Детство – прекрасная пора, не правда ли?

Не правда, потому что не у всех и не всегда. Несомненно, начало жизни определяет последующую жизнь. С тою загадкой, что одинаковые трудности одного делают никтожеством, а другого великим человеком.

Из мальчика, которого на железнодорожных путях чуть не убила крайняя бедность, вырос человек удивительный с неукротимой волей жить лучше и добившийся этого самостоятельно, своим трудом и интеллектом – в государстве, которое успешно делало из людей винтики карающего за независимость механизма. Человек с негасимой жаждой красоты и правды, в чём бы она ни заключалась: в искусстве, в быту, в мыслях, делах и поступках. Человек, который сделал себя сам.

Я другой такой страны не знаю, где так вольно…

Старожилами Мартука были казахи и татары. В военное время посёлок прирастал числом жителей. Чеченцы появились поздней осенью сорок четвёртого, когда в степные края приходит зима. Немцы раньше, в начале войны – ссылали их сюда из разных областей страны. Звучала в те годы в посёлке и калмыцкая, и ногайская, и ингушская, и еврейская речь…

Было что осмыслить автору «Ранней печали» по прошествии лет.

«Деяния генералиссимуса коснулись даже такого захолустного уголка, как степной Мартук – пишет автор. — Отправляя на зиму в степь голых и босых людей из тёплых краев, вождь, видимо, не рассчитывал, что народ, всегда носивший на Кавказе самую высокую папаху, выживет. Не учёл, что сохранились ещё в сердцах людей сострадание и милосердие, как жива была и вера, безуспешно вытравлявшаяся маузерами и тюрьмами… Чеченцы вымерли бы в ту лютую зиму, если бы не оказались одной веры с казахами и татарами, старожилами степного полустанка – те, сами голодные и замерзшие, по велению властной слепой старухи Мамлеевой разобрали слабых и немощных по домам, помогли выжить в трудную первую зиму».

В ретро-романе «Ранняя печаль» описаны потрясающие реальные истории о том, как жилось ссыльным. Чего стоит рассказ о грузчике Гюнтере Грабовском, отце троих детей, которому присудили пятнадцать лет… за неполную пригоршню пшеницы, принесённую с работы домой в карманах фуфайки. Он отбыл их в Сибири «от звонка до звонка». Вернулся осенью 1959 года. Грабовского, в котором от немца было лишь трудолюбие, наверное, и выпускать из тюрьмы не хотели, — так честен и безотказен был в работе, пишет автор, сокрушаясь, что жизнь человека низвели до жизни раба, от которого требовалось одно: дармовая работа. Много позже семейству Грабовских с уже престарелым отцом удалось уехать в ФРГ. Не удалось подростку Рубину.

Немцы в Мартуке и после войны не имели документов и права без разрешения комендатуры покидать место жительства. Тем удивительнее слух, что пропавший два месяца назад немецкий мальчик, единственный сын школьной уборщицы, задержан на западной границе при попытке её перейти.

Рубин, «худенький мальчик-подросток с грустными глазами, отличник, на контрольных по математике решавший все четыре варианта задач» отправился к родственникам во Франкфурт-на-Майне, откуда пришла пара писем и перепотрошённая посылка с вещами.

«На все вопросы учителей на педсовете он упрямо твердил, что хотел вернуться на свою Родину, хотя те дружно уверяли, что его Родина – СССР: здесь родился он, его родители и даже прадеды, только здесь ему гарантированы великой сталинской Конституцией право на труд, свободу, бесплатное образование, здравоохранение, жильё и прочие блага. Но, видимо, он уже тогда понимал, какие свободы ждут его в родном отечестве».

Окончив школу, Рубин снова бежал, на этот раз его застрелили при переходе границы. Читая эти и другие свидетельства, понимаешь, что выражение «СССР – тюрьма народов» не преувеличение. Однако и другие факты доносит до нас писатель в произведении, достоверность которого сомнений не вызывает: воспоминания пахнут сырыми стенами, земляным полом, креозотом, голодом, бедностью, но и… надеждами. «Тогда каждый верил в свой жребий, жил, загадывая на будущее и умел ждать», пишет автор. Может ли похвалиться этим же каждый наш современник?

Перевернув с сотню страниц, мы видим Рушана с матерью, когда они перебирают документы, старые фотографии и вот тут сын видит, как

«тепло, с посветлевшим вмиг лицом, упоминала она по имени-отчеству забытых и полузабытых вождей, которые дать ей ничего хорошего в жизни не успели, кроме твёрдой веры в светлый завтрашний день».

Да и сам «Рушан в пору молодости принадлежал к тому несметному большинству, которое безоговорочно верило официальной пропаганде, любому печатному слову…».

Писатель честно и подробно показывает светлые и трагичные стороны жизни советского периода, начиная с военных лет, размышляет об истоках людских надежд и разочарований.

Мартук, Актюбинск, Ташкент… Но даже если в то время мы жили в других краях, на других перифериях необъятного СССР, всё до боли узнаваемо… Потому что жили мы в том же государстве и дышали воздухом одной и той же исторической поры.

Переосмысливая прочитанное, задумываешься: а может, не так уж это и мало – твёрдая вера в светлый завтрашний день? Конечно, немало, ведь жив человек не единым хлебом – жив он и надеждами, и чувством общности с народом своей страны, тем важным чувством общей судьбы, которую, расслоившись на богатых и бедных, мы стремительно и безвозвратно утеряли всего за три десятилетия.

И всё вопрос же о ценности «подарка» руководителей страны своему народу – веру в светлое будущее, в завтрашний день, по ходу романа отпадает сам собой… Ибо природа лжи такова, что обман – большой или маленький, искусный или не очень, остаётся обманом, ведёт к социальным трагедиям, утрате хотя бы относительной справедливости и той самой веры в лучшее будущее.

Но на этапах, когда ложь ещё не стала откровенно наглой и явной для каждого, не поразила, как метастазы раковой опухоли, все механизмы общественной жизни, человек может надеяться и верить в свой завтрашний день, в завтрашний день своей страны. Он и далее может надеяться, такова уж природа человека, вечно стремящегося к счастью.

Человек с нашей планеты

Мы уже коснулись военного и послевоенного детства будущего писателя. А что было дальше?

Как из босоногого полуголодного парнишки, который до поступления в школу говорил лишь на родном татарском языке, вырос известный не только в своей стране писатель, а также собиратель коллекции живописных полотен, чьим сокровищам был бы рад любой художественный музей мира?

Как, наконец, из него получился ой какой денди – а если серьёзно, человек с притязательным вкусом в отношении всего, что касается одежды, быта, манер? Что удивительно, без ущерба для простоты и искренности в общении; для дружелюбия – без панибратства; правдивости и прямоты – без грубости; для искреннего восхищения талантом других – без корысти.

Откуда достоверное знание «коридоров власти» и криминального мира, а также законов и подробностей их существования? Откуда аналитический дар, граничащий с предвидением относительно настоящего и будущего социальных перипетий? Никакой сказочной фее не под силу положить столько подарков в колыбель…

Эти и другие вопросы возникают при знакомстве с Раулем Мирсаидовичем, его литературными и публицистическими произведениями. Они у любого возникают – ведь он не обычный человек, а личность неординарная, явление феноменальное во многих смыслах. Не побоюсь сказать, что это ум государственного масштаба.

Автор этих строк «живьём» писателя не видела, а вот редактор газеты «Татарский мир» Ринат Мухамадиев − да. В интервью к 70-летию Мир-Хайдарова он спрашивал своего интервьюируемого:

— Я вас знаю уже более тридцати пяти лет. Вы приезжали в Дома творчества писателей и в Казань, как человек с другой планеты − жизнерадостный, самоуверенный, щедрый и элегантный… Откуда столько неординарного ещё в те годы?

Выходит, и тот, кто знает Рауля Мирсаидовича уже десятки лет и та, что лишь год и то виртуально, задаются одинаковыми вопросами. Но наш герой настолько искренний, что ответы на любые вопросы о нём можно найти в многочисленных интервью и в его произведениях.

«Я всегда с благоговением относился к музыке, литературе, театру, к их творцам и исполнителям. Никогда не помышлял о том, что буду писать − я был счастлив уже от того, что мог брать в руки любимую книгу, часами слушать фортепьянные концерты, хотя ничего не понимал. Но музыка волновала, трогала меня, уносила в иной мир из нашей плохо протопленной сырой землянки, где в каждом углу застряла нищета…

В ту пору, вступая в мир кино, эстрады, литературы, сцены, молодые люди знали не только предмет своей страсти, но и семь поколений предшественников, корифеев этого искусства, а маяки все были значимые − шапка падала, коль посмотришь вверх».

Однако пойдём дальше по тропинке, ведущей из детства в отрочество и юность будущего писателя. Какие события привели к тому, что через десятилетия он произвёл на коллегу по перу впечатление «человека с другой планеты»?

«Другая жизнь» открылась рано, лет с восьми. Сразу после войны в Мартуке каждые два дня показывали новый фильм. Таким образом мальчик пересмотрел множество трофейных кинолент и фильмов союзников. А оперными постановками и произведениями крупных татарских, русских, зарубежных композиторов Рауль заслушивался в детстве по радио.

Ближе к полуночи звучали слова «Театр у микрофона» — они отзывались в душе ребёнка трепетом, он узнавал голоса великих актеров, которые озвучивали спектакли по известным произведениям. Грибов, Книппер-Чехова, Комиссаржевская, Ермолова, Якут, Абдулов, Станицын… А певцы: Козловский, Лемешев, Бейбутов, Отс, Русланова, Шульженко, Долуханова, Тулегенова, Байсеитова, Багланова… перечислять можно долго. Но всё это и перечитанные в трёх мартукских библиотеках книги вдобавок к школьной программе воспитали уже к 14-ти годам человека, способного принять решение, о котором сам Рауль Мирсаидович говорит:

«У каждого есть главный поступок жизни, который определяет судьбу. Я увидел объявление о наборе в железнодорожный техникум. Ничего привлекательного для 112 сверстников трёх параллельных классов в нём не нашлось. Меня привлекал каждый пункт: и стипендия, и возможность немедленно уехать в город, в котором ни разу не был, общежитие, а по окончании –бесплатный жильё и уголь в ведомственном доме, и… ежегодный бесплатный билет в любой конец страны в купейном вагоне! Немаловажна и то, что диплом давал право на поступление в вуз.

Меня в объявлении обрадовало всё, это немудрено, если живёшь в крошечной землянке, девять месяцев в году страдаешь от сырости, холода и голода. Как отказаться от такого щедрого предложения изменить жизнь? Мать в первый год войны овдовела и осталась с двумя детьми, в 1946-м году вышла замуж за очень хорошего человека, фронтовика, и у них появилось ещё четверо детей; у отчима умер брат, и его сына взяли в нашу семью. Семеро детей! Работы в посёлке никакой…

Я понимал, если поступлю в техникум, избавлю семью от лишнего рта. Чтобы поступить в институт, нужно было бы учиться в школе ещё три года! Как я ни уговаривал друзей – никто компанию не составил, все мечтали о МГУ, МВТУ, путеец для них выглядел непрестижно, да и Актюбинск мало привлекал – всем хотелось в столицы.

Сегодня могу сказать, что я переиграл судьбу – диплом в самостоятельную жизнь в 18 лет, когда мои сверстники ещё стояли на распутье – куда идти, кем быть».

Казалось бы, возможности достойного существования, выхода из нищеты при таких стартовых обстоятельствах, которые были у Рауля, практически сведены на нет. Но согласитесь, решение его было верным и взрослым. Такое вряд ли смог бы принять нынешний подросток, говорящий матери: «Другим на восемнадцатилетние родители машину, квартиру дарят, а ты мне что?» Тут планов на построение будущего, кроме потребительства– никаких…

Положив в вещмешок единственное наследство, доставшееся от отца – это был инструмент (а именно клещи), юный Рауль на крыше вагона добрался до Актюбинска и поступил в техникум, хотя конкурс на «кирку с лопатой», как зло пошутил кто-то, был четыре человека на место.

Он ещё не знал, какой крупный дар ждёт его на пороге учебного заведения: почти весь преподавательский состав актюбинского техникума того времени состоял из профессоров, доцентов, кандидатов наук, учёных из Ленинграда. Конечно, они были сосланными и не делали из этого тайны, уже прошёл XX съезд партии. Они дали своим ученикам не только профессиональные знания, но воспитали культуру быта и культуру вообще. К слову, и в мартукской школе тоже работали преподаватели из ссыльных…

Обучаясь на строительном отделении железнодорожного техникума, Рауль продолжал жить искусством, об этом свидетельствуют его воспоминания:

«С середины 50-х во Дворце железнодорожников сложился Народный театр с классическим репертуаром, прекрасными декорациями, костюмами, продуманным освещением. Играли вдохновенно, может, не хуже иных столичных… Зимой 1959 года на гастроли приехал Московский театр оперетты. Что творилось! Билеты доставали с боем, зал переполнен… В начале шестидесятых гастролировал знаменитый Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением композитора Рауфа Гаджиева. Настоящий бигбенд, 78 человек, сидел на сцене в три яруса, а ударник с сияющими перламутром барабанами, медными тарелками — под самым потолком. Какие костюмы, декорации, световое сопровождение, блеск труб, саксофонов, тромбонов! Живьём музыка Гленна Миллера, Дюка Эллингтона! Неожиданные аранжировки известнейших джазовых мелодий, сделанные знаменитым Анатолием Кальварским! Через три года, в Ташкенте, я вновь встречусь с этим оркестром и напишу восторженную рецензию, упомянув и про актюбинский триумф. Эта театральная рецензия станет моей первой публикацией. Она позволит ближе познакомиться с оркестром, и нас на десятилетия свяжет дружба с Рауфом Гаджиевым, певцом Октаем Агаевым, трубачом Робертом Андреевым, конферансье Львом Шимеловым, квартетом «Гайя», да и со всеми оркестрантами. А ведь всё началось в Актюбинске»…

Шрихом к портрету того времени является и такое высказывание Мир-Хайдарова:

«В ту пору силён был местный патриотизм, и какой любовью и популярностью пользовались свои, доморощенные певцы, музыканты, поэты, художники, спортсмены, герои труда, — не передать словами. Удивительно искреннее было время, благодатное для людей талантливых. Оттого даже в захолустном городе появились в конце пятидесятых джазовые оркестры, постоянно давались концерты, собиравшие полные залы, проводились выставки художников, а уж о вечерах поэзии и говорить не приходится».

В 1960-м он окончил техникум и до поступления заочно в Ташкентский строительный институт (1962г.) работал, в том числе, полгода в родном Мартуке – прорабом на строительстве элеватора, а большинство его одноклассников и сверстников, не поступивших в институты, работали здесь разнорабочими, бетонщиками, арматурщиками.

Когда в свои 20 лет переехал в Ташкент, чтобы продолжить образование, работать его пригласили в «Спецмонтаж». И там он оказался «ко двору». Уже в 22 года получил квартиру в узбекской столице.

Рауль Мир-Хайдаров не строил дома, не делал ремонты, а работал на значимых для страны объектах.

То есть, «на принадлежащем ныне олигархам «Норильский никель», который они купили по цене его забора, строил «Байконур», медно-обогатительные комбинаты, свинцово-цинковые заводы, золотодобывающие фабрики, сотни сернокислотных цехов, внёс свою лепту в десятки закрытых и секретных объектов. Работа давала мне ощущение величия страны, её мощи, позволяла часто бывать в Москве, потому что наш трест находился в столице рядом с гостиницей «Пекин». Постоянно бывая там, смотрел все знаменитые спектакли в «Современнике» и «Таганке» с конца 60-х до конца 80-х… Судьба упорно толкала меня в искусство, литературу».

С 1963 года он часто ездил в Москву в командировки. Останавливался всегда в «Пекине», стильном отеле с лучшим в столице ресторане. Но главное, «Пекин» находился в окружении пяти театров: «Современника», Театра сатиры, Сада «Эрмитаж», театра Сергея Образцова и Концертного зала имени Чайковского. Все – в трех минутах ходьбы. Для театрала и меломана – это подарок.

Если расширять рассказ о «параллельной» жизни в искусстве, то во время обучения на заочном отделении строительного института

«Всё свободное время я проводил среди людей искусства, все средства, доступные мне в ту пору, с радостью тратил на общение с поэтами, художниками, артистами, киношниками. В строительной среде меня не третировали, наверное, только по одной причине – я всерьёз занимался боксом и хорошо знал футбол…»

Молодой студент-строитель, не имея прямого отношения к творчеству, стал своим в среде джазменов, артистов – драматических и балетных… Он гордится дружбой с известными футболистами, ведёт колонку о футболе в газете, пишет театральные и балетные обозрения, статьи о джазовых оркестрах, даже если это биг-бэнды Бенни Гудмана и «Шварц-вайс», посещавшие Ташкент. Его просили написать сами исполнители, уверенные в том, что Рауль прекрасно знает то, о чём пишет. Кто-то предлагал работу в газетах, журналах, на радио, какие-то режиссеры приглашали на должность завлитчастью в театре, но служба в штате не прельщала натуру будущего писателя.

Мы уже касались того, что выводить человека только из стартовых условий детства – логическая натяжка. Из его природы – тоже. Мало иметь живое, доброе и богатое воображение, его надо организовать. Мы живём в мире мышления и деятельности, а культура – это продукт интеллекта и духа. Многие понимают это, но не каждый умеет «сделать себя». Нужно иметь характер, цель, нужно уметь и любить общаться, нужно быть верным своей цели, не ломаться ни при каких обстоятельствах и не прельщаться торными дорожками… Нужно быть готовым на поступок и совершить его вовремя – имею в виду то, что в свои сорок лет Рауль Мирсаидович оставил строительство и ступил на стезю писателя-профессионала, которая ныне мало кого кормит. Но он рискнул и опять не ошибся.

И, как сказано в известной песне – это всё о нём…

Думается, теперь уместно снизить пафос и рассказать о вещах, на мой взгляд, не самых важных в жизни, но неотъемлемых от личности Мир-Хайдарова… Тем более, его увлечение модой легло на портрет того времени… В книге «Стиляги», вышедшей одновременно с одноименным фильмом В. Тодоровского, имя Рауля Мир-Хайдарова часто упоминается наряду с многими известными людьми, бывшими в юности, как и он, стилягами. Ведь уже в Актюбинске он стал эталоном для многих молодых людей, которые старались вести себя и одеваться «а ля Рауль».

…С первой же зарплаты он поехал в Кзыл-Орду заказывать вечерний костюм. В десятилетнем возрасте увидев в одном из голливудских фильмов героя в смокинге, – а это был Керри Грант, мальчик решил: вырастет, обязательно сошьёт такой же…

«Пока ждал закройщика, в одном из журналов мод наткнулся на смокинг своей мечты. В этот момент он появился за спиной и спросил, как мне показалось, с насмешкой: «На смокинг замахнулись, молодой человек?» Я ответил: «Если вы сможете сшить, то я хотел бы заказать именно смокинг к Новому году»…

Закройщик присел рядом и как-то грустно сказал: «Будет вам смокинг, не переживайте, хотя смокинги и фраки я не шил уже двадцать лет». Позже я узнал, что он – ссыльный, как и наши преподаватели, работал главным костюмером Мариинского театра. Сшил мне Лазарь Моисеевич не только прекрасный смокинг, но и подсказал заказать белый пикейный жилет, а ещё сделал подарок – белую бабочку с чёрной оторочкой, так что на встречу выпускников техникума в Актюбинск я приехал «как денди лондонский одет».

Заметим, что содержание и форма почти всегда взаимозависимы: хоть в искусстве, хоть в жизни. Содержание внутренней культуры Мир-Хайдарова требовало адекватного внешнего вида. Быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей, так ведь, Антон Павлович? – В человеке всё должно быть прекрасно, — согласительно кивает Чехов.

Неслучайно один из его кумиров – классик американской литературы Фицджеральд – король «золотой молодёжи» своего времени.

«В романе «Великий Гэтсби», самыми запоминающимися сценами стали вечеринки-балы в парке роскошного дома Гэтсби, — пишет Мир-Хайдаров. — Вечеринки проводились с необычайным размахом даже для видавших виды снобов и аристократов. Интерьеры, убранство, обслуживание, музыкальное сопровождение – всё вызывало восторг, восхищение, удивление. Невероятное сочетание изыска и роскоши во всем!

…Влияет ли Фицджеральд на умы новых поколений? Думаю, нет. Сегодня, когда пять шестых человечества предпочитают фастфуд и пьют чай и кофе из тяжеленных, толстостенных фаянсовых кружек жутковатого объёма, а фаянс в эпоху Фицджеральда изначально предназначался только для сантехники, унитазов и писсуаров – нужна ли им эстетика утонченного Фрэнсиса Скотта Кея Фицджеральда? Конечно, нет».

Но сам Мир-Хайдаров не был бы социальным писателем, если бы ценил певца эпохи джаза 1920-х годов, гениального писателя с повадками плейбоя только за роскошь и изыск его произведений и образа жизни:

«Мы, ещё оставшиеся читающие потомки, благодарны ему за то, что он создал чёткий слепок раннего капитализма, портрет его краткого романтического периода, когда ежедневно не убивали ни партнеров, ни конкурентов, ни кредиторов. Когда обман, подлог, разбой не были его характерными приметами. Когда дорожили именем, репутацией, платили по долгам. Когда богатые сами представляли культуру, считались носителями вековых национальных традиций, способствовали расцвету культуры страны.

Ныне богатство стало агрессивным, злобным, вульгарным. Думаю, нынешнее время даже богатеям не в радость, невольно приходит на память строка поэта Тимура Кибирова: «Грядёт чума, готовьте пир». Кстати, это эпиграф к моему роману-бестселлеру «За всё − наличными».

И тут мы вплотную подошли к главному: тетралогии Рауля Мир-Хайдарова «Чёрная знать», состоящей из романов «Пешие прогулки», «Двойник китайского императора», «Масть пиковая», «Судить буду я» и тематически примыкающего к ним романа «За всё – наличными». Это слепок далеко не романтического периода раннего (и не только) капитализма, эксгумированного в родной стране. Оживший труп, как показано, бессовестный, с ненасытимым аппетитом, с уголовными повадками и чувствует себя вполне уверенно, хотя на вид – урод уродом, с какой стороны ни посмотри. Вот он-то и изображён в знаменитой тетралогии, – в лицах. Ну а что порой это не человеческие лица, а рожи, на которые смотреть противно, местами – невыносимо противно, так что тут удивительного? Таковы праобразы.

Чёрная знать – в профиль и анфас, или цена славы

После выхода в свет первой книги тетралогии «Чёрная знать» на автора «Пеших прогулок» было совершено покушение. К счастью, остался жив, хотя месяц провёл в реанимации, в итоге обретя инвалидность. Но это касалось физического здоровья. В моральном плане оказался не сломлен и продолжил описывать мир людей, в разной степени облечённых властью, но одинаково связанных с криминальным миром – по сути, являющихся представителями одновременно обеих структур.

Надо ли удивляться покушению на убийство человека, который досконально знал об этом и предъявил своё знание миру?

«Пешие прогулки» в ту пору зачитывались до дыр, передавались из рук в руки. Роман вызвал огромный интерес, сразу появились второе и третье издания тиражами по 250 тысяч экземпляров.

А в больнице среди многочисленных посетителей появился американской корреспондент Стивен Голдстайн, который подготовил статью «Исследователь мафии» на целую полосу газеты «Филадельфия Инкуайер». Позднее она привлекла внимание многих крупных европейских газет и телекомпаний, интересующихся русской мафией, а американцы предложили Мир-Хайдарову грин-карту, от которой он отказался, ибо не мыслил жизни на чужбине, не хотел покидать Родину.

Кто-то приходил в больницу с предложением баллотироваться в депутаты Верховного Совета, кто-то выразить восхищение и сочувствие. Со всех концов СССР (год шёл 1989-й) приходили письма – мешками.

Невзирая на поддержку порядочных людей, ему пришлось прокинуть ставший за 30 лет родным Ташкент, где у него к тому времени был, как теперь мы говорим, упакованный во всех отношениях быт, и эмигрировать в Россию. Второго покушения можно было ведь и не пережить, антигерои «Пеших прогулок» на первой попытке стереть писателя в порошок не успокоились…

Поселился в Переделкинском Доме творчества, кстати, оплачивая это жильё по коммерческой цене целых 8 лет – пока не купил квартиру. Так что жизнь эмигранта он познал сполна и на Родине. Слава – славой, а выкручивайся как знаешь. Уехал бы за границу и жил припеваючи. Стал бы депутатом Верховного Совета – тоже сытая жизнь обеспечена. Сам роман служил избирательной программой, а судьба писателя на тот момент не нуждалась в рекламе, поистине это был его звёздный час. Он подходил в депутаты по всем параметрам. Но мы помним, как в то время в Верховном Совете затыкали рот самому Сахарову… И Мир-Хайдаров знал, что в этом качестве не смог сказать больше, чем продолжая писать. Писателю заткнуть рот труднее.

Вслед за «Пешими прогулками» в рекордно короткие сроки были написаны ещё четыре романа, фиксирующие хронику смутного времени и предугадавшие наш нынешний, увы, не победный путь. Романы и сегодня не потеряли актуальности, читаются с интересом, ибо оказались провидческими.

Не вижу смысла писать о сюжетах и героях романов – их прочитали миллионы и миллионы наших и зарубежных читателей. Не вижу  смысла давать им собственные оценки при том, что это давно сделано крупными профессионалами в области литературоведения, юстиции и знатоков экономической сферы, а также МВД СССР, присудившего Мир-Хайдарову свою, ведомственную Литературную премию.

К «Пешим прогулкам» написал послесловие выдающийся критик и литературовед Игорь Виноградов – настоящая критика всегда встаёт рядом с настоящей литературой, и говорит о ней главное и несомненное. «Это подлинно «перестроечный» —  в самом хорошем, отнюдь не конъюнктурном смысле, роман. И это делает честь гражданской позиции автора. И – его гражданскому мужеству…. Живы люди, готовые яростно и всеми способами защищать себя и расправляться с теми, кто осмеливается поднять на них руку». Это написано до покушения на жизнь писателя. А вообще послесловие Игоря Ивановича надо читать полностью. Каждое слово его – на вес золота. Вот уж действительно, оценка романа без гипербол и литот.

Бывший Генпрокурор России Олег Гайданов в книге «На должности Керенского в кабинете Сталина» в 2006 году сказал о ней следующее.

«Вкратце я бы так охарактеризовал тетралогию «Чёрная знать»: остросюжетные политические романы с детективной интригой, написанные на огромном фактическом материале. В них впервые в нашей истории дан анализ теневой экономики, впервые столь масштабно показана коррупция в верхних эшелонах власти, показано сращивание криминала со всеми ветвями власти. Ничего подобного до сих пор не читал и не встречал писателя, столь осведомлённого в работе силовых структур, государственного аппарата, спецслужб, прокуратуры, суда  и… криминального мира, как автор этих нашумевших произведений. Мне кажется, что романы Рауля Мир-Хайдарова – иллюстрация всей моей жизни, и с высоты своих прожитых лет и прокурорского опыта я могу сказать: «мне кажется, это я написал тетралогию «Чёрная знать».

Академик Сергей Алиханов в монографии о Мир-Хайдарове «Искусство жить искусством» написал:

«Проза автора — это воплощение реальности, безвозвратно канувшей за горизонтом кризисов и дефолтов. Несомненно, крушение социализма и перманентный кризис капитализма в России будут предметом многих исследований. Но действительная атмосфера недавних лет нашей жизни сохранится в живой ткани романов Рауля Мир-Хайдарова навсегда».

Осталось ответить на пару вопросов – каковы истоки фактического материала из тех сфер, которые стремятся не обнаруживать себя. Думается, частично отвечает на вопрос сам автор романов. .

«Осенью 1962 года я получил в Ташкенте место в общежитии для ИТР Авиационного завода на Чиланзаре. Соседями по квартире из 4-х комнат оказались дипломники-практиканты Казанского авиационного института. Дипломные проекты тех лет отличались серьёзностью, и они по ночам часто корпели над чертежами.

Заводилой в нашей компании, её лидером стал москвич Валентин, сын заместителя Генерального прокурора СССР Николая Жогина, который работал вместе с Руденко, некогда возглавлявшим Нюрнбергский процесс. Вот откуда корни моего интереса к прокурорским историям».

Из цитаты мы понимаем, жизнь сталкивала автора с нужными людьми, и он сам умел находить их и находить с ними общий язык. У меня лично о Рауле Мирсаидове сложилось мнение как о гении общения, жизненной стратегии и тактики… А вот ещё ценная информация для того, чтобы понять, отчего романы Мир-Хайдарова дышат подлинной жизнью.

– Ташкент всегда славился людьми энергичными, хваткими, их тогда называли – деловыми. Из Ташкента братья Чёрные, бывшие алюминиевые магнаты, миллиардеры Алишер Усманов, Искандер Махмудов. О простых миллионерах не упоминаю,  могу назвать навскидку десятки ташкентских миллионеров, живущих сейчас в Москве.

Из Ташкента всемирно известный Алимджан Тохтахунов, в прессе его чаще называют Тайванчик, хотя правильно надо «Тайванец»,  президент Ассоциации высокой моды со штаб-квартирой в Париже. Я знаю его с юных лет. Могу утверждать, что он человек с  тонким вкусом, прекрасно разбирается в живописи, антиквариате. О дружбе Тохтахунова со знаменитыми артистами наслышаны все, но имеют в виду только московских, а он прекрасно знал цвет артистической богемы Ташкента, особенно в 70-80-е годы. Мало кто ведает, что в Лондоне, в самых респектабельных районах, есть сеть роскошных магазинов люксовых товаров, которыми руководит наша землячка Гуля Талипова. Эти магазины возникли только благодаря знанию Аликом, как называют его близкие друзья, мира высокой моды. Наверное, у многих ещё в памяти скандал, связанный с олимпийскими медалями в фигурном катании, в который он попал. Тогда выдающиеся деятели культуры встали горой на его защиту. Алик присутствует в двух моих романах – «Ранняя печаль» и «За всё наличными». Судьба его гораздо интереснее самого захватывающего детектива, никакой сериал не сравнится с его жизнью. Алимджан Тохтахунов имеет и высочайшие европейские награды. Он известнейший меценат, одно перечисление адресатов его пожертвований может занять сотни страниц. Конечно, общение с такими людьми в Ташкенте повлияло на моё творчество, и образы Артура Шубарина, Коста, Ашота, Аргентинца в тетралогии «Чёрная знать» не случайны. Кстати, алюминиевый король Лев Чёрный и Алик Тохтахунов – одноклассники…

Так что объём знаний в разных областях, вызывающих удивление не только у нас, простых читателей, но и у специалистов, объясним. И всё-таки чудо явления писателя вне обоймы, вне ряда, вне литературной преемственности всегда остаётся чудом.