К 200-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского: «Сон Подростка» Искусство

Овчаренко Роман Викторович

«Сон Подростка»

(Фантазия на тему романа Ф.М. Достоевского «Подросток»[1])

Помнится, была осень. Вся природа была в ожидании дождя. По улицам шалил озорник ветер, устилая всю землю желтым ковром листьев. Где-то невдалеке послышались раскаты грома. Гулкий шум постепенно приближался, нарастал и вот он уже величаво грохотал над головой. Вдруг наступила тишина, и как-то внезапно забарабанил по разноцветным листьям мелкий дождь. Начинаясь где-то в вышине, он мелкими каплями брызг, ударялся об листья и как слезы стекал по ровной желтой глади листа в рыхлую землю. Вся земля благодарно вздыхала, впитывая живительную влагу. Казалось, что природа плачет слезами тихой радости, а может быть и грусти, как бы приготовляя мир к чему-то торжественному, новому.

Я стоял под дождем, вдыхая полной грудью свежий осенний воздух, смешанный с ароматами потревоженных пряных трав, и наблюдал эту живописную картину. Телу были приятны частые удары теплого дождя, от удовольствия я даже протянул руки к небу, благодаря Бога, за эту Его доброту к нам, людям.

Через какое-то время, основательно промокший, я все же решил вернуться в дом, к растопленному камину, где весело трещали дрова, и яркие отблески пламени озаряли мое родовое жилище. Войдя в дом, я плотно закрыл за собой дверь, и поспешил к источнику тепла. Наскоро переменив одежду и согревшись, я стал бродить по комнатам просторного дома, и, помнится, мне казалось тогда, будто я нахожусь в этот момент не в пространстве комнат, а где-то в особом мире, в мире собственного сознания и суетно брожу там, отыскивая ответы на мои, порой безумные, вопросы. Сердце вздыхало от изнеможения, оно кричало, но мир меня не слышал…

Я очнулся от стука в дверь. И тут же кинулся ее открывать, как бы предчувствуя, что именно там, за дверью, я найду все необходимые мне ответы. Мне непременно хотелось обнять нежданного и пока еще не известного мне гостя. Широко распахнув дверь, я обмер, больше от счастья, чем от удивления. На пороге скромно стоял великий певец свободы и красоты – Фёдор Михайлович Достоевский. Увидев, запечатленный на моем лице восторг, он улыбнулся, и от этой улыбки стало легко и просто. Я пригласил его пройти в дом, а он даже проходя, испытующе оглядывал меня с ног до головы. Будто оценивал. Да уж, взгляд у него действительно пронзительный, не зря его прозвали «русским пророком». Мы прошли, в самую светлую и теплую комнату – зал, и сели друг напротив друга в удобные кресла. Все еще трещали смолистые поленья в камине, настраивая своим мерным шумом на задушевную беседу. Но язык мой будто отсох, слова застревали на полпути к горлу. И если честно, я просто не знал, как начать разговор. Наверное, мой поистине немой восторг продолжался бы еще долго, если бы ситуацию не спас Фёдор Михайлович. Отбросив в сторону, все протокольные фразы и приветствия, он спросил неожиданно и прямо:

– Чай-то у вас хоть найдется?

И тут меня как прорвало:

– Да. Конечно, конечно. О чем речь?! Я сейчас.

Набрав в совок углей из камина, я выбежал на кухню и, наполнив углями топку самовара, тут же принялся раздувать его. Я горжусь этой реликвией, ведь это все, что осталось от огромного состояния моего в прошлом богатого прадеда. Этот маленький перерыв позволил мне прийти в себя, собраться с мыслями. Мне кажется, что я только и делал, что твердил себе:

– Не глупи. Такой шанс бывает только раз в жизни. Соберись. Узнай его как можно ближе.

И вот, самовар кипит. Я аккуратно ставлю его на металлический поднос и торжественно вношу в зал. Еще момент, и он уже стоит на маленьком передвижном столике. Только вот Фёдор Михайлович, что-то как-то не реагирует. Да он просто заснул. Оно и понятно, путь не близкий, да еще и этот дождь. Давно известно, как тянет поспать именно в такую погоду. Я старался не греметь посудой, и все же разбудил моего гостя нечаянно упавшей ложкой. Он не испугался, просто открыл глаза и хитро улыбнулся.

– А я вот, вздремнул маленько. Что это? Батюшки — светы! Какая прелесть. Откуда он у вас? А, кажется, я понимаю – семейный. Запомните, юноша: «самовар есть самая необходимая русская вещь, именно во всех катастрофах и несчастьях, особенно ужасных, внезапных и эксцентрических».

Я налил нам по чашке чая, и приготовил два смазанных джемом тоста. Напиток взбодрил нас и настроил на доверительную беседу. Я перестал стесняться и просто завалил его кучей вопросов, на которые Фёдор Михайлович тихо, мерно отвечал. В его ответах чувствовалась полнота, законченность.

Первым моим вопросом было, правда ли то, что многие его романы автобиографичные, действительно ли все это происходило с ним в жизни?

– Конечно нет, возразил он. Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом себе. Я вздумал это вследствии внутренней потребности.

— Не могу не отметить, что ваши творения проникнуты большой мудростью. Действие их на человека просто поразительно, одних они заставляют нервничать и проклинать вас, других же притягивают к себе навсегда, поражая своей полнотой и жизненностью. Как достигается вами такая образность в описании?

— Чтобы писать толково, кажется, мало одного желания. Считаю это даром от Бога. Ибо ни на одном европейском языке не пишется так трудно, как на русском. И вообще мне кажется, что вот написал и вроде бы все здорово, а отойду и прочту опять и понимаю, что я гораздо умнее написанного. Что касается разного действия моих творений на читателя, то могу сказать, что это он недопонимания и зашоренности. Помню один из моих учителей отметил, что я полон мстительной и гражданской идеи. Представляете себе?

– Да, уж. Это был явно перебор с его стороны. Федор Михайлович, мировая культура присвоила вам звания литератора, философа, психолога. Как вы относитесь к этому, считаете ли вы себя таковыми?

– Что касается первого, я – не литератор, литератором быть не хочу и тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынок почел бы неприличием и подлостью. Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле этого слова, а именно, изображаю все глубины души человеческой. Теперь, что касается звания «философа». Я не являюсь таковым, ибо у меня нет ни одного философского труда. Самого себя могу лишь назвать «славянофилом» и горжусь этим.

– Как вы сказали? Славянофилом?! А кто это такой? В чем суть этого вашего учения?

– Славянофил – это, в первую очередь, гражданин, искренно любящий свою Родину. Славянофильство – наша борьба с Европой – не одним мечем. Мы должны нести мысль. Это духовный союз всех верующих в то, что великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово…

Выпалив все это на одном дыхании, он с чувством собственного удовлетворения откинулся в кресле. Конечно же, Фёдор Михайлович ожидал увидеть эффект, который произведет на меня его речь, но, увы, бурных оваций с моей стороны он не увидел. Тогда он решил изменить немного тактику, теперь на вопросы должен был отвечать я.

— Ну-с, мой юный друг, я вижу не впечатлил вас, тогда извольте разъяснить мне, что значит слово «народ» в вашем понимании?

— Извольте. Попробую объяснить. Мне не кажется трудным этот вопрос. В моем понимании народ — это не столько группа лиц, сколько процесс умственного и физического роста конкретных людей, под влиянием тех или иных внешних воздействий. И доказать это очень легко, слово «народ» является производным от слова «род», а оно в свою очередь происходит от глагола «расти». Этот рост одновременно и характеристика и сама родословная бытия народа. Скорее всего это и послужило поводом для Виктора Гюго назвать народ — «почвой».

— Великолепно! Лучше и не скажешь. Вижу вы внимательно читали старика Виктора и его бессмертных «Отверженных». Мне тоже доводилось их читать в застенках Петропавловской крепости в ожидании приговора. Действительно, великие слова, но мне хотелось бы добавить к ним: «Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет», вот теперь, кажись, законченная фраза.

— Ведь чтобы удостовериться в том, что почва — это народ, нужно повнимательней взглянуть в русскую душу, полюбить и изучать её всю свою жизнь. Если я не узнал Россию, так народ русский — хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его. Русский народ весь в Православии и в идее его. Кто не понимает Православия — тот никогда и ничего не поймет в народе. А русский народ — идеал красоты человеческой. Нужно освежить этот корень — душу народную. Это великий корень. Этот корень начало всему.

Выплескивая наружу все накипевшие мысли и чувства, Фёдор Михайлович отчаянно жестикулировал, и глаза его горели ярким огнем. Я смотрел на него завороженно, от изумления даже открыл рот. Но один вопрос, все время вертелся у меня на языке, мешая мне беззаботно радоваться за русский народ. Это горькое осознание полного беспорядка в современной России. И не выдержав, я буквально выкрикнул:

— Фёдор Михайлович, а не пора ли вам вернуться с небес на землю. Вы тут так расхвалили русского человека на все лады, а в действительности посмотрите, что вокруг происходит. Русский человек увяз в пороках. Кто причина этому? Кто может вытащить его из этого болота? Ответьте же, я жду.

— Ну не надо так горячиться. То что у нас не рай, это все знают, и основная проблема — пьянство. Вы спрашиваете, кто виноват в этом? Природная русская лень, от нее именно все беды. Назову я и три главных причины современного беспорядка — 1) безверие, 2) необразованность и 3) нищенство. Все это могут исправить три института: 1) Церковь, 2) школа и 3) финансы.

Матери курят и пьют, дети курят и пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают… Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких родителей? До сих пор не могу понять, почему в эту почти роковую минуту русский человек не обратится к тому, что ему настоятельно нужно — к Церкви. Именно она исцелит душу русского народа. А на просвещение мы должны ежегодно затрачивать по крайней мере столько же, как и на войско, если хотим догнать хоть какую-нибудь из великих держав… Учитель — это штука тонкая, народный национальный учитель вырабатывается веками. А настоящие, правильные капиталы возникают в стране, не иначе как основываясь на всеобщем трудовом благосостоянии её.

— Вы искренне верите в то, что русский человек еще может подняться из всей этой грязи верующим, просвещенным и богатым? Мне кажется вам свойственно все идеализировать.

— Не хотел вам говорить, но видимо придется. Мне кажется Россия так и не встанет на ноги, и к сожалению расколется на две враждующие половины: на «общесолидарных нищих», их будет большинство, и на «подленьких буржуа», их будет меньшинство. Вот картина! Вот оно настоящее падение.

— В ваших словах я слышу суровый приговор целому народу. Вам не кажется, что вы взяли на себя роль судьи? Ваше предвидение пугает меня. Неужели всё уже решено, и изменить ничего нельзя?

— Всё дело в том, что русский человек лелеет в душе своей высочайший идеал рядом с величайшей подлостью, и все совершенно искренно. Широкость ли это особенная в русском человеке, которая его далеко поведёт, или просто подлость — вот где вопрос.

Если всё же представить, что высокий идеал в русском человеке победит, то тогда следует говорить об особом русском типе — всемирного боления за всех. Он взят в высшем культурном слое народа и хранит в себе будущее России. Европа создала благородные типы француза, англичанина, немца, но о своём будущем человеке она ещё почти ничего не знает. Русский получил способность становиться наиболее русским лишь тогда, когда он наиболее европеец. Это и есть самое существенное различие наше от всех, и у нас на этот счёт как нигде. Русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим. Россия живет не для себя, а для мысли. Нет свободнее и счастливее русского европейского или азиатского скитальца.

От услышанного моё сердце учащенно забилось, голова была вся в огне. Я верил и не верил тому, что услышал. И все же дерзнул ещё раз взглянуть на того, кто их изрёк. И тут его образ начал медленно таять и исчезать, протянутая мной рука в его направлении не достигла своей цели. Ах, это был лишь сон. Всего лишь сон подростка.

Город Китаб, Кашкадарьинская область, 2001 год.
[1] Все слова Ф.М. Достоевского подлинны и взяты из его творческого наследия (ПСС).