Великий князь Николай Константинович Ташкентцы

Алексей Волосевич

Яркая туркестанская фигура того времени. Николай Константинович был братом поэта К. Р. В Петербурге он увлекся красавицей-американкой и под влиянием своего увлечения стащил у матери, великой княгини Александры Иосифовны, ожерелье.

Виновника кражи легко обнаружили. Надо было, однако, по возможности смягчить скандал в царской семье. Американку выслали из России, а великого князя признали ненормальным. Его сослали на жительство в Туркестан, под надзор генерал-губернатора.

Князь был высокий и видный мужчина. Голова, начисто выбритая, производила несколько странное впечатление, но лицо было явно породистое, с правильными чертами романовского типа.

Великий князь женился на дочери оренбургского полицеймейстера Надежде Александровне Дрейер. Долгое время его жена официально называлась «состоящей при великом князе».

Впоследствии она побывала в Петербурге и произвела в семье своего мужа выгодное для себя впечатление. Тогда ей высочайше пожалован был титул Искандер, излюбленное великим князем прозвище в Азии Александра Македонского. Этот же титул или фамилию получили и ее дети от великого князя.
Н. А. была красивой женщиной; тогда, впрочем, она уже стала блекнуть. Хороший характер, много такту и терпения, и большая живость, которую Н. А. не утратила, даже несмотря на весьма тяжелую свою жизнь.
Для туркестанской власти надзор за великим князем был делом нелегким и весьма щекотливым. Надо было все время оглядываться на его родственные связи.

Н. К., особенно в первые годы своей ссылки, злоупотреблял своей мнимой ненормальностью и постоянно выделывал разные трюки.
Он являлся, например, в собор на торжественные богослужения в царские дни, когда все были в мундирах и орденах, демонстративно в простом домашнем пиджаке. Его попросили одеваться иначе, — князь вовсе перестал бывать на молебствиях.

В его дворце был поставлен металлический бюст сославшего его Александра III, в то время еще царствовавшего. В присутствии посторонних Н. К. подходил к бюсту, щелкал императора по лбу и, когда раздавался металлический звук, обращался к присутствующим:
— Слышите, господа, как гудит? Это потому, что в голове царя — пусто!
Своим излюбленным героем он избрал почему-то Павла I. Культ этого императора выявлялся в его дворце повсюду. По-видимому, это было лишь деланное оригинальничание.

Под конец ему предложили выселиться из Ташкента в более глухие места. Николай Константинович поселился тогда в Голодной степи, вблизи нескольких русских поселков, устройству которых он отчасти и содействовал. Здесь он повел жизнь настоящего азиатского хана. Этому содействовали и его относительно большие средства: ему ассигновывалось по 12 000 рублей в месяц, сумма, по условиям времени и места, очень большая. С русскими поселенцами он держал себя, как типичный помещик-крепостник: выбирал себе из женщин наложниц и т. п.
Завел у себя орду конвойных, и с этой оравой, одетый и сам в сартский костюм, носился в степи, расправляясь нагайками, с кем находил это нужным. Жалоб, впрочем, бывало мало: многое заглаживалось впоследствии денежными подачками.

Рассказывали о случае, бывшем еще до нашего приезда, с состоявшим при нем доктором.
Приревновав его к Надежде Александровне, великий князь схватил обоих за воротники и стал бить лицами друг о друга: целуйтесь, мол!
Он велел доктора закопать на ночь в Голодной степи: над землей оставалась только одна докторская голова. Утром доктора откопали, но он за ночь сошел с ума; его прямо отвезли в дом умалишенных.

При великом князе тогда состоял, фактически — в роли гувернера, обязанный его опекать и предостерегать от безумных поступков и расточительности, а также благополучно ликвидировать последствия его выходок, — казачий полковник Дубровин. Задача эта была ответственная, щекотливая и неблагодарная, но хорошо оплачиваемая. Дубровин всегда ходил вооруженный револьвером, и великий князь все же его побаивался.

Хуже бывало положение чиновников, обязанных непосредственно иметь дело с великим князем. Мне рассказывал как-то И. И. Гейер:
— Командировал меня к великому князю мой губернатор. Приезжаю. Зовут в кабинет. Князь сидит за письменным столом. «В чем дело?» — «Так и так, ваше высочество…»
Передаю поручение губернатора. Вдруг лицо великого князя перекосилось. Вскакивает с кресла: «Что-о-о!! Вот я вам, с губернатором, покажу!»
Хватает палку, бросается на меня. Я скачу за письменный стол… Он за мной. Кричит… Стали мы так бегать вокруг стола.
Вижу — дело плохо… Исколотит!
Выскакиваю в открытое окно, бросаюсь за постройки.
Он кричит в окно: «Держи! Держи его!!»
Проходит камердинер князя: «В камыши скорее спрячьтесь!»
Князь его в окно спрашивает: «Где спрятался чиновник?» — «В степь убежал!»
Я бросился в камыши. Залез в самую гущу. Только бы собак не послали…
Со двора выезжает погоня — орда верховых с нагайками.
«Поймать и привести ко мне!»
Я просидел в камышах, пока совсем не стемнело. Ночью выбрался, дошел до ближайшего поселка, нанял лошадей в Ташкент.
Говорю губернатору: «Как хотите, ваше превосходительство, а я больше к нему не поеду!»
Приехала другой раз к великому князю комиссия инженеров. Князь остался ими доволен — всем подарил по серебряному портсигару.
Начался ужин. Великий князь быстро напился. Что-то ему вдруг не понравилось. Кричит лакею:
— Отберите у всех них мои портсигары!
Портсигары были возвращены.

Искушенные опытом люди поступали иначе. Приехал к великому князю областной архитектор Есаков, также командированный губернатором. Что-то князя рассердило. Схватил палку, бросился на архитектора. Есаков быстро выхватил револьвер и направил на великого князя. Тот сразу успокоился, сел на свое место и мирно продолжал деловую беседу.

Горько жаловался на Николая Константиновича наш друг [архитектор] В. С. Гейнцельман, бывший чиновником для технических поручений при генерал-губернаторе, человек немецкой аккуратности и исключительной добросовестности. Получает он приказание от барона Вревского:
— Ассигнованы средства на постройку для великого князя дворца в Голодной степи. Съездите к его высочеству, узнайте его желания, а составленный на основании них проект представьте мне на утверждение.
Гейнцельман приезжает:
— Что угодно построить вашему высочеству?
— Гмм… Постройте мне дворец в стиле царя Алексея Михайловича!
Гейнцельман с головою уходит в работу: изучает по историческим памятникам стиль, чертит, рисует… Через три месяца привозит готовый проект князю.
— Что это у вас?
— Как вы пожелали, ваше высочество. Дворец в стиле царя Алексея Михайловича!
— Я передумал… Нет, и смотреть не хочу. Вы мне спроектируйте château d’eau!
Огорченный пропавшей зря работою немец снова добросовестно трудится несколько месяцев и привозит новый проект.
Великий князь и смотреть не хочет. Он опять передумал. Требует переделки в мавританском стиле.
Только когда он отказался и этот проект посмотреть, а дал новые указания, стало ясно, что он просто издевается. От постройки дворца в Голодной степи отказались.

Еще раньше тот же Гейнцельман выстроил князю дворец в Ташкенте, который впоследствии был захвачен, вместе со всем имуществом, большевиками и обращен в музей. В этом дворце действительно было много музейных вещей, картин и пр. Между картинами, принадлежавшими великому князю, мне в свое время показывали и портрет пресловутой американки, сбившей великого князя с его пути.
Но сам Н. К. жил не в больших светлых комнатах, а предпочитал верхние полумансардные комнаты, предназначенные собственно для прислуги; там же должна была жить и Надежда Александровна.

Николай Константинович ни в какой мере не считал себя связанным браком с Надеждой Александровной. Говорили, что у него в поселке была особая фаворитка — какая-то казачка; но он не стеснялся и временными связями.
Молва обвиняла его в худшем — в азиатской любви к мальчикам. Можно бывало видеть и на ташкентских улицах, проезжавших в коляске великого князя с женой, а на скамеечке сидит разряженный в пестрый халат восьми-десятилетний сартенок… Делалось все это князем открыто, никого не стесняясь.
Надежда Александровна переносила это молча, делая приятную улыбку. Справедливо, впрочем, указать, что — по крайней мере, в последнее время — великий князь мало стеснял и жену.
Верховые стражники — сарты скачут по русским поселкам.
Разыскивают сельских попиков:
— Скорее прячьтесь! Великий князь едет!
— Но… почему?
— Скорее! Заставят вас венчать его, или исколотят нагайками.
Великий князь завел роман с гимназисткой Хмелевской, хорошенькой девчонкой. Но она сама, или этого требовала ее мать, не сдавалась князю, а потребовала венчания в церкви.
Великий князь перед этим нисколько не остановился.
В Ташкенте не нашлось священника, который бы рискнул обвенчать их при живой и не разведенной жене. Заставить же себя обвенчать насилием здесь не было возможно.

Великий князь с невестой, в сопровождении своей орды конвойных, поехал по уезду, чтобы принудить какого-нибудь несчастного попика силою обвенчать себя. Но его план стал известен администрации. Предупрежденные гонцами батюшки попрятались — кто в стог сена, кто на чердак…
Николай II вышел из себя, получив от генерал-губернатора донесение о происшедшем. Эта выходка князя переполнила чашу. Царь приказал послать в Ташкент комиссию для освидетельствования умственных способностей Николая Константиновича.
Комиссию составили два психиатра, а возглавил ее известный тогда престарелый адмирал Казнаков. После экспертизы психиатры признали, что хотя великий князь и не вполне нормален, однако не настолько, чтобы не отвечать за свои поступки.

Казнаков рассказывал, что можно еще удивляться относительной нравственности князя. В его делах нашли ряд писем ташкентских матерей, которые, прилагая фотографические карточки своих дочерей, предлагали этих последних князю за вознаграждение в 5–15 тысяч рублей. Быть может, им импонировала и его принадлежность к царскому роду…
Хмелевская с матерью были высланы в Баку. Но невеста, переодевшись мальчиком, бежала к великому князю в Ташкент. Ее, однако, арестовали на железной дороге и вернули назад.
Эта история не прошла для великого князя безнаказанно. Воздух Ташкента был признан для него вредным. Его сослали — сначала на остров Эзель. Почему-то он здесь не прижился, и его переселили в Балаклаву.

Однако, через некоторое время, Николая Константиновича простили и, уступая его просьбам, разрешили возвратиться в Ташкент.
Была за Николаем Константиновичем и общественная заслуга. Он использовал между прочим свое пребывание в Голодной степи и для того, чтобы посильно обращать этот бесплодный и мертвый край в орошаемый оазис. Стал проводить в степи оросительные каналы, расходуя на это дело отпускавшиеся в его распоряжение средства.

Сначала дело велось кустарным способом, и большого толка из его оросительных работ не выходило. На них и смотрели, как на его забаву: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы поменьше скандалило!»
Потом князя надоумили привлечь техников с нивелирами. Дело сразу пошло успешно. Через несколько лет его оросительные сооружения представляли уже весьма полезное дело. Благодаря магистральному арыку в степи стало возможным жить, и здесь начали возникать русские поселки.
Впоследствии оросительное дело повелось здесь широко и на государственный счет, но его инициатором все же был именно Николай Константинович.
Позже, особенно по возвращении из Балаклавы, великий князь стал держать себя скромнее. Да и годы начали сказываться, он стал угомоняться.
В качестве «гувернера» при нем состоял в последнее время наш друг генерал Д. В. Белов. Он рассказывал, что никогда прямо не противоречит великому князю, но так подстраивает обстоятельства, что исполнение нежелательной «воли его высочества» становится по внешним причинам невозможным. Например, разбуженный как-то утром проезжавшими телегами, князь приказывает:
— Закрыть эту улицу для езды. Завтра — же!
— Слушаю!
Белов идет к начальнику города и уговаривается с ним… Рано утром являются рабочие и разрывают часть мостовой «для ремонта».
— Дмитрий Васильевич, закрыта ли, как я приказал, улица?
— Пока еще нет, ваше высочество. Но на ней как раз производится ремонт, и езды нет!
А через несколько дней великий князь уже и сам забыл о своей блажи.
Там же, в Ташкенте, Николай Константинович через несколько лет и умер.
Приехавши, много лет спустя, в 1921 году в Ташкент, я навестил Надежду Александровну. Дворец был у нее отобран большевиками, но Н. А. своим тактом и приветливостью сумела не вооружить против себя и эту власть.
Ей даже разрешили занимать в полуподвальном этаже дворца, где раньше жила их прислуга, две комнаты. Здесь я и застал ее, окруженную десятком породистых собак:
— Это собаки великого князя!
Постаревшая и расплывшаяся, она все же держала себя бодро и весело. Не проявила никакой горечи при воспоминаниях. Без злобы, а больше с юмором, говорила о притеснениях, которым подвергает ее новая власть. Заботилась о сохранении дворца от разграбления, и именно она подсказала мысль об обращении его в музей.
Не надеялась ли она на лучшие времена?

Из книги Всеволода Стратонова «Служба в Туркестане» (книга написана в 1920-30-е годы)

Громобой Худояров: Стратонов, мягко выражаясь, путается в некоторых вопросах. Эпизод с «кражей бриллиантов» хорошо описан в книге Михаила Греческого «Николай Греческий». Бриллианты украл корнет Николай Савин. Погуглите «корнет Николай Савин». Это аферист тысячелетия. Если он умудрился Зимний дворец продать одному американцу и чуть не стал королем Болгарии. А американка Ф.Лир работала на английскую разведку. Всё очень просто. Про дворец Стратонов тоже врет. Было завещание, по этому завещанию дворец и художественная коллекция отходили городу. Кн.Н.А.Искандер была назначена смотрительницей музея. А вот электротеатр «Хива» у нее, действительно, отобрали.

Юрий Флыгин: В. Стратонов очень недостоверный автор. Его «воспоминания» в значительной мере являются вымыслом и сборником сплетен.