Иконописец из Узбекистана рассказал о буднях православной церкви в условиях мусульманства Разное

После распада СССР русскоязычные граждане массово начали покидать страны Центральной Азии. Не избежал этой участи и Узбекистан. Однако те, кто остался за пределами России, продолжают оберегать русскую культуру и язык. И главным оплотом остается православная церковь. «МК» пообщался с одним из настоящих хранителей Русского мира в Узбекистане, иконописцем и историком православия Александром Галаком.

– Как вы оказались в Узбекистане?
– Я родился в Самарканде в 1962 году. В 30-е годы моих предков сначала раскулачили, потом в России начался голод. Чтобы спасти семью от грозящей гибели, мой прадед Иван Евстафиевич из-под Оренбурга поехал на разведку в Среднюю Азию в поисках лучшего места.

Ему здесь понравилось, он вернулся, забрал семью с шестью детьми и со всеми пожитками на телегах отправился в Узбекистан. Сначала большое семейство поселилось в районе Зирабулак, что между Самаркандом и Бухарой. На первое время для жизни вырыли землянку и покрыли ее досками. Позже возвели большой дом, рядом с ним появились сад и виноградники. Со временем прадед завел пасеку. Земля благодатная, теплый климат. Дети выросли и перебрались жить в города.

– В своей семье вы единственный, кто стал художником. Как это вышло?
– У нас в роду никто не рисовал. Наверное, я первый. Меня потянуло в эту сторону лет в 12. Мне кажется, что это зависит от склада характера. Я человек спокойный, а рисование подразумевает задумчивость, отстраненность, усидчивость, желание побыть в одиночестве. Рисовал в школе, дома. Как-то после уроков встретил двоих друзей, которые возвращались из изостудии. Я заинтересовался, подошел к руководительнице кружка и попросился посещать занятия. После изокружка я поступил в училище Искусств на оформительское отделение. В Училище мне очень повезло на прекрасных педагогов. Там преподавали Улько Григорий Ильич и Рубинов Борис Габриэлович, а на последних курсах мне очень много дали супруги Караевы – Лиля Аглямовна и Нариман Анварович. Супруги Караевы помимо преподавания были еще монументалистами, и они мне предложили присоединиться к их группе, выполняющей мозаики, сграффито и росписи. Так, будучи еще студентом, я начал работать с художниками профессионалами и учиться у них на практике. Это было время приобретения очень ценного творческого опыта. Теперь преподаю сам – в воскресной школе и школе искусств. В 1999 году стал членом Академии Художеств Узбекистана.

– А потом вы пришли к православию…
– До встречи с православием мой ум долгое время не мог найти ответа на один вопрос; для чего человек живет и совершенствуется, накапливает огромный багаж опыта и знаний, и, куда в итоге девается весь этот накопленный им багаж с приходом смерти? Неужели все напрасно? В православии очень многое зависит еще от личностной встречи. На меня решительным образом повлияла встреча с моей будущей супругой Еленой в 1993 году. Она сама родом из семьи известных в Самарканде художников Лариных.

Параллельно с этой встречей меня позвали реставрировать Свято-Алексеевский собор в Самарканде, единственный храм возвращенный верующим при содействии первого Президента Узбекистана. Через год после начала работ я крестился. Мне исполнилось тогда 30 лет.

– Вы же не были иконописцем, почему согласились принять участие в реставрации храма?
– В начале 90-х годов Узбекистан переживал тяжелый период. Я в те годы работал в Худфонде, при Самаркандском союзе художников, который тогда занимался оформлением улиц и предприятий города, изготовлением монументальных объектов, рекламных плакатов и афиш. Заказов было в то время мало. Мой друг-художник, который на тот момент уже занимался реставрацией Свято-Алексеевского собора, пригласил меня присоединиться и поучаствовать в работе.  И я решил попробовать себя. Кроме того, для меня это было ново и интересно, а когда интересно, трудности преодолеваются легче. В соборе было много работы по восстановлению. Наш труд оплачивался, хотя сумма была символической.

– В чем именно заключалась ваша работа?
– В соборе тогда не было ни иконостаса, ни икон, и нам предстояло их создать. И мы начали писать иконы. Сама специфика иконописи сильно отличается от всех видов искусств. Для письма нужен особый настрой, особое вхождение в эту область. Мы писали на больших досках, но при этом еще почти ничего не знали об иконописи. Кто-то принес старую книгу с описаниями техники иконописи, и мы старались по мере возможности руководствоваться технологиями старых мастеров. 

– Для написания икон разве не нужно благословение?
– У нас все происходило сначала спонтанно, почти как на фронте. Мы самостоятельно начали изучать литературу по иконописи, затем к нам в собор приехал наш митрополит Владимир из Ташкента. Он беседовал с нашим руководителем и, обсуждая ход живописных работ, дал свое благословение. Епископ освятил не только подготовленные доски под иконы, но также и кисти с красками. Дело в том, что до нас в Средней Азии иконописью практически никто не занимался. Здесь это не было развито. По сути, в стенах собора собралась группа творческих людей, под руководством нашего педагога Евгении Коношенко, которая одновременно и училась, и восстанавливала храм. Мы в какой-то мере рисковали, хотя и очень старались, но в итоге все у нас получилось. А сейчас в Самарканде из тех, кто пишет иконы, остались только двое – мы с супругой.

– Какие иконы вы написали и над чем работаете сейчас?
– Всего из написанного за 25 лет не перечислишь. Мы писали для всех трех храмов Самарканда. Помимо этого нам еще иногда заказывали иконы и из других городов Узбекистана. Когда ты пишешь икону, испытываешь очень странное, необычное состояние. Прежде чем приступить к работе мы ищем и пересматриваем множество образцов, стараясь выбрать тот, который как можно лучше и удачнее подходит для написания. Сейчас пишем четыре иконы евангелистов для алтаря Свято-Алексеевского собора.

– Кроме иконописи вы единственный в Узбекистане, кто занимается историей православия в Средней Азии.
– К сожалению, это так. Начиная интересоваться историей нашего края и его православия, я был раздосадован тем, что она очень мало изучена. И это тоже подвигло меня на поиски и изучение. В основном мои материалы публикуются в ташкентском журнале «Восток Свыше» и газете «Самаркандский Вестник».

– Какой момент в истории православия в Средней Азии можно считать ключевым?
– Приход русских в Среднюю Азию, с которым в регионе появляются первые храмы. Это, на мой взгляд, и есть основная веха в истории. Храмы для русских становились той основой, вокруг которой и выстраивались поселения, станицы и города. До Самарканда русские дошли в 1868 году. Шли войска постепенно – Шымкент, Ташкент, Джизак, – и по ходу продвижения почти сразу возводились храмы, пусть маленькие и временные. Эти места приобретали особую значимость, становились прибежищем, домом на чужбине, куда солдаты могли вернуться. Одной из наиболее значимых фигур, связанных с историей православия, да и всего «русского мира» в Средней Азии, стал первый генерал-губернатор Туркестана Константин Петрович Фон-Кауфман. При нем не только возводились храмы и монастыри, но и повсеместно строились школы, гимназии, библиотеки, а также началось научное изучение края. Свою лепту внес и первый губернатор Самарканда генерал Александр Абрамов, который является основателем «русской части Самарканда», или как его еще называли архитекторы «Южного Петербурга». При всем при этом христианство не насаждалось и не навязывалось. 

Отдельно хочется сказать об одном очень интересном факте, который почему-то всегда остается в стороне. Вместе с присоединением Туркестана к России, еще за 50 лет до революции все местные жители стали автоматически подданными Российской Империи. А одним из самых первых законов, принятых тогда, был закон, отменяющий рабство и торговлю людьми. И еще со стороны России осуществлялся целый ряд мер по взаимному сближению с южанами и их поддержке в областях образования, здравоохранения и культуры.

– Как повлияла на православие в Средней Азии революция 1917 года?
– Начавшиеся гонения со стороны советской власти были направлены не только на православную церковь, но и на другие религии, в том числе и на мусульманство, которое исповедовало большинство местных жителей региона. В 1918 году были закрыты практически все мечети и духовные учебные заведения, даже медресе в Регистане. Закрылись православные храмы, армянские церкви, католический собор и синагоги. Священнослужителям запрещалось преподавать в школах. Все они, по сути, оказались вне закона и без работы. К 1940 году в Самарканде не было ни одного священника, который бы не отсидел в лагерях или не побывал в ссылке.

– И как же православие сохранилось?
– Помимо гонений на церковь властями было создано такое вредное явление, как обновленчество, которое просуществовало до 1943 года. Обновленческие священники поддерживали советскую власть и сотрудничали с работниками правоохранительных органов. Некоторые храмы продолжали работать. В Самарканде Покровский храм оказался единственным, не прерывавшим богослужений, но в нём служили обновленцы. Другое дело, что не все верующие посещали подобные приходы. Церковные общины, не принявшие обновленчества, были вынуждены перебраться на периферию, на окраины города.  Например, в Самарканде в 1924 году был закрыт Георгиевский храм, стоявший в самом центре города и после этого общине пришлось уйти на православное кладбище, совершая богослужения в маленькой часовенке, пока и ее не подожгли. Затем в 1937 году ей удалось выкупить частный дом рядом с кладбищем и превратить его в молельный. В голодные годы люди по копейкам собирали деньги, чтобы благоустроить храмы. Православие, как и остальные религии в Узбекистане, сохранились благодаря людям, общинам. Послабление началось лишь в 1943 году, когда Сталин дал добро открывать церкви. Интересно, но одновременно с принятием этого решения практически сразу же произошел перелом в ходе войны. 

– В Узбекистане тоже начали открывать храмы?
– Люди сами начали строить новые приходы. А старые отобранные строения так до сих пор церкви не вернули. В частности, речь о здании Свято-Никольского храма возле самаркандского вокзала, которое было превращено в кинотеатр. После войны в Среднюю Азию начали приезжать священники и монахи. Некоторые священнослужители отбывали сроки в лагерях на территории среднеазиатского региона, например, в Пенджикенте отбывали сроки около десятка епископов и священников. Для священников Средняя Азия стала «медвежьим углом», где они оставались в вынужденной изоляции. Тем не менее, хотя послевоенные годы были голодными и тяжелыми, православные общины сохранились. Ко всему прочему, в 60-е годы, при Хрущеве, вновь началось очередное давление на христианство и вновь общинам пришлось себя отстаивать.

– В 90-е годы в Узбекистане было возведено много новых храмов. Однако некоторые русские, которые переехали в Россию, рассказывая о том, что покинули республику из-за давления со стороны местных жителей.
– Я также пережил здесь эти непростые годы. Тогда была общая паника, пугала неопределенность в будущем. Узбекистан покинуло множество людей, даже священники, поддавшись этим чувствам, уезжали. Люди были напуганы. Но паника оказалась сильно преувеличенной. Напряжение объяснялось целым рядом причин: развалом СССР и начавшимися в связи с этим волнениями в Грузии, Прибалтике, Карабахе, Молдавии. Сложная ситуация сложилась в приграничных Узбекистану Афганистане и Таджикистане. Люди боялись, что и в Узбекистане также может возникнуть конфликт. Переезжали русскоязычные, в том числе армяне, азербайджанцы, татары, евреи и даже корейцы, в основном, в Россию, поскольку они идентифицировали себя именно с этой страной и ожидали обрести там защиту, стабильность.

– То есть жалобы эмигрантов не имеют под собой оснований?
– Безусловно, какие-то инциденты, возможно, имели место быть, но массового характера не наблюдалось. Мне лично не приходилось сталкиваться или слышать про расправы физического характера в отношении русских. Просто люди думали, что дальше будет только хуже и перестраховывались. Знаю, что некоторые узбекистанцы, которые уехали в Европу или Америку, были вынуждены писать и рассказывать всякие небылицы про Узбекистан, чтобы получить статус беженца.

– Что изменилось в жизни православной церкви Узбекистана за последние 30 лет?
– Вопреки прогнозам, ситуация в Узбекистане по отношению к церкви сложилась стабильная. Власти независимого Узбекистана еще при Каримове выстроили четкую позицию в отношении всех религий. Все секты, вредно влияющие на людей, были запрещены законом, в том числе церкви родом из западных стран или Южной Кореи, пытавшиеся вмешиваться в политическую жизнь страны. Остальные течения, которые за много лет проявили себя с достойной стороны, продолжают функционировать, среди них и православная церковь. Даже во время развала, в 1990 году владыке Владимиру удалось основать духовную православную семинарию. Позже были открыты мужской и женский монастыри в Ташкенте, освящены храмы во многих городах страны. Вместе с тем, следует понимать, что их фундамент, был заложен еще при советской власти. Начатое в 80-е годы, строительство не было приостановлено, и это очень важно. Огромная заслуга в этом митрополита Владимира, сумевшего выстроить добрые отношения с властями Узбекистана и лично с президентом Исламом Каримовым.

Среднеазиатская церковь, несмотря на распад СССР, продолжает относится к московской патриархии. Раньше был общий епископ на всю среднюю Азию, а теперь епархию разделили, но при этом все епископы подчиняются Митрополиту Викентию.

– Чувствуется ли связь с исторической родиной? Помогает ли Россия?
– Наш епископ Викентий был назначен к нам из России. Он много делает для поддержания связей. В Узбекистан регулярно привозят мощи святых, иконы, приезжают священники и богословы. Духовно мы чувствуем свое родство с Россией, однако в административном или финансовом отношении – нет. Мы не бедствуем и не живем с оглядкой на помощь. По большому счету, мы варимся в собственном соку – и русский центр, и местная православная церковь. Например, сейчас пандемия; храмы были закрыты, а приход живет и существует от того, что приходят люди. Если людей нет, то в храме все замораживается. Подобная ситуация и у мусульманских мечетей. Однако основное население Узбекистана – мусульмане, среди них есть богатые люди, бизнесмены, которые имеют возможность сделать пожертвование в тяжелые для мечетей времена, а финансово обеспеченных православных христиан в республике почти нет. Российские же верующие поддерживают храмы, расположенные непосредственно в России. К сожалению, им мало дела до далекой от них Средней Азии. Кроме того, понемногу продолжается отток русского населения, пусть и не такой сильный как раньше. Сейчас каждый человек на счету. Большинство прихожан сегодня – пожилые люди. Что будет через 20-30 лет – вопрос открытый.

– Как Россия может помочь?
– Допустим, была такая показательная история. В 2016 году на самаркандском кладбище женщина, приехавшая из России, нашла заброшенную могилу российского героя дореволюционных времен – генерала Владимира Грекова. Могила генерала находится в плачевном состоянии. Женщина писала в российское посольство, Министерство обороны, Министерство культуры, Комитет по охране памятников с просьбой восстановить надгробную плиту и памятник. Уже четвертый год пошел, как она пишет и пишет, а воз и ныне там. Во всех ведомствах активистку похвалили и поблагодарили за её неравнодушие, однако никаких действий по восстановлению принято не было. И таких вопросов достаточно. Чиновники просто бездействуют. Нужны финансы на поддержание святынь, реконструкцию и ремонт храмов. Это же наша история, наша культура, наша религия. Мы – неотъемлемая часть истории русского мира!

– Что для вас «Русский мир»?
– Русский мир – это миссия, это совокупность веры и патриотизма, который, в свою очередь основывается на знании своей истории, языка и культуры. Для меня Русский мир распространяется далеко за пределы России. Это люди, в которых русский мир заложен на уровне подсознательного, со времен предков. Безусловно, это православие. Русский мир – сплав чего-то глубокого, коренного в человеке. При этом, человек может проживать далеко за пределами России. У русского мира нет никаких границ.

– Нехристиане посещают церковь?
– Да, есть такая тенденция. Часто храмы посещают те мусульмане, которые работали в России, некоторые даже трудились в церквях и соприкоснулись с православием. Приходят те, кто окунулся и приблизился к русской культуре. Кто-то говорит, что православные святые им помогают. Таких людей не очень много, но им легче войти в наше сообщество. В нашем городе есть известная святыня трех религий – мавзолей святого Даниила (Дониёра).

Кроме этого, в Узбекистане живут гостеприимные люди. Так, на Пасху христиане угощают всех куличами, а на Курбан-байрам мусульмане разносят мясо всем знакомым, вне зависимости от вероисповедания. В то же время, православным молодым людям очень сложно найти себе пару, поэтому все чаще происходят смешанные браки. В итоге, когда рождаются дети, перед родителями возникает вопрос – какую религию выбрать, и далеко не всегда выбор падает на христианство.

– Вы сами не задумывались о переезде?
– Надеемся, что мы будем здесь до последнего, пока возможно будет здесь находиться. Переезд людей из Узбекистана для нас – наша личная трагедия. Знаете, бывает такое, когда среди недели собираешься зайти в церковь и постоять на службе минут тридцать и пойти дальше по своим делам. Заходишь в храм, а там пусто, священник служит один. И вот в такой ситуации просто невозможно развернуться спиной к батюшке и уйти из храма…

ОТТУДА.