Георгий Львович Василенко История Старые фото Ташкентцы

Владимир Вертелецкий

В этом году исполняется 95 лет Георгию Львовичу Василенко талантливому хирургу, прекрасному учителю и замечательному человеку.

Конечно, всё на свете – суета
Под вечным абажуром небосвода,
Но мера человека – пустота
Окрестности после его ухода.

Губерман

От автора

Это последняя книга из серии «Сага о Василенках». Я, наконец, выполнил обет, мысленно данный покойному Георгию Львовичу. Теперь он, как и все Василенки, останется в памяти моих потомков. Может быть и люди, не связанные со мной родственными узами, прочтут это. Право, Василенки этого достойны.

Из названия цикла книг вытекает некоторая аналогия с «Сагой о Форсайтах» Голсуорси. Но эта аналогия только по названиям. «Сага о Василенках» насыщеннее событиями, трагичнее, эмоциональнее. Они также похожи, как западная размеренная сытая жизнь на разухабистую катастрофичную нашу.

В момент редактирования предыдущих книг саги появилась необходимость поставить в заглавие фамилию автора. И тут у меня возникла загвоздка. Подстрочник надиктован в основном Василенко Г.Л. и в меньшей степени Василенко Т.Ю. Моя литературная обработка и дописание «умствований». Я бы поставил фамилию Василенко Г.Л., но по его поведению в момент написания книги, я могу утверждать, что книга написана не благодаря нему, а вопреки.

Когда я только заикнулся со своей просьбой надиктовать воспоминания, Георгий Львович прореагировал так, как если бы я предложил ему заняться каким-нибудь непотребством. Категорическое и, я бы сказал, грубое «Нет». Тогда на борьбу с «природой» пришлось поднять «общественность». Со стороны его жены и детей по моей просьбе был проведен нежный нажим, в результате которого позиция тестя стала теплеть. Вначале он соизволил заняться этим, правда, в далекой перспективе. Потом перспектива несколько приблизилась, правда, неопределенно. Было сказано, что он в процессе работы над мемуарами, и пока в его голове не сложиться вся книга полностью, он к диктанту не приступит. Дальнейшее время проходило так: я прихожу к нему, вопросительно и просительно смотрю на него, а он традиционно отрезает: «Еще нет». Наконец, в результате длительного процесса Георгий Львович буркнул: «Ладно, завтра». Правда, это завтра продолжалось еще месяц. Но вот наступил день, когда я притащил диктофон, поднес к мемуаристу. После получаса воспоминаний о его деде и бабке у Георгия Львовича случился приступ пароксизмальной тахикардии. Восстановился он через неделю. После долгих уговоров еще подиктовал минут 45 и опять получил приступ. Только мое сильное желание закрепить для внуков воспоминания тестя позволило завершить надиктование сведений о предках Василенков. Природа связи диктофона с приступами так и осталась мне не ясна.

Львович обладал феноменальной памятью, хранящей огромный массив прочитанного за все его годы, даты даже незначительных событий, имена отчества и фамилии всех, кто пересекался с ним по жизни. Я всегда завидовал, завидую и буду завидовать этому его таланту, поскольку сам им обделен.

Во всем объеме свою память Львович продемонстрировал, когда наговаривал на диктофон воспоминания о деде, бабке, отце и матери. Объем хранимого в его памяти потряс меня, как и свобода манипулирования им. При нашей совместной работе мне не столько приходилось помогать ему вспоминать, сколько отсекать огромный объем информации, выдаваемый им, и не относящийся близко к предмету нашей работы. Так что, когда Львович воспарял в побочную и, на мой взгляд, не суть важную область, приходилось хватать его за «фалды» и возвращать на грешную землю «к нашим баранам».

Когда дело дошло до диктования воспоминаний о самой жизни Георгия Львовича, приступы у него были уже на первых минутах работы. После второй, так же неудачной попытки, я прекратил дальнейшую работу с диктофоном, поняв, что иначе просто потеряю тестя. Так, что эта книга – мои воспоминания о Георгии Львовиче Василенко и сведения, полученные в беседах с ним за весь период моей семейной жизни. Годы, что я провел вместе с ним, были самыми лучшими годами моей жизни. Огромное счастье быть рядом с таким редкой душевной красоты человеком, как Георгий Львович. Ангелом он не был, но всегда оставлял в окружающих ощущение какой-то положительной цельности. Профессионализм, энциклопедизм и глубокая порядочность позволили ему остаться таким в нашем несовершенном уродливом мире. Такие люди определяют для меня общество. И пока я встречаю таких людей, даже пока я о них помню, мир для меня не оскотинится.

Мир стал беднее еще на одного хорошего человека. Мне на всю жизнь запомнился фильм «Все остается людям» с Черкасовым в главной роли. Там есть такие слова: «Все остается людям. И хорошее, и плохое. И в этом наше забвение или бессмертие». Забвения Георгию Львовичу не будет. Слишком много хорошего он оставил во многих наших жизнях. Пусть память о нем делает нашу жизнь чище и порядочнее.

Обращаюсь к читателям с просьбой помочь в опознании неизвестных мне персонажей фотографий. Пишите в комментариях к данному тексту или на электронную почту tvg@udc.uz

Георгий Львович Василенко

Он же Жорж, он же Юра, он же Юрий Львович.

Василенко Георгий Львович родился в городе Ташкенте 17 декабря 1926 года в семье врача.

Мать Мария Ивановна Василенко (в девичестве Улановская), полька по национальности, 1899 года рождения, прошла 1-мировую войну операционной сестрой во фронтовых госпиталях, была старшей операционной сестрой в клинике профессора П.Ф. Боровского. Потом окончила Ташкентский Педагогический институт факультет иностранных языков и всю оставшуюся жизнь преподавала немецкий язык в Ташкентском Политехническом Институте.

Отец, Лев Доминикович Василенко, 1899 года рождения, в 1923 году окончил медфак Ташкентского университета и был приглашен в хирургическую клинику профессора Боровского, где прошел путь от ординатора до доцента. В 1936 году возглавил раковый институт, в 1937 году защитил докторскую диссертацию. В 1939 году получил звание профессора. Участник Великой Отечественной войны, заслуженный деятель науки УзССР. Он был ведущим хирургом Узбекистана, основателем и организатором онкологической службы в Узбекистане, членом международного противоракового комитета.

Лев Доминикович с сыном Георгием

Детство маленького Юры прошло, наверное, безоблачно. Полная семья с бабушкой и дедом сделала из него домашнего ребенка. Отец, работая на нескольких работах, старался создать достаток в доме и баловать любимого единственного сына. Это видно по добротности одежды на детских фотографиях Юры, по игрушкам, окружавшим его (машинки и, особенно, велосипед – были большой редкостью в то время), да и по количеству самих детских фотографий Юры. Когда Юра подрос, ему была подарена детская малокалиберная дореволюционная винтовка «монтекристо» с патронами, предел мечтаний мальчишки того времени.

Мария Ивановна, Лев Доминикович с сыном Георгием

Как и всякий врачебный ребенок, Юра рос болезненным. Многочисленные детские болячки ослабили его. Дизентерия, которую он перенес в детстве, создавала ему проблемы с кишечником всю его оставшуюся жизнь.

Даже в голодные 30-е годы Лев Доминикович старался создать достаток в семье. Василенки выезжали на лето к другу отца в Мордовию, где не было голода, и где они отъедались и создавали запасы сыра, консервов на целый год.

По-настоящему нужду семья испытала в годы войны. Несмотря на то, что отец высылал с фронта свой аттестат, по которому семья отоваривалась в распределительных пунктах, продуктов на семью (а в нее входили еще и дед с бабкой) не хватало. Так что чувство голода ему было знакомо. Георгий Львович часто вспоминал оружейный ящик с горохом, присланный отцом с фронта. Его хватило надолго. А так зачастую в меню была «затируха». Это поджаренный на растительном масле лук, залитый кипятком, в который потом вливалась разведенная на воде мука.

Юру определили в школу № 50. Это одна из лучших школ Ташкента, к которой он был прикреплен территориально. Школьная база знаний помогала ему всю жизнь. С физикой, химией и математикой у него никогда не было проблем. Единственное, что не интересовало его, была поэзия. Он ее в зрелые годы не воспринимал абсолютно, считая поэтов шизофрениками, что зачастую подтверждалось практически.

Семья Василенко, как бы написал журналист советской газеты, «была семьей высокой шахматной культуры». Отец Лев Доминикович любил шахматы, даже устраивал домашние турниры с приятелями. Юра тоже интересовался ими, но в мое время (когда я появился в семье Василенко) явно этот интерес не проявлялся.

Василенко Г. Л., 1947

Во времена детства Юры атмосферу создавала улица с жесткими мальчишескими правилами и отношениями, сильно сдобренными криминальной историей России. Поэтому мальчишкой Юрий старался утвердиться в уличной среде, что с его хлипким здоровьем и телосложением (вспомнился Ландау, утверждавший, что у него «не телосложение, а теловычитание») было трудно. Но он смог. Посмотрите его юношеские фотографии. Брутальная внешность с папиросой в углу рта. Он явно косил под Маяковского. Вы никогда не задумывались о том, какое большое влияние оказала уголовная культура на российскую?

Василенко Г. Л., 1946

Учился Юра в школе № 50, находящейся недалеко от их дома. Вот какие воспоминания оставил об этой школе Фейгин (он учился приблизительно в одно время с Георгием Львовичем) в книге «Портрет оториноларинголога» (есть в интернете).

«Не меньшее значение в его формировании сыграли и школьные годы. Они, в том числе пять из которых совпали с Великой Отечественной войной (1941-1945 гг.), были особенно тяжелыми.

Это было обусловлено не только голодом и суровыми условиями жизни, но и общей атмосферой, поскольку в нашем окружении не было семьи, которая бы не получила известие о гибели отца, сына, брата, друга, близких знакомых и соседей с шаблонной фразой «пал смертью храбрых….» или «пропал без вести….». И к чести наших учителей они стремились вложить в наши головы, легко­мысленные, и в общем-то еще детские, знания и патриотизм. И это во многом им удалось, хотя в наших аттестатах зрелости пре­обладали тройки, четверки и относительно редко встречались пятерки. В благодарность за их самоотверженный труд я не могу не вспомнить и искренне не поблагодарить наших преподавате­лей школы №50 г. Ташкента. Среди них директора школы Саруханова Ерванта Григорьевича, завуча Гузара Павла Федоровича, преподавателей Диардиева Дмитрия Никаноровича, Шатуновскую Агнессу Борисовну, Федуна Николая Николаевича, Перцева Петра Федоровича и др. К великому сожалению, имена осталь­ных вспомнить не могу по причине давности. Все они были либо больными, либо вернувшимися с фронта после тяжелых ранений. Несмотря на это, они трудились и делали все, чтобы мы стали до­стойными людьми.

Наш любимый преподаватель математики Диардиев, прово­дивший занятия не по шаблону, а творчески, интересно, живо, с элементами удивительного остроумия и, что самое главное, уме­нием заставлять нас самостоятельно решать задачи и теоремы, привил любовь к своему предмету, а следовательно, и к стремле­нию выбрать соответствующую профессию, например, профес­сию инженера».

В 1943 году в средней школе № 44 им. Коминтерна Юра сдал экстерном курс этой школы. В свидетельстве написано: «обнаружил при отличном поведении следующие знания:

По родному языку ОТЛИЧНО
По литературе ОТЛИЧНО
По арифметике ОТЛИЧНО
По алгебре ОТЛИЧНО
По геометрии ОТЛИЧНО
По тригонометрии ОТЛИЧНО
По естествознанию ОТЛИЧНО
По конституции ОТЛИЧНО
По истории ОТЛИЧНО
По географии ОТЛИЧНО
По химии ОТЛИЧНО
По астрономии ОТЛИЧНО
По иностранному языку ОТЛИЧНО
По рисованию ОТЛИЧНО
По черчению ОТЛИЧНО
По военной подготовке ОТЛИЧНО»

По-другому и не могло быть, умный мальчишка, с которым занимался дед, рос в интеллектуальной атмосфере, развивающей пытливый мальчишеский ум.

Во время войны поступил на авиастроительный факультет Ташкентского Политехнического института. Факультет был только что создан для подготовки кадров для авиастроительного завода, эвакуированного в Ташкент из Подмосковья из города Луховицы. Техника всегда интересовала Юру. Вновь открытый факультет был таинственно незнакомо привлекателен. А, может быть, сыграло роль мальчишеское упрямство, не желание идти по стопам отца, а попробовать что-то новое. Мне неизвестна причина, по которой Юра не проучившись там и двух лет, поступил в ТашМИ в 1945 году. Но тяга к технике сохранилась у Георгия Львовича до последних лет жизни. Если бы не ушел в ТашМИ, то стал прекрасным инженером-авиастроителем. Львович мне говорил, что у него есть хорошая черта: в любом деле, даже нелюбимом он может найти что-то, что ему будет интересно делать.

В институте он сошелся с Изей Клейнером, а через того с Марком Белинсоном. Оба его друга были хорошими спортсменами: Марк гимнаст, Изя боксер. А спорт всегда интересовал Георгия Львовича. Лет до 40 он гонял в футбол со студентами и сотрудниками кафедры. И до последних лет смотрел все спортивные передачи: бокс, футбол, хоккей и прочее. Юра, конечно, уступал физически своим друзьям, но старался это никогда не демонстрировать. На мои расспросы об этом Марка, тот кратко ответил: «Юра никогда не был трусом». Эта троица колесила по Ташкенту, посещая и участвуя в спортивных соревнованиях, танцах в парках и прочей юношеской жизни. Были юношеские влюбленности, но до конца жизни Георгий Львович оставался удивительно чистым и порядочным человеком.

Забегая вперед, расскажу об одном забавном эпизоде. В больницах, как и в остальных советских учреждениях, где были ночные совместные дежурства, била ключом ночная (да и дневная тоже) сексуальная жизнь. Миф об отсутствии секса в советской жизни был мифом. У Львовича в больнице ТАПОИЧа был крохотный кабинетик – комнатка с письменным столом и кушеткой, на которой он спал в свободное время ночного дежурства. Комнатка запиралась. Но в отсутствие Львовича ею активно пользовались его коллеги. И периодически под кушеткой Львович обнаруживал то помаду, то заколку, расческу или сережку. На подначки коллег Львович только улыбался. И тогда они решили проверить его на прочность. Скинулись деньгами, набрав довольно крупную сумму, и ученик Львовича, имевший тесные связи с криминальными кругами, привел на ночное дежурство Львовича лучшую в Ташкенте валютную «девушку с пониженной социальной ответственностью». Коллеги заключили пари на его стойкость. Когда они увидели, кого привели, то те, кто ставил на Львовича, приуныли. Это был венец женской природы, прекрасная молодая девушка с великолепной прической, стройными ногами от ушей, соблазнительном телом в красивом маленьком платье, в глубоком вырезе которого манили удивительные упругие груди. Перед такой мог устоять только абсолютный импотент. Этой девушке в случае успеха пообещали двойной гонорар, да раззадорили так, что взятие «крепости» стало предметом ее профессиональной чести. Обаятельно улыбаясь, она зашла в кабинетик Львовича, но пробыла там недолго. По ее удивленному и разочарованному лицу все поняли – устоял. Эту историю мне рассказал, заливисто хохоча, сам Львович. Вспомнился афоризм его ученика профессора Аталиева: «Почему, пользуясь таким успехом у женщин, я никогда им не пользовался?».

В институте он встретил главную и, по-моему, единственную в своей жизни женщину — Лену Зуеву — большеглазое очаровательное создание с фантастической фигурой (стройная, с тонкой талией и большой грудью). Кроме того она была музыкальна (играла на фортепиано), прекрасно танцевала (занималась балетом), была начитана, неизбалованна (ее мать – вдова) и неглупа собой. И через некоторый период ухаживаний они поженились. Надо отметить, что женщины с обеих сторон неодобрительно отнеслись к этой женитьбе. Его теща считала его избалованным тщедушным профессорским сынком. «Он же помрет через пару месяцев»: убежденно заявила она дочери на решение выйти замуж. А его мать была недовольна невесткой — дочерью несостоятельной вдовы. Ее сын достоин обеспеченной профессорской дочери, благо предложения и выбор были многочисленны. А отец Георгия и дед приняли невестку сразу. Уж больно она была нежна, очаровательна и неизбалованна. Правда неизбалованость быстро прошла. Юрий крутился на нескольких ставках (врачебных, преподавательских), да еще подрабатывал ночными дежурствами. Кроме того Лев Доминикович всю жизнь помогал им финансово. Так что скоро в семье появились няньки, домработницы, портнихи, ежегодные летние поездки на курорт к морю и прочее, присущее элитной семье. В мою бытность на кухне тещи всегда крутилась какая-нибудь женщина, жаря, паря, накрывая на стол, убирая со стола и моя грязную посуду.

Зуева и Василенко были однокурсниками и учились в параллельных группах.

Группа Георгия. ТашМИ 1946 год. Георгий вверху второй слева.

Группа Василенко Г.Л ТашМИ 1951 год. Из выпускного альбома

Василенко Л.А и Г.Л. четвертая и пятый слева в верхнем ряду. Наверное, 1981 год.

Как то при мне Львович подсчитал свой заработок – получилось более 750 рублей. Если прибавить приблизительно 350 рублей Лениного заработка, получалась для тех времен космическая сумма. Для примера мой утонченный аристократический знакомый считал, что предел его мечтаний – это 200 рублей в месяц. При этом дом Георгия Львовича не производил впечатления роскоши. Единственно, что бросалось в глаза – огромное количество хрусталя, к которому его жена испытывала слабость до последних дней жизни. Василенки всегда жили широко и одним днем, получая от этого удовольствие.

Молодожёны

В 1951 году окончил Ташкентский Государственный Медицинский институт.

Сразу же по окончанию института молодая семья была послана на практику в какой-то колхоз. Первое же, с чем им предстало столкнуться – это тяжелые роды жены председателя колхоза. Но «зеленые» врачи справились, и на свет появился мальчик – первый сын председателя. Счастью отца не было предела, и на весь колхоз был устроен грандиозный той, на котором самыми почетными гостями были юные Василенки, счастливые и гордые за свою профессию, знания и умения.

Фотографии молодой семьи светятся таким счастьем и нежностью, что ловлю себя на чувстве зависти. Хотя и сам в подобном периоде жизни лучился тем же.

1953-54. ТашМИ кафедра Масумова (в центре). Василенко Г.Л. слева вверху

После института Георгий попал в клинику Масумова Садыка Алиевича. Это его УЧИТЕЛЬ по жизни и профессии. Его метод научной работы, хирургический почерк и организацию работы в коллективе Георгий перенял на всю свою жизнь. О Масумове я слышал от Георгия Львовича очень много и только хорошее, проникновенное и теплое на протяжении всех лет нашей совместной жизни. И Масумов выделял Георгия, поручая ему ответственные операции, руководя и обучая его тонкостям хирургии.

Далее в 1965 году Георгий Львович защитил диссертацию на тему «Морфологические изменения и регенераторная реакция печени при острых холециститах». Ему была присвоена степень кандидата медицинских наук и ученое звание доцента. Надо сказать, что тема кандидатской диссертации тянула (или могла перерасти) на докторскую. И после этого у Георгия Львовича не было недостатка в темах и материалах его дальнейшей научной работы. Но в докторскую диссертацию это не вылилось. Тому было несколько причин: по характеру Георгий разбрасывался (ну чисто его дядя Юлиан), лавры его никогда не прельщали, в работе главным для него было сознание того, что он лучше всех решал медицинские проблемы пациента, блестящей хирургической операцией спасая ему жизнь здесь и сейчас. Но главное было, наверное, то, что его жене, конечно, льстило бы быть профессорской женой, но и теперешнее положение ее и материально, и иерархически полностью устраивало. С точки зрения финансов не было никаких проблем. Положение мужа и его хирургический талант позволяли в условиях тотального социалистического дефицита всего решать его через знакомых и больных. А прохождение голгофы сбора материалов, подготовки диссертации и защиты только отвлекало от налаженной и обеспеченной жизни.

Когда Георгий Львович уже вовсю оперировал (много после войны), к нему попал раненый в драке в подмышечную впадину, и у него была повреждена подмышечная вена. Добраться анатомически до нее было сложно, и Георгий Львович много времени на это потратил. В результате была большая кровопотеря. Когда пришел с дежурства, рассказал об этом отцу. Лев Доминикович сказал: «Эх ты. Нужно хотя бы работы своего отца читать», и вынес сборник трудов фронтовой конференции, где опубликована его работа по ранению крупных кровеносных сосудов. Там была описана методика, как при ранениях подключичных артерий, подмышечных вен должен поступать хирург: обнажить ключицу, пересечь ее, сразу будет видна подключичная артерия и вена. Нужно прекратить приток крови, пережав временно резиновой держалкой. Кровотечение останавливается, хирург спокойно ушивает ранение.

Аппараты по эндотрахиальному наркозу поставлялись по ленд-лизу из США с 1943 годы, и один такой аппарат был в клинике Масумова, но никто не знал, как им пользоваться. Инструкции никакой не было. Тогда четверка «мушкетеров» во главе с Георгием Львовичем (а также Хамон Каримов, Шакасым Ильясов, Маджит Шарипов) разобрали это аппарат и поняли, как он работает. Первым на себе его использовал Хамон Каримов (он умер в 1958 году, Илясов умер в начале 2000-х). Эта четверка была очень дружной компанией. Они много занимались, много читали, жарко обсуждая прочитанное. Потом к ним присоединились Далиев, Лимонов и другие. И эта творческая группа после строительства грудного отделения в масумовской клинике после работы собиралась там и обсуждала научные и практические вопросы.

Второй инфаркт Льва Доминиковича был спровоцирован неправильной терапией, проведенной ташкентской профессурой, которая привела к развитию обширнейшего инфаркта. Лечился он дома. Георгий Львович взял отпуск на полмесяца и ухаживал за отцом. Лечение проводилось, но боли оставались. В то время Масумов получил много аппаратуры. И там был очень хороший аппарат для операционного газового наркоза, к которому подключались баллон с кислородом и баллон с закисью азота. Георгий Львович притащил его домой. 6 суток продержали Василенко на этом аппарате, поэтому он и остался жив. Закись азота снимала боль, что разрывало порочный круг: боль вызывала спазм, а спазм усиливал боль. Выдышали 6 баллонов кислорода и 6 баллонов закиси азота. Когда Льву Доминиковичу накладывали маску аппарата, то он поднимал руку. Включали подачу наркозной смеси. В тот момент, когда Лев Доминикович начинал чувствовать начало действия наркоза, он опускал руку, и подачу прекращали. Через некоторое время подачу вновь включали. Этот сценарий действий разработали для того, чтобы снимать болевой синдром без достижения наркозного эффекта.

После этого боли снялись, и состояние Льва Доминиковича стабилизировалось. Через два месяца он стал подыматься и потихонечку ходить. По словам Георгия Львовича, Лев Доминикович как терапевт был на два порядка ниже его. Георгий Львович последние годы студенчества и следующие два года усиленно занимался терапией.

Львович всех друзей и близких оперировал сам, считая, что если больной доверился ему, то он должен сделать все возможное для излечения. И только оперируя сам, он достигал полной уверенности в этом. Львович оперировал и внука, и дочь. У Веры был перитониальный аппендицит, который он оперировал под местным наркозом. Львович считал, что общий наркоз добавляет нежелательную нагрузку на организм больного. Он удалил аппендицит и долго тщательно вычищал брюшную полость. Операция продолжалась очень долго, и во время нее он несколько раз обезболивая Веру. Но, тем не менее, к концу операции действие местного наркоза прошло. Чувствуя боль, дочь возмущенно сказала: «Для родной дочери жалеешь наркоз». На что он ответил: «Дура, я тебе уже столько вкатал, что больше нельзя». И дошивал по живому.

Хочу отметить отношение Георгия Львовича к больным. Оно не было панибратским, но очень теплым. Прооперированного он отслеживал до самой выписки, а непосредственно после операции наблюдал внимательно, звонил из дома по поводу его состояния. И больные ценили и любили его. На любой вопрос по медицине он отвечал развернутой популярной лекцией, чтобы успокоить интересанта. Кстати, чем некомпетентнее доктор, тем он больше играет в многозначительную молчаливость.

Я хочу процитировать письмо одной его пациентки, которую попросил поделиться воспоминаниями о Георгии Львовиче.

«Вот вспомнила его кабинет в САМПИ, где на столе не было свободного места, все книги, книги…0

И его обходы больных. У меня оказалась соседка по палате, которой другой врач удалил желчный пузырь, а он, по прошествии полугода не могла толком есть. Так он у нее все выяснял (не говоря об анализах и снимках), и что есть, и когда, и какая пища вызывает большую отрыжку, советовал, что с чем совмещать… Мне не понятно было, так как у мамы после удаления желчного проблем не было, я думала, что тетка больше надумывает, чем реально чувствует, а он так серьезно отнесся, несколько промываний сделали, несколько вливаний, ей полегчало.

И еще помню, как на операции я не давала ему швы наложить. Во-первых, я обнаглела, настояла, чтобы операцию делали под местным наркозом, о чем он потом очень жалел, так как я ему не давала швы наложить. Сначала шло все хорошо, мы даже болтали, а потом Львович сказал, молчи, ответственный момент, паращитовидку обхожу. Ну, я послушалась, а вот второй призыв — не сглатывать слюну, когда зашивали не смогла выполнить, так как процесс был не управляем мной (она у меня всегда в огромных количествах выделяется). Так вот он начал ругаться — собачье сало… . Так я умудрилась спросить его, а что он говорит, когда все нормально идет, ответил, что арии поет, и что-то напел.

Потом мне велел даже в туалет не подниматься. Ну, я думаю, мне горло резали, ноги то здоровы, о каком судне речь может идти. Встала и пошла, и рухнула бы в туалете, если бы меня какая-то больная не подхватила. Он прибежал тут же в палату, и вместо того, чтобы ругать, объяснять стал, что операция очень кровавая, много крови теряем, естественно, что башка будет кружиться, и слабость большая будет.

И потом предупредит, что затылок ночью болеть будет, так как все связки приходится во время такой операции раздвигать и зажимать много сосудов. Так я всю ночь (и не только первую) по больничному коридору вышагивала, знала где какая доска скрепит, обходила.

И как не хотел «Наполеон» брать, пришлось уговаривать, просить за здоровье пациентов выпить.

А еще он меня в комнату со стеклом, из которой можно наблюдать операцию, не пустил. Сказал, что сам на первых курсах, когда смотрел операции, чуть в обмороки не падал, куда уж, мне.

А когда через год опущение почки нашел… Мне врачи из правительственной хотели аппендицит чикнуть, я не далась. Меня брат к ним домой вечером привез, скорчившуюся. Георгий Львович, очень долго все выщупывал, вращал с боку на бок, прямо до позвоночника доходил. Потом сказал, жить будешь, не аппендицит точно, а вот что он не знает, нужно УЗИ сделать. А у меня один вопрос, не диагноз, а что есть то можно, так как приступ еще ночью начался, уже почти сутки голодаю… И что можно есть, мне же только мясо подавай. Он тут же предложил с ним отведать котлеты, так как он из за меня еще не ужинал. Утром меня уже полуразогнувшуюся отвезли на УЗИ. И врач — чудик еврей — сказал, у всех людей левая почка опущена, а у тебя — правая. Я тут же в Г.Л. в САМПИ, со слезами и словами узиста. Львович смеется, так я и знал, ночью понял по признакам, что это почка блуждающая. А правая у всех ниже, так как ее печень придавливает. Потом я просила его мне почку подшить, так он сказал, что не делает таких операций, хотя вторым хирургом бы постоял. Но потом разузнал по какой методике делал эти операции в Ташкенте один известный уролог-кореец, посоветовал ехать в Москву. Кореец, оказывается, подшивал почку к диафрагме. Для почки хорошо, она находится в движении, но Львович считал, что это может плохо отразиться на легких.

И в Москве посоветовал не оперироваться у известного профессора-уролога, который всему миру почки оперировал, и был автором методики подшивания почки к лоскуту спинной мышцы, а у какого-нибудь из его учеников. Говорит, что 65 лет для хирурга много, там быстро действовать надо. У одного из учеников подпись была слишком вычурная и пальцы короткие, а вот наш зав отделением мне понравился. Ему и отдалась.

Представляешь, через много лет, я обратилась к этому хирургу насчет отца. Пока дожидалась его около кабинета, ко мне подошла одна женщина в больничном халате. Спрашивает, не лежала ли я лет 15 назад в этой клинике, я говорю, что лежала. Она мне даже мою палату указала, вспомнила, что медсестры все нас успокаивали, так как мы своим постоянным смехом все отделение донимали (да лежала у нас палате одна татарка-хохмачка, всех заводила).

Эта больная сказала, что легла на повторную операцию уже к моему хирургу, так как у нее почка после первой операции опустилась. Я поинтересовалась, а кто первую делал – тот самый профессор-уролог, говорит. Так, что Львовича всегда тепло и благодарственно вспоминаю».

1967, ТашМИ

45 лет хирургической и педагогической деятельности прошли на хирургических кафедрах ТашГосМИ и САМПИ (Среднеазиатский Медицинский Педиатрический Институт). В последнем занимал должности доцента, заведующего кафедрой общей хирургии, замдекана по науке, проректора по лечебной работе, декана 2-го факультета вышел на пенсию в 1998 году.

В отличие от отца Георгий любил заниматься с учениками, которых у него было много и в институте и в больницах. И в этом он реализовывал свою потребность в научной работе. Сказать, что студенты его любили, это значит ничего не сказать. Он для всех был образцом врача и преподавателя. К каждому занятию или лекции он был готов на 100%. Материал излагался максимально полно, доходчиво и увлекательно. Он старался развивать в студентах увлеченность медициной, пытливость и настойчивость в постижении врачебной практики. Его научные кружки посещались с энтузиазмом еще и по тому, что там царила атмосфера доброжелательности и равноправия. Споры всегда приветствовались. И студент чувствовал, что он не отрабатывает часы, не пашет на <дядю>, набирая ему научный материал для диссертации, а постигает медицину, открывая новое. В архиве Георгия Львовича много фотографий, где он снят со студентами. После завершения курса, где он преподавал, студенты просили сфотографироваться с ними на память о замечательном времени и человеке. То, что в Узбекистане есть хорошие врачи, заслуга и Василенко Георгия Львовича

Хотелось бы написать о двух его учениках, к сожалению, не помню их фамилии. Один из них уехал в ФРГ, выучил немецкий и сдал экзамен на профессию врача. После чего поступил с испытательным сроком на работу в клинику. Во время первого дежурства поступил тяжелый больной. По внешним признакам определил аневризму аорты и сказал об этом ответственному дежурному врачу-немцу. Тот сказал, что ничего этого он не видит, завтра больному будет проведено обследование и по результатам его будет назначено лечение. «Новичок» настоял на срочном обследовании, которое и подтвердило диагноз. Больной срочно был прооперирован. Ответственный дежурант был сильно удивлен тому, что «новичок» по внешним не явным признакам поставил точный диагноз. Тем не менее, по завершению испытательного срока дал ему отрицательную характеристику, после которой клиника уволила нашего. «Боливар не вынесет двоих».

Второй попал в Южную Корею в детскую кардиоклинику, и там удивил коллег точными диагнозами, поставленными после визуальных осмотров маленьких пациентов. Корейцы убедили его и помогли запатентовать эти методы, после чего тот получил высокооплачиваемую должность.

С одним из его любимых учеников я был знаком. Он часто приходил к Львовичу домой. Талантливый малый, но, к сожалению, сиудствовал. Опубликовал совместную с Львовичем работу под своим именем без ссылки на учителя. Правда потом покаялся, и Львович отпустил ему этот грех. Он вообще был не злопамятен и отходчив.

В течение многих лет Георгий Львович оказывает научную и практическую помощь в различных районах и областях Узбекистана.

Он является автором 29 научных публикаций, в том числе 2-х монографических учебно-методических пособий, соавтором 1-го изобретения (в 1989 году «Метод подготовки животных для получения фактора роста нервов» работа выполнялась в НИИ Биохимии АН УзССР). Им разработан оригинальный метод операции при больших вентральных грыжах. В 1985 году получено рацпредложение «Вакуумное дренирование при операциях на щитовидной железе».

В 1985-88 гг. было выполнено 5 внедрений научных исследований:

  • Резекция желудка по способу Бильрот 1 в модификации профессора А.С. Саидханова
  • Ультразвуковое облучение крови
  • Эндолимфатическое введение антибиотиков
  • Собственная методика оперативного лечения больших и рецидивных вентральных грыж
  • Лечение больных с циррозом печени и хроническими гепатитами с фармакологической регуляцией процессов регенерации.

Уже на пенсии у Львовича стала прогрессировать грыжа. В конце концов, он созрел для операции. Операцию, естественно решил провести в больнице ТАПОИЧ силами учеников.

Дождавшись, когда завкафедрой-коновал, которому Львович не доверил бы мазать геморрой своей кошке, ушел в отпуск, он договорился со своими учениками о дате операции. В назначенный день Львович пришел в ординаторскую (я присутствовал при этом), усадил оперирующую бригаду врачей, раздал им по листу бумаге и карандашу. Львович сказал, что существуют несколько методов операции грыжесечения: метод Х, метод Y и метод Z. Далее кратко их охарактеризовал. Потом сказал, что оперировать они будут по методу W, модифицированному им, Василенко. Далее нарисовал схематически план операции, спросил все ли понятно, и они все прошли в операционную.

А я, козел, воспринял это как менторство и позерство. И только много лет спустя, когда Львович диктовал свои воспоминания и рассказал о методах учебы Льва Доминиковича, Масумова и своих, я понял, что даже на примере своей грыжи он передавал свои знания ученикам.

Львович говорил, что для прогрессирования мастерства хирурга нужна научная деятельность. Но еще более важным является ежедневный анализ своей практической деятельности. Поэтому Львович каждый день проводил утренние «пятиминутки», на которых подробно обсуждалась предыдущая операция, особенно если были ошибки или осложнения. Далее приступали к обсуждению предстоящей операции. Рассматривались все современные методы проведения данной операции с оценкой достоинств и недостатков каждого. Выбирался оптимальный для данного случая метод, и далее подробно с рисованием схем операции, анатомии и топографии операционного пространства он обсуждался с вариантами патологии, возможными осложнениями и прочим. «Пятиминутка» продолжалась далеко не пять минут, а столько, сколько надо. Причем Львович старался, чтобы присутствующие инициативно участвовали в дискуссии, предлагая свои варианты и без стеснений задавая вопросы. Обсуждение было настолько увлекательным, информативным и не обидным для участников, что все с удовольствием в нем участвовали.

В конце своей педагогической деятельности в САМПИ Георгий Львович написал и издал в 800 экземплярах «Методические рекомендации к практическим занятиям по факультетской хирургии», где на почти на 500 страницах сжато и информативно описал почти все распространенные хирургические операции. Это было обобщение его многолетней преподавательской деятельности в САМПИ и широкой практики. Я обратил внимание на огромное количество литературы, на которую ссылается Львович. Это не только названия, вся она перелопачена автором. Книта не только рекомендации студентам, это и пособие практикующим хирургам. Как точно, полно и в то же время сжато описан огромный объем хирургического опыта. Именно за это ученики и студенты обожали его. В его научный кружок студенты ходили с удовольствием, получая невосполнимый нигде врачебный и научный багаж.

Василенко Г.Л. (справа) со студентами во время врачебного обхода

Кстати, обратил внимание на длинный перечень фамилий на титульном листе книги. Иллюстрация поговорки «Один с сошкой и семеро с ложкой». Один участвует только своей фамилией и званием, иначе книгу хрен бы напечатали. Всю работу провел Львович. Участие остальной толпы я могу объяснить только технической помощью (типа напечатать, отнести) и карьерной необходимостью наличия публикаций.

Когда у Львовича на кафедре стали делать ремонт, то все более или менее ценное, чтобы не растащили, он привез в свой гараж. Я с удивлением обнаружил там стеклянную прозрачную штуку, похожую на большую плоскую кастрюлю с крышкой. Там в формалине плавал кусок почерневшей человеческой кишки, провалившейся в проушину кохера (медицинского зажима, похожего на ножницы). Львович при операции кишечной непроходимости обнаружил, что предыдущий хирург-растяпа при предыдущей операции забыл в брюшной полости кохер, в проушину которого впоследствии провалился кишечник больного. Возникла непроходимость и некроз кишечника. Львович удалил некрозированный участок кишки и сделал экспонатом, который показывал студентам со словами, что собранность, внимательность и ответственность хирурга не частное дело, а предмет здоровья, а то и жизни, пациента. Сам Львович при, как бы вам это сказать, некотором раздолбайстве в быту на работе был предельно собран. И у него никогда и быть не могло того, что произошло у его знакомого, прозываемого после этого «Бублик». Бублику попал на стол пациент после того, как попал под автомобиль. Вскрыв брюшную полость, Бублик обнаружил разрыв кишечника. Он сшил кишку и зашил брюшную полость. Но больному становилось все хуже и хуже. При повторной операции обнаружили, что кишечник пациента был порван в двух местах. Бублик при первой операции сшил оторванный кусок кишечника так, что получилось кольцо, а кишечник по-прежнему был разорван. При повторной операции правильно сшили кишечник, а врачу дали соответствующее прозвище, с которым он ходил оставшуюся жизнь.

На работе Георгий Львович был открыт и доброжелателен, но проштрафившегося сотрудника мог отчитать так, что тот долго помнил. Львович не спускал в медицине лжи, недобросовестности и некомпетентности. Для него это были три греха, которые он не отпускал.

Василенко Г. Л. (справа) во время операции

По словам Львовича, он не делал выписок из прочитанного. Просто информация копилась в его голове. Когда масса информации по какому-то вопросу достигала критической, рождалась тема, которую он несколько дней обдумывал. В результате выкристаллизовывался материал статьи, которую он в один присест без перерывов сразу набело изливал на бумагу. Этот моцартианский метод, так свойственный всем старым Василенкам, потрясал меня.

За свою жизнь Львович написал штук 30 печатных работ. Но после его смерти переворошив всю его библиотеку, с трудом нашел 5. Они ему были не важны. Опубликовал, и черт с ними. Все равно он хранил их в памяти. И, если нужно, мог процитировать. И еще, это говорит о том, что официозность Львовичу была чужда, а родные всерьез жизнью Львовича не занимались.

Меня в общении с Львовичем удивляло большое количество завиральных на первый взгляд теорий, высказываемых им. Ну, например, что большое потребление «травы», как он называл, (укроп, кинза и прочее) провоцирует мочекаменную болезнь, что потребление хлеба не ведет к набору веса, а наоборот, что раком можно заразиться и множество других. Но я верил ему, поскольку за этими высказываниями стояло глубокое понимание физико-химических процессов человеческого организма.

Как то я привел к Львовичу мою подругу с панарицием. Осмотрев ее палец, хирург изрек: «Надо резать». Он вообще был сторонником раннего хирургического прерывания гнойных процессов. Нагрев на газовой плите скальпель для стерилизации, приготовился тут же на кухне вскрыть абсцесс. Тут я, вспомнив историю с Марком, который, не будучи врачом, участвовал в хирургических операциях своего друга Изи, правда, на подсобных ролях, сказал: «Дай резануть. Я зять хирурга, а ни в одной хирургической операции не участвовал». Но он решительно выгнал меня из кухни, под одобрительную реакцию пациентки.

С 1983 по конец 1985 годов выполнял большой объем шефской работы в закрепленных за ним Камашинском и Бешкентском районах Кашкадарьинской области.

Имеет двух дочерей: Наталью 1951 года рождения и Веру 1954. Наталья – инженер-физик и программист, Вера профессиональный музыкант (фортепиано) заведует отделом общего фортепиано в Специализированной музыкальной школе им.Успенского при Ташкентской Государственной Консерватории.

Рождение детей было желанным и радостным. Баловал Георгий Львович их с любовью. Единственно, что его огорчало, так это отсутствие сына. Наверное, я восполнил ему потом это желание. Для меня удивительно было его внешне очень спокойное отношений к его детям и внукам. Отсутствие сентиментальности я объясняю его прибалтийскими корнями и подобными семейными отношениями его предков. Но при всей его внешней сдержанности я видел за этим большую любовь и готовность помочь в любой жизненной ситуации, не зависимо от времени суток и текущего физического состояния Львовича.

Василенко Г.Л. с внучкой Машей. Начало 2000-х.

На свадьбе у внучки Маши. Слева направо: Василенко Георгий Львович, Богданова Ирина, Василенко Лена Алексеевна, Вертелецкий Владимир, Богданов Олег, Вертелецкая Александра Семеновна, Богданова (Вертелецкая) Мария, Вертелецкая Раиса, подруга Маши.

В военные и послевоенные годы в Ташкенте сложилась компания из нескольких человек, в которую входили Ибрагимов – авиастроитель, Каримов – энергетик, Тарасевич – строитель, Сорокин – биолог. Компания сложилась на основе институтских (Ташкентский политехнический) и соседских отношений. Владислав Ибрагимов, уезжая в Подмосковье, «завещал» эту компанию своей двоюродной сестре и ее мужу (моим теще и тестю). Это был настоящий «королевский» подарок, так как они стали им настоящими друзьями на всю жизнь. Это компания очень разных, но интересных, а главное реализовавших себя личностей. Им было хорошо друг с другом все эти долгие годы. Друзья называли его Жорж. И он не обижался на это забавное прозвище. А дом моих тестя с тещей, благодаря той ауре гостеприимства и душевного тепла, стал тем местом, где они любили собираться. Ну, а когда я вошел в семью тестя, то это общение перепало и мне. Удивительно, что среди близких друзей Георгия Львовича не было врачей. Это стало для меня загадкой. Кстати, все его друзья приняли меня в свой круг, и я никогда не чувствовал себя там чужим.

Отдельно к Львовичу часто заходил Абдугани Абдумаликович Абдукаюмов, оперный дирижер ГАБТа им. Навои, тоже уникальная личность. Он у моего тестя проходил душевное восстановление от околотворческих интриг и семейных передряг. Это был настолько разносторонний человек, что я написал о нем рассказ «Маэстро» (опубликован на сайте «Письма о Ташкенте). С тестем он вел долгие беседы о научных и технических проблемах, делился своим поэтическим творчеством.

За долгие годы своей жизни Львович доказал, в том числе и мне, что он преданный и надежный друг. Для него просьба друга – это святое, требующее немедленного выполнения. Только занятость хирургией непосредственно в момент просьбы несколько откладывает выполнение. Вы сами понимаете, просьбы к Львовичу — 100% медицинские. А выполнение их заключалось или в консультации по телефону, или назначение осмотра больного, или в укладывание на обследование в больницу, где Львович работал, или хирургическое решение проблемы, причем самим Львовичем. И только в крайнем случае, если по каким-то причинам он не мог это сделать, Львович договаривался с другим врачом, который, по его мнению, лучше всех разбирался в этом. Он прооперировал моего отца, договорился об операции на желчном пузыре моей матери в грудной хирургии, где эта операция была поставлена на поток. И мне он медицински поспособствовал. Даже когда я ушел из семьи и попал вместе с мамой под машину, на следующий день Львович был у нас в больнице. Узнав, что при переломе со смещением ключицы мне был наложен простой гипс, он пошел к заведующему отделением. К счастью это был его ученик. На вопрос обо мне завотделением сказал: «Все в порядке. Ну, будет некоторое ограничение в свободе движения руки после заживления». На удивленно вскинутые глаза Львовича, ответил: «Понял. Сделаем все необходимое». И на следующий день я был прооперирован: поставлены фиксирующие перелом металлические спицы. И теперь, неограниченно владея рукой, вспоминаю Львовича и за это.

Друзья ценили эту безотказность и немедленность исполнения, и сами, за редким исключением (в семье не без урода), выполняли его очень немногочисленные просьбы. Чаще всего инициатором этих просьб были его жена и дочери. Да и я, грешен, причастен к этому. Понятие дружбы в наше время означало не то, что ты можешь поиметь, а то, что можешь дать.

Самым впечатляющим в семье Василенко были праздники. В большой столовой ставились два больших раздвинутых стола, которые занимали место от стены до стены. Столы были уставлены тарелками с едой и выпивкой. Собирались за 20 человек гостей. И вся эта веселая хевра от души колобродила весь вечер. Забавные тосты и иронические спичи, шутки и байки веселили всех. Люди были раскрепощенные и в состоянии, когда раскрываются все их лучшие качества. Вечер завершался пением красивых и сложных романсов и арий из оперетт. Аккомпанировала хозяйка дома. Удивительно, но ни разу ее младшая дочь – профессиональная пианистка — не садилась за пианино. И это пение придавало такую теплоту и очарование вечеру, что надолго сохранялось в памяти присутствующих. Гостеприимная атмосфера дома притягивала людей. Надо отдать должное, в этом повинны не только Львович, но и его жена, которая тоже гордилась и радовалась их домом.

Со смертью Львовича и его жены это все закончилось. Дом опустел, и, когда мне пришлось зайти туда за архивом документов, произвел на меня впечатление заброшенности и запустения, нечто, остающееся после просмотра фильма Тарковского «Зеркало». Ушла эпоха наших стариков. Наступила эпоха молодежи: стеб, поверхностность отношений, практицизм и патологический эгоизм.

Какая прекрасная старинная русская традиция, ушедшая в небытие сейчас, когда даже близкая родня, дай бог, собирается раз в год за одним столом.

Первое мое знакомство с Георгием Львовичем произошло в декабре 1980 года. Только что переболевший желтухой в тяжелой форме, я ухаживал за его младшей дочерью, которая притащила меня на его день рождения. В квартире было полно гостей, стол ломился от блюд. И посреди этого «гаргантюанства» скромно сидели я и старшая дочь Георгия Львовича, по удивительному совпадению проболевшая тем же гепатитом в одно и то же время со мной. Перед нами стояла тарелка с творогом, которую мы вяло ковыряли, завистливо поглядывая на изобилие блюд с тем, что нам было «НИЗЗЯ». Меня поразила атмосфера за столом: раскованная, интеллигентная, полная тонкого юмора, иронии и самоиронии. В завершении праздника хозяйка дома села за фортепиано и, небрежно бряцая по клавишам, заиграла музыку из оперетт, а присутствующие запели, удивив меня прекрасными голосами. Позже я узнал, что среди гостей были оперные примы театра Навои. Это разительно отличалось от того, к чему я привык: чопорной скованности или разгульности типа «шумел камыш». Наверное, это было одной из причин, по которым я изменил своей застенчивости с женщинами и попросил у Георгия Львовича руки его младшей дочери Веры.

С первых дней моей семейной жизни я почувствовал благорасположение ко мне тестя. Он с самого начала нашел во мне «родственную душу». Будучи «пацаном» до последних дней жизни, Георгий Львович всегда жаждал сына. Он и младшую дочь воспитал «пацаном», правда, это все в ней с годами куда-то улетучилось. И эту отцовскую невостребованность сына я, наверное, и восполнял для него, разбавляя собой бабскость его окружения. Причем, с моей стороны это не требовало никаких усилий: я относился к нему как к отцу-другу. У нас с ним было много общего: интеллектуальный интерес к жизни, любовь к технике, ироничное отношение к себе и жизни, отсутствие спеси и присутствие большого чувства мужского юмора. Я не называл его папой или отцом, что практикуется в некоторых семьях в отношении тестя, а звал уважительно Георгием Львовичем. С годами это сократилось в теплое Львович. В этом не было никакого панибратства. Львовичем он и остался для меня на всю жизнь. У нас с ним были настолько близкие отношения, что в моих ссорах с женой он вставал на мою сторону. Правда, не в моем присутствии. Ну да мы и не скандалили в его присутствии. Львович ценил меня и хорошо знал свою дочь. Живя рядом, я всегда любил и уважал Георгия Львовича. Но в моем отношении не было пафоса и пиетета. И только после его смерти, когда сам стал в возрасте, я осознал то, кем он для меня был и что я потерял.

Василенки: Львович, баба Лена, Наталья и Вера

Георгий Львович жил хирургией (не в смысле финансов, хотя государство платило ему именно за это, а в смысле – это и было стержнем и смыслом его жизни). Он постоянно читал медицинскую литературу. Я, сколько мог, помогал ему в этом. Моей страстью было копание в старых книгах, посему был завсегдатаем всех букинистических магазинах Ташкента. И всегда просматривал полки с медицинской литературой. Я выписывал авторов и название книг, на мой взгляд, могущих заинтересовать тестя, и приносил список ему. Он отмечал то, что его интересует, и в следующий мой заход в магазин я ему покупал эти книги.

Домой после удачной операции он приходил окрыленный, радость и энергия били из него, несмотря на усталость, и он увлеченно рассказывал, как прошла операция. Были очень редкие случаи, когда он приходил потухший. Значит пациент ушел. И, хотя в этом не было вины Львовича (он то сделал все, что мог), все равно тяжело переживал.

70% тем, обсуждаемых Георгием Львовичем со мной (да и с остальными), были медицинскими. Причем глубина обсуждения была без скидки на неврачебность собеседника. Так, что через некоторое время я прилично разбирался в инвазивных методах лечения, анастомозе, брыжейке и прочей медицинской терминологии. Как, шутя, я ему говорил: «за 25 лет с вами я если и не стал врачом, то уж фельдшером точно». Однажды его внук, жена которого была на сносях, спросил по телефону (он жил в Москве) о какой-то акушерской проблеме. Львович прочитал ему подробнейшую лекцию, с освещением нескольких современных подходов к данной проблеме. Внук имел неосторожность сказать, что в какой-то медицинской книжке прочитал другое. За что получил мгновенный «отлуп», с использованием ненормативной лексики. Львович не затруднялся в использовании простонародных выражений и использовал их вполне естественно, что мне, воспитанному в семье, где даже простое ругательство типа «скотина» осуждалось, было удивительно. На что, тесть, смеясь, говорил: «Медицина, особенно хирургия, одна из самых матерных областей человеческой деятельности». С годами я обтесался и пришел к мнению, что есть ситуации, в которых без мата не только не обойтись, но и, выругавшись, решаешь проблему.

После долгого нашего общения я проникся сознанием того, что такое хирург и хирургия, каким он должен быть: ответственным, максимально сконцентрированным, постоянно развивающимся, не работающим, а живущим хирургией. В одном юбилейных адресов Львовичу я написал: «Как утверждает народная мудрость: «У каждого хирурга есть свое кладбище». Если у Юрия Львовича и есть такое, то очень незначительное. Все дело в том, что больных юбиляр резал как себя. Это, фамильный хирургический талант и обширнейшие знания оставляли пациенту надежду быть не до конца зарезанным на столе».

За совместные годы у нас не раз был разговор о конечности земного существования. К этому Львович относился абсолютно спокойно, говоря, что смерть это пустота, в которой ничего нет. Он был абсолютный атеист. Вытащить его на кладбище навестить могилы родственников, было невозможно. А о себе говорил, что события после его смерти ему неинтересны, пусть хоть под забором похоронят.

Одной из черт Львовича было категорический отказ от денег, предлагаемых ему за его врачебную или иную деятельность. Вся больница смеялась, когда больной долго бегал за Львовичем по этажам больницы ТАПОИЧ, пытаясь сунуть в карман гонорар, а Львович ретиво скрывался от него. Как я впоследствии сказал: «В данном случае я жалею, что вы в такой хорошей спортивной форме». Единственно, что он иногда принимал, так это добровольное подношение коньяка или продуктов, привозимых ему домой. Это он называл по-узбекски «селяу». До сих пор я вспоминаю нежного молочного барашка, из которого я впервые в своей жизни сделал шашлык. Шашлык таял во рту, вызывая блаженство у меня, жены, дочери, тестя и тещи. А еще видится огромный сазан во всю длину кухонного стола. Чешуя была размером с рублевую монету, и я вынужден тащить ее плоскогубцами, чтобы почистить.

В бытность моей семейной жизни самым любимым для меня был процесс, называемый мной терапией. Вечером у меня раздавался телефонный звонок, и голос тестя в трубке говорил: «Не хочешь полечиться?». Я отвечал: «Конечно», и пулей летел к Львовичу, благо он жил этажом выше.

В квартире тестя я заставал следующую картину: он сидел на полу в спальне перед распахнутым трехстворчатым шкафом, дно которого было уставлено бутылками с коньяком. Позванивая склянками, Львович перебирал сосуды со словами: «Это мы с тобой уже пили… Это и пить не стоит… Это мы выпьем, когда Маше будет год… О, давай это попробуем». Мы брали выбранную бутылку и шли в столовую. Я доставал хорошие рюмки, резал лимон и другую немудреную закусь, разливал коньяк по рюмкам. И мы, смакуя, выпивали, обсуждая достоинства и недостатки данного коньяка, сравнивая его с предыдущими. Теплая и нежная алкогольная связь между нами делала наши отношения еще лучше. Сколько прекрасных коньяков мы с ним перепили: и греческий «Metaxa», и французский «Napoleon», и знаменитый «Hennessy», и грузинские, и армянские, азербайджанские, молдавские, венгерские, болгарские, югославские… и конечно узбекские. Это был пир вкуса, оставшийся у меня на всю жизнь. Я тешил себя надеждой, что когда Львович выйдет на пенсию, я буду его коньячно развлекать. Но, в старости он ослаб и пил редко и по чуть-чуть. Да и я ушел из семьи и видел его раз в год в день его рождения. По известным причинам меня не приглашали к столу, и я приходил на следующий день после дня рождения, приносил бутылку коньяка и шоколад, который Львович обожал. Но после дня рождения он был всегда в очень растрепанном состоянии и говорил, что вчера тряхнул стариной и погусарил. Далее называлось количество выпитого им. Надо сказать, что количество с годами уменьшалось. Поняв, что после дня рождения Львовичу не до меня, я стал приходить за день до его дня рождения. И тогда мы нормально общались, а я традиционно дарил бутылку хорошего узбекского коньяка. Правда, мы уже не распивали, а просто общались. Я уходил, представляя, как Львович на ближайшем сабантуе поставит эту бутылку и на стол и пригубит, доставляя мне радость.

Надо повторить, что Львович медицински подпирал меня по жизни. Скольких друзей и знакомых он прооперировал сам или пристроил к хорошим врачам. Никогда у него не было отказа на подобные просьбы. Чувство благодарности не покидает меня и поныне. Чем мог, я отвечал ему, беря на себя его бытовые проблемы

У меня сложилось представление о двойственности Георгия Львовича. Такое впечатление, что есть два Львовича: один на работе, другой дома. На работу он ВСЕГДА ходил в отглаженном костюме, чистой рубашке с галстуком, в неизменной шляпе и с хорошим дипломатом в руках, а в больнице в белоснежном отглаженном, хрустящем от накрахмаленности халате и такой же шапочке. Дома же был в старых трениках с пузырями на коленях, застиранной майке и старой мятой врачебной шапочке на лысине. На работе он был перфекционистом, старающимся достичь совершенства в каждом действии, особенно при операции. Дома был лозунг «и так сойдет». Поэтому я у Львовича дома постоянно натыкался на провода, наспех скрученные и заизолированные лейкопластырем, дырки, заделанные пластилином или забитые корявым деревянным кляпом, висящие дверцы шкафов, вываливающиеся розетки и выключатели. Даже моя безалаберность и плохая рукастость выглядели верхом умелости и старательности. При этом, наблюдая мою работу, тесть постоянно говорил, что я все делаю не так, не тем, не тогда, не в том месте, не то и прочее. Но говорил это настолько добродушно и необидно, что я не напрягался. Он ценил все, что я инициативно делал в его доме.

В восьмидесятилетнем возрасте мой отец обнаружил кровь в своем кале. Его положили в госпиталь, как фронтовика, и диагностировали рак сигмовидной кишки. О диагнозе сообщили только мне и сестре, а отцу сказали, что у него полип.

Встал вопрос об операции. Все медицинские проблемы своей многочисленной родни Львович решал сам. Поэтому поразмыслив, сказал, что операцию сделает он в операционной больницы ТАПОИЧ. Дома у себя Львович обложился книгами, еще раз проштудировав все о подобной операции. Потом с кафедры притащил деревянный чемодан, в котором хромировано поблескивал какой-то разобранный медицинский инструмент. Это, по-простому говоря, был медицинский степлер, который скобами из нержавейки соединял разрезанный кишечник. Мы со Львовичем по инструкции собрали степлер, испробовали на бумажной имитации кишечника. Он работал. Как оказалось впоследствии, его невозможно было применить во время операции – слишком узок таз у моего отца.

Настал день операции. Отцу сказали, что ему просто удалят полип. В палату вошел бодрый Львович в белом халате, сказал, чтобы мы не волновались, все пройдет хорошо. Он ушел, и отца на каталке увезли в операционную.

Прошел час, два, три …, восемь. А из операционной никто не выходил. Время как застыло. Ожидание было очень мучительно. Наконец, еще через полчаса вышел усталый, но бодрый Львович, и сказал, что все прошло успешно. Ночью Львович звонил, интересовался о состоянии отца. Утром, придя на работу, первым делом зашел в палату к отцу. И далее постоянно контролировал ход восстановления. Отец пошел на поправку, и его выписали из больницы. Потом мы прошли амбулаторно несколько сеансов химиотерапии. Ее делал сам Львович. Большим шприцом через 25-тисантиметровую иглу внутрь тазовой области в несколько приемов закачивал 150 мл раствора.

Позднее Львович рассказал, что операция была очень трудна, потому что таз отца был очень узкий. Ему приходилось с трудом просовывать в тазовое отверстие руку и манипуляции производить на ощупь. Сейчас бы ее сделали эндоскопом, но тогда ничего этого не было. Нагрузка на Львовича была колоссальна. Чтобы это представить, попробуйте несколько часов простоять в наклоне с вытянутыми горизонтально руками. Без перерывов. Вряд ли у вас это получится.

Тесть сказал, что операция моему отцу была «лебединой песнью Львовича-хирурга». Так оно и было. Больше он не оперировал. Прогрессирующая брадикардия сделала его пенсионером. И следующую операцию отцу в онкологии делал другой хирург-узбек. Но до последних дней моей жизни я буду благодарен Львовичу за то чувство уверенности в хирурга, за осознание того, что врач сделает все возможное, и за три года жизни моего отца. Как любил говаривать Львович: «Чувство веры врачу – 70% успеха». Мы старались не озвучивать отцу его реальный диагноз, найдя термин «полип». И Георгий Львович нас поддерживал в этом. Поэтому в разговоре никогда не употреблялись онкологические термины, реальные выписки отцу не показывались, и сам отец никогда этой темы не касался. Много позже я спросил Львовича, как он думает, отец догадывался о диагнозе. На что он ответил: «Твой отец же не дурак».

Я уже писал, что Георгий Львович свез в гараж разное барахло перед ремонтом своей кафедры. Прошли годы, Львовича потеснил на кафедре более титулованный бабай, защитивший докторскую диссертацию, но не сравнимый с моим тестем.

Как то тесть попросил меня помочь в одном деле. На своей кафедре он вел научную работу по циррозу печени. Лабораторным крысам давали какой-то печеночный яд, который вызывал искомый цирроз. А далее его исследовали и пытались лечить разными способами. Так вот, в гараже у него лежит пакет с этим ядом, весом грамм 400. Тесть давно бы выбросил его на помойку, но этого количества достаточно, чтобы отправить на тот свет пол Ташкента. Наконец он узнал, что на соседней кафедре САМПИ возобновили работы по подобной тематике и с радостью примут этот препарат. Мы зашли в гараж, где в углу валялся вложенный последовательно в несколько полиэтиленовых пакетов белый порошок и забрали его. Приехав в САМПИ, мы нашли эту кафедру. Там сидел узбек, которому Львович обещал порошок. Получив искомое, узбек смущенно сказал, что может предложить за это только 500 баксов. Львовичу успокоил его, сообщив, что денег не надо. Тогда ему облегченно сказали, что рыночная стоимость этого количества препарата на порядок выше предложенного. Но для Львовича деньги никогда не были определяющей ценностью. Ему было достаточно того, что препарат будет и дальше использоваться с научной целью. Как это разниться с теперешним торгашеским подходом к жизни. Телевидение пропагандирует: продавайте дороже все: девственность, красоту, талант, порядочность, тело, ум…. Вы послушайте только названия: «Как стать миллионером», «Секрет на миллион». Господи, опять старческое «раньше-теперь». Но так есть. Жизнь поменялась, и старую не вернуть.

Георгий Львович на символе нашего времени (крутишь педали изо всех сил, а все на одном месте).

Последний снимок Львовича

На протяжении 25 лет нашей совместной с тестем жизни через его дом прошла длинная череда кошек и котов. Ко всем им он относился трепетно и любовно. Холил, лелеял, кормил, лечил, не жалея сил и времени. И за эти годы даже мое негативное отношение к кошкам сменилось на нейтральное. Кошки были настолько большой частью его жизни, что я, шутя, говорил: «Львович. Если бы вы уделяли внукам, хотя бы, десятую часть времени, уделяемую кошакам, ваши внуки были бы Нобелевскими лауреатами».

На фото Львович со знаменитым Рыжим – самым любимым его котом. Рыжий был настолько умен и покладист, что даже растопил мое жестокое сердце. Проведя несколько лет безвылазно в квартире, Рыжий потом вышел во двор и регулярно стал отлучаться. Опасения, что его забьют дикие коты, не оправдались. Он сам драл всех. И через некоторое время двор порыжел: там стало бродить большое число рыжих кошек. Рыжий пару раз терялся, вызывая неподдельное горе Львовича, бродившего по округе до тех пор, пока не находил беглеца. И, в конце концов, исчез совсем. Это было трагедией для Львовича. Все другие коты и кошки, которые появлялись в его доме, ни в какое сравнение не вступали с Рыжим. И до сих пор, когда я вижу на улице рыжего кота, я вспоминаю Рыжего и Львовича.

Жизнь развела нас с моей женой, дочерью Георгия Львовича. Но я иногда заходил к нему. К сожалению, редко, о чем жалею до сих пор.

А дальше в жизни тестя пошло пенсионное прозябание. Было больно смотреть, как его деятельная врачебная натура изнывает от отсутствия работы. Друзья и я пытались пристроить его хоть каким-то боком к медицине. В частности, предлагали педагогическую работу в только что организованной военно-медицинской академии. Но он наотрез отказывался. Только позднее до меня дошло, что лектор, который в середине лекции приляжет на стол в аудитории, чтобы купировать начавшийся приступ пароксизмальной брадикардии, будет выглядеть в лучшем случае нелепо. А он это осознавал с самого начала.

Частые приступы привели к тому, что он никуда не ходил (разве что пару раз в году на день рождения к друзьям). Мне его до боли было жалко. Ведь я его так люблю и помню его в расцвете. Это потрясающее явление, не оставляющее никого равнодушным. Сильнейший интеллект, юмор и добродушие делали его неотразимым. Все мои друзья-мужики его уважали. А друзья-бабы были поголовно влюблены в него, и я видел, как светились их глаза во время общения с Львовичем, но Львович был патологически порядочен.

До сих пор у меня есть иллюзия, что если бы в последние годы я был с ним рядом, то, может, все было по-другому.

Силы понемногу покидали Львовича. И однажды позвонила моя жена с просьбой сопроводить его в поликлинику на УЗИ. Я конечно согласился. Помог спуститься до такси, вызванного и подъехавшего к подъезду, проехал с ним в поликлинику, сходил с ним на УЗИ. Потом привезли его домой. Львович настолько выбился из сил, что домой наверх мы с шофером донесли уже на руках. Диагноз был страшен: рак простаты в последней стадии. От лечения Львович наотрез отказался. И далее процесс пошел со все убыстряющимся темпом. Вскоре он перестал вставать с кровати. Далее перестал есть. А через некоторое время я был у своей дочери, помогал с внуками. Раздался телефонный звонок. По тому, как изменилось лицо дочери, я понял, что что-то случилось. «Дед», сквозь слезы сказала она. Я взял трубку и сказал, что сейчас подъеду и чтобы жена дождалась меня. Я понимал, что Вера находилась в состоянии, когда ей трудно адекватно действовать. А о теще я вообще не говорю. Поэтому я, к несчастью имеющий богатый опыт организации похорон, подъехал и вместе с Верой последовательно прошел все оформительские инстанции: поликлиника, ЗАГС, похоронное агентство, кладбище. И везде как-то все складывалось, так что, несмотря на цейтнот (смерть произошла в 16 часов), мы почти все сделали в тот же день. Мне повезло, что организацию поминального стола полностью взяли на себя узбекские родственники тещи. На следующее утро договорился о могиле, венке.

К моменту выноса из дома пошел дождь. Гроб для гражданской панихиды поставили под подъездным навесом, а все остальные (человек 50) были под дождем. Очень хорошую речь сказал ученик и коллега Георгия Львовича профессор Аталиев. В частности он вспомнил характерный жест Львовича. Если возникала какая-либо медицинская проблема, Аталиев обсуждал ее с ним. Тот выслушивал, потом характерным жестом поглаживал подбородок внутренней стороной ладони так, что подбородок оказывался как бы в кулаке, а далее, лукаво блеснув глазами, излагал единственно правильное решение проблемы… Этот жест я помню до сих пор.

Потом я сказал, уже не помню что. Далее занесли гроб в автобус и поехали на кладбище. Когда приехали, дождь превратился в проливной. Так как могильщики были еще заняты на предыдущих похоронах, нам пришлось подождать, не вынося гроб из автобуса. Когда пришли могильщики, дождь стал стихать и совсем прекратился к концу похорон. Кстати, это были редчайшие в наше время похороны без церковных ритуалов. Это было решение Георгия Львовича.

Сидя за поминальным столом, меня не покидала мысль, что закончился огромный и лучший кусок моей жизни, что ничего не вернешь и не поменяешь, что я выполнил свой долг перед Львовичем, участвуя в его похоронах, что еще обещаю опубликовать в печати материал о нем, что напишу для внуков «Сагу о Василенках».

Еще во время похорон я хотел опубликовать в газете некролог о нем, но мне сказали, что подобный материал редакция берет только у организаций. Когда подошло полугодие его смерти, я написал статью. Далее нужно было пристроить ее. Одна газета ответила, что это не ее формат. Медицинская газеты потребовала сопроводительную рецензию какого-нибудь медицинского светилы. Тогда мой друг, бывший журналист, посоветовал обратиться в независимую газету «Новости Узбекистана», где статью к моему удивлению приняли и с минимальными правками опубликовали через несколько дней. Мало того ее выставили на сайте газеты, где она и хранилось долгое время, правда в урезанном виде, но с фотографией, как в газете. Эта статья опубликована и на сайте «Письма о Ташкенте».

С несколькими экземплярами статьи для друзей и родственников Львовича я пришел к теще. На удивление материал не вызвал у нее интереса. Бегло окинув статью глазами, она отложила ее в сторону и завела разговор о кроссворде, от разгадывания которого я ее отвлек. А далее сказала мне такое, после чего я ушел с мыслями никогда не переступать порог этого дома. Я не сдержал своего слова, через год я пришел на ее похороны. Она умерла, как и тесть, от рака. И с ее смертью я понял, что навсегда закончилась эпоха Василенков, щедрого, гостеприимного дома, регулярно собирающего неординарных людей под своей крышей. Жизнь уйдет из этой квартиры навсегда.

Еще через год дочери поставили очень хороший памятник родителям, выполнив свой долг. Правда получилось так, что Львович похоронен в одной могиле с отцом и матерью, а общий памятник поставлен над соседней могилой, где лежит его жена.

Львович прожил свою полнокровную жизнь, купаясь в любимой хирургии, любви и уважении окружающих, чувствуя себя нужным всем, осознавая глубину своего профессионализма и могущество себя как врача и хирурга, способного вернуть пациента к жизни или вылечить его. Он щедро делился знаниями со всеми, кого это интересовало. Уходя от нас, он, наверное, чувствовал выполненность своей жизненной программы. Он воспитал дочерей, видел внуков, дожил до правнуков. То, что он мог стать профессором, но не стал им, думаю, не сильно угнетало его. Важнее для него было достижение высокой планки ВРАЧА, ХИРУРГА и УЧИТЕЛЯ, и он ее достиг. Материальная сторона жизни ему была не интересна, он вел великолепную духовную жизнь, и в ней был нам примером. Как материалист он понимал, что жизнь ценна здесь и сейчас, поэтому жил сегодняшним днем, получая от него удовольствие, радуясь общению с друзьями и родственниками, наслаждаясь коньячком и хорошим столом, интересной беседой и благодарными слушателями.

Перелистывая раз за разом нашу совместную со Львовичем жизнь, вспоминая новые подробности и старые случаи, я всякий раз уверяюсь в том, что эта жизнь была подарком мне и благодарю жену за это и за любимую прекрасную дочь. Мне кажется, что такой духовной близости, которая была у меня с Львовичем, ни с кем не было. И убеждаюсь, что жесткая закономерность приводит к тому, что все хорошее в нашей жизни рано или поздно заканчивается, как и сама жизнь.

Вот и все, что я смог написать о моем тесте. Материал сумбурен и непричесан, как и наша жизнь с Георгием Львовичем. Но помнить я буду его всю свою жизнь.

На время и Бога в обиде
я думаю часто под вечер,
что те, кого хочется видеть,
не здесь уже ждут нашей встречи.

Губерман

Георгий Львович с женой Леной Алексеевной. Такими Василенки останутся в моей памяти. Жаль, что не эта фотография воспроизведена на памятнике Василенкам.

Памятник Василенкам

Могила, где похоронен Георгий Львович

сожалению, мне неизвестно, кто на этой фотографии. Буду благодарен читателям, если они исправят положение.

Генеалогия Василенко

1 комментарий

  • Фото аватара татьяна:

    Материал,конечно,очень интересный.Пишу это как человек,которому посчастливилось в студенческие годы обучаться и у Елены Алексеевны и у Георгия Львовича.Это были люди величайшего профессионализма и культуры!После прочтения этого богатого материала хочется сделать несколько замечаний не умаляя его значения.На 12-ой фотографии подписано «САМПИ 1967 год»,но ведь год образования САМПИ 1972,на 16-ой фотографии «справа налево», но Георгий Львович стоит «слева».Очень многогранно описана деятельность Георгия Львовича как врача-хирурга,но ведь он был еще прекрасным преподавателем,которого очень уважали студенты и считали за честь учиться у него в группе и эта сторона практически не раскрыта.И самое последняя мелочь.Георгий Львович и его супруга работали в САМПИ с первого дня образования института,но,по стечению обстоятельств,заканчивали свою трудовую деятельность в переименованном вузе — ТПМИ.

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.