Альпинизм Разное

В. Вертелецкий

Чем в горы выше, тем люди чище.

Придумать что-либо, более несовместное, чем Вертелецкий и альпинизм, наверное, невозможно. Но это факт – Вертелецкий был в альпинизме. Заслуга в этом целиком и полностью моего друга, работавшего вместе со мной в ОДУ.  В жизни каждого есть несколько человек, которые оказали сильное влияние на ваш характер, поступки, судьбу. Вот и мой друг помог открыть в моей жизни новую, красивую и важную страницу – альпинизм.

Друг вообще был уникальной личностью. Тело атлета с головой героя криминального сериала. От него так и веяло мощью. Бывший чемпион Узбекистана среди юношей по боксу, мастер спорта по дзюдо. Он даже меня вытянул на тренировки по дзюдо. Вспомнился Вишневский: «А я дзюдо любил и до». Но буквально на второй тренировке я понял, что это не мое. Вообще спорт не моя ипостась. Только могучим характером и отсутствием у него напарника можно объяснить мое появление в горах.

Вначале мы совершали двухдневные вылазки в выходные дни в ближайшие горы в район Чимгана- Чарвака. При этом меня здорово подводила плохая физическая форма. Диван как-то не способствует улучшению выносливости (шутка). Уже тогда ежедневная утренняя пробежка у меня была от перекрестка Хмельницкого-Руставели до стадиона «Пахтакор» и обратно (это около шести километров) плюс зарядка с брусьями и турником. Но для горного похода этого было не достаточно. Поэтому я с трудом выдерживал темп, задаваемый другом. Он всегда шел впереди, а я плелся с высунутым языком сзади, несмотря на в три раза более легкий рюкзак. Можно конечно оправдаться отсутствием хорошего снаряжения у меня. Только в конце моей альпинистской карьеры у меня появился более или менее приличные спальник (не пуховый) и отечественные туристические ботинки-вибрамы. А так я ходил с самодельным спальником, сделанным из старого солдатского одеяла. Вначале ходил в кедах, но это было больно, и, кроме того, подошва мгновенно «лысела» и не держала на мелких камушках, как шарикоподшипники устилавших спуски. Позже ботинки брал в прокате, на чем и погорел однажды. Не было больших размеров вибрамов. Самый большой наличествующий размер вроде бы мне подошел, и я взял их. Как впоследствии оказалось, ботинки были на размер меньше. Вроде пустяк, но после двухдневного похода я пришел с черными ногтями на ногах, и через некоторое время шесть из них отвалились. Трудно было во второй день похода. Когда начинал идти после привала, болели пальцы ног. Но минут через пятнадцать привыкал к тупой боли и шел, не замечая ее.

Бурчмулла

Звериная выносливость, многолетний опыт горных походов (еще со школы), ум и тренерский талант друга создавали мне ощущение, будто идешь за танком. Весь горный опыт, приобретенный мной – его заслуга.

Потом он привел меня в альпинистскую секцию Ташкентского института инженеров связи, где я два раза в неделю вечером тренировался: часовые пробежки, приседания, лазание по скальной стенке и подтягивание на турнике. После нескольких месяцев тренировок участвовал в пятнадцатикилометровом забеге. Но отсутствие спортивного прошлого всегда сказывалось.

Альпинистская секция института связи наглядно демонстрировала альпинистские постулаты: «Если альпинизм мешает работе – брось работу», «Альпинизм – это диагноз» и то, что я вынес в эпиграф. Бо’льших энтузиастов и бессеребренников я не видал. Люди отпрашивались с работы, тренировали молодежь, водили их в походы, не получая почти ничего (только бесплатную путевку в альплагерь летом). Ощущалась атмосфера братства и бескорыстия, чего не было в больших альпинистских клубах, например в головном «Буревестнике». Несмотря на то, что нашу секцию давили, где только можно, она жила, во многом благодаря энтузиазму руководителя Натальи Кузнецовой.

Чимган

На майские праздники в Чимгане устраивалась альпиниада, дней на десять. Мужики отпрашивались с работы и были инструкторами для новичков: проводили снежные и ледовые занятия на чимганских снежниках, скальные занятия, отрабатывали прохождение травянистых склонов и осыпей, водили их в походы и, как апофеоз, совершали с ними восхождение на Чимган. По результатам альпиниады новичков принимали в альпинисты и награждали значком «Альпинист СССР». Прием проводился со всякими «дедовщинскими» прибамбасами типа кедом по заднице, целования ледоруба и прочими в принципе не слишком обидными ритуалами.

Трехдневный поход проходил за Чимганом с правой стороны. Была не очень хорошая погода: туман и мелкий дождь. В походе мы слегка заблудились. На третий день обнаружили следы прошедшей перед нами группы. Через некоторое время определили, что это наши следы, и тогда, взяв направление по компасу, в лоб перешли хребет, благо он технически не сложный. Запомнился предпоследний спуск (весь поход состоял из сплошных подъемов и спусков). Ноги уже не держали от усталости, поэтому, усевшись на полиэтилен и поставив рюкзак на колени, помчались по стапятидесятиметровому снежному склону. Спуск занял секунды, только подпрыгивая на огромной скорости на снежных кочках и особенно приземляясь потом, сильно отбил задницу.

Пришел в базовый лагерь смертельно уставший. После дневного отдыха восхождение на Чимган. Подъем в 4 утра. Завтрак и тягучий и монотонный подъем по склону, который, кажется, никогда не кончится. Наконец вышли к скальной стенке, высотой метров 10. Это самый технически трудный участок. Но были навешаны веревки, и уклон был далеко не 90 градусов. Так, что ничего сложного. Потом подъем по снежнику, и вот вершина – небольшой холмик с бюстом Ленина и триангуляционной треногой. Обессилено сел на снег, не было ни каких чувств, кроме запредельной усталости. Потом подъем и не менее монотонный спуск по тому же маршруту. Пришли в базовый лагерь часа в четыре дня. И пили как верблюды, потому что в условиях высокогорья и солнечной радиации организм сильно обезвоживается. В общем, все было на пределе моих сил, может быть, поэтому в это лето мне выделили путевку в альплагерь опять на прохождение этапа значкиста.

Щель на реке Коксу

Кстати, из-за скудности финансирования наш альпклуб был самым бедным. Головной клуб «Буревестник» относился к нашей секции, как к бастарду. Денег еле-еле хватало на оплату машины от Ташкента до Чимгана и обратно, чтобы привезти и увести снаряжение. На продукты оставались крохи, которые к концу альпиниады заканчивались.

Параллельно альпиниаде немного ниже по склону был огромный палаточный лагерь участников всесоюзного слета туристской песни. Так, что ко всему прочему, мы наслушались хороших песен. Альпинизм чем еще хорош, так это поющим коллективом и прекрасными песнями. Так вот в этот лагерь мы и отправляли «ходоков» с отсутствием комплексов и «отвязным» языком. Их задача была по знакомым и незнакомым людям «насшибать» съестного. Через некоторое время «ходоки» возвращались, неся, кто буханку хлеба, кто банку консервов. Самой большой удачей было нахождение среди свернутого лагеря наших конкурентов пятикилограммовой, лишь слегка начатой, банки повидла. Так что было голодно, но (что почему-то сопутствует этому состоянию) весело.

Первый раз я испытал себя на «кулинарной стезе» на альпинистских сборах в Чимгане в 1978 году (и то по жесткой необходимости). До этого я заходил на кухню только тогда, когда мамой был уже накрыт стол. На чимганской альпиниаде мне выпала очередь отбывать кухонную повинность, а в напарницы досталась девчонка – такой же кухонный новичок, как и я.

После долгого обзора наличествующих продуктов (весьма скудный ассортимент) и бурного обсуждения меню пришли к выводу: «Делаем кавардак». Нарезали мясо, почистили лук и картошку. Потом я разжег огонь под казаном и налил масло.

Благостно взирая на процесс разогревания масла, мы вдруг обнаружили, что не порезали лук. Отвернувшись к столу, мы занялись его шинковкой и с удивлением услышали ухающий звук за спиной. Обернувшись, с ужасом обнаружили, что масло перекалилось и вспыхнуло. Суматошно побегав вокруг котла, как персонажи фильма «Операция Ы» (сцена в «Напарнике» вокруг котла с битумом), мы поняли, что при отсутствии крышки не сможем потушить масло. Нам осталось только пригорюнившись сесть рядом и с тоской дождаться, когда масло выгорит дотла. Целый час над лагерем поднимался столб черного дыма. Это напоминало то ли сигнальный огонь в скифской степи, то ли пожар на нефтяном складе. Наконец масло выгорело, и огонь в казане потух. При этом казан покрылся слоем сажи в два пальца толщиной. Еще час мы отдраивали палками и тряпками казан почти до приличного состояния. 

Прожарив мясо и лук, заложили картошку и долили воды. Только после этого обессиленные присели рядом. Когда картошка была почти готовы, я обратил внимание напарницы на то, что получилось еды где-то на пол котла. На ораву голодных альпинистов этого бы явно не хватило. Поэтому мне пришла в голову гениальная мысль: «Давай дольем воды и сделаем картофельный суп». Когда мы влили ведро воды, казан стал наполненным. Но поверхность супа покрылась толстой аспидно-черной пленкой всплывшей неизвестно откуда сажи. На горизонте показались точки возвращавшегося с занятий отряда наших альпинистов. Я понял, что жить нам осталось минут двадцать. Судорожно шумовкой выплеснул пленку на землю и строжайше запретил рассказывать о происшедшем напарнице.

Веселая и уставшая орда, проголодавшаяся на свежем воздухе, смолотила наш суп, нахваливая. Так, что первое кулинарное крещение было принято.

Надо сказать, что народ был настолько голоден и непритязателен, что очевидно и «битумная» пленка не помещала бы поглощению супа. Это подтвердил и последующий эпизод. Был сильный дождь, и мы промокли до нитки. Когда распогодилось, мы развели костер, развесили вещи для просушки, а вокруг костра поставили сушиться ботинки. В костре стоял большой чайник. Когда он закипел, мы бросили заварку и стали пить чай. Чем больше мы его пили, тем больше удивлялись его странному вкусу. Когда показалось дно чайника, там обнаружили стельки от ботинок, упавшие туда очевидно во время сушки.

На этой альпиниаде мне преподали еще один урок. На столе стояла литровая банка аджики – кавказской приправы. На мой вопрос: «Как ее есть?», мне ответили, чтобы я положил столовую ложку ее в суп, да побольше, так как она о-о-очень вкусная. Ложку с верхом я и бухнул в суп. Тщательно размешав, я попробовал и застыл с широко раскрытым ртом и выпученными глазами. Казалось, пламя полыхает у меня во рту. Только кружка холодной воды из ручья притушила этот костер. Но из-за ограниченности продуктов рассчитывать на добавку не приходилось (ее просто не было). А есть хотелось зверски. Поэтому со слезами на глазах, периодически заливая «пламя» водой, я съел свою пайку. Кстати сказать, «огненные» последствия я еще раз ощутил на следующий день, правда, в противоположной части тела.

Маме не нравились мои шатания по горам, а против альплагеря она была категорически. Но каким-то образом мне удалось настоять на своем.

В конце июня вдвоем с другом поехали во Фрунзе, а затем дальше в альплагерь Ала-Арча. В переводе это «Божественная арча». Место действительно божественное по красоте. Недаром президент Акаев отобрал его потом и сделал там загородную резиденцию. Горное ущелье, выложенное ослепительно белой галькой, по которому протекает быстрая речка. Вокруг как свечки стоят стройные высокие темно-зеленые тяньшанские ели. Склоны ущелья покрыты высокой зеленой травой. Более величественного и красивого места я не видел.

На участке, где склон выполаживался, стоял лагерь. Домики были сделаны в альпийском стиле – крутые острые крыши в виде буквы «Л». Домики участников попроще и поменьше. Инструкторов побольше и покрасивее (даже с ситцевыми обоями внутри). А столовая и дом руководства – многоэтажные хоромы как в фильмах об Альпах.

Комнаты альпинистов в базовом лагере альплагеря «Ала-арча»

Корпус администрации альплагеря «Ала-арча»

Аксайский ледник

Хижина на стоянке Рацека

Пик Корона

Дальше мы с другом расстались, так как он выполнял нормативы второго разряда, а я новичка. Я попал в отряд к суровому инструктору. Отряд состоял из ребят со всего Союза, от Петропавловска-на-Камчатке до Москвы. Проинструктированные бывалыми спортсменами к выбору женского состава отряда подошли как к покупке лошадей. Выбрали рослых и крепких пять сибирячек. И оказалось, не прогадали, с ними не было никаких проблем. Веселый характер, рукастость и отсутствие капризности у них облегчили нам жизнь. Вообще  против женщин ничего не имею, но лезть по скале, когда тебя страхует «тетка», психологически менее комфортно.

Первым делом получили полный комплект снаряжения: рюкзак, спальник, репшнуры (тонкие веревки), карабины (кольца), трикони (ошипованные башмаки), кошки, ветровку и штаны, обвязку. Потом вместе с инструктором получили отрядное снаряжение: веревки, скальные и ледовые крючья, молотки, примуса, палатки и продукты. Выбор продуктов был очень разнообразен. Все ограничивалось только общей суммой. Мы набрали тушенки, сгущенки, хлеба, овощей, круп и макарон. Продукты были очень хорошие, так что готовили сами вкусно (девчатам спасибо). Потом раскидали это все по участникам, причем на девчонок пришлось на 15 килограмм меньше. Наши рюкзаки весили по 45 килограмм. Такой вес я еще не таскал. Просто встать с таким весом я не мог. Поэтому процедура была такая: рюкзак клался лямками вверх, я лежа одевал его и переворачивался с ним на живот, потом вставал на четвереньки и только потом вставал во весь рост.

Поход был трудным. Уже в первый день я натер сильно ноги, водяные пузыри были почти во всю ступню. Сибирячки научили, как от них избавиться. На ночь протыкаешь их иголкой с ниткой насквозь. Нитка обрезается так, что свисает с обоих концов мозоли. За ночь по нитке мозольная жидкость вытекает, и кожа опять прирастает. Утром остается только выдернуть нитку. Это не больно. Но на следующий день я натер задник ноги и на привале, когда ходил босиком, сорвал о камень мозоль до крови. Следующий переход растер рану до мяса, и все оставшееся время перед выходом бинтовал ноги, иначе идти было не возможно. И в бинтах было больно, но через несколько минут после окончания привала я привыкал к боли и не чувствовал ее.

Этот поход научил меня относиться к ногам по-туристски, то есть как скрипач к своей скрипке. На привалах снимать башмаки и просушивать носки. Часто мыть ноги и менять носки. Любые потертости обрабатывать и заклеивать лейкопластырем.

В трехдневном походе мы проходили снежный перевал. Наст снега был хрупок, так что идущий первым проваливался по грудь, и остальные шли за ним как в траншее. Самое тяжелое было первому, поэтому первыми побывали все ребята по очереди. Уже через несколько минут сердце бухало так, что, казалось, выскочит из ушей. Вдох, выдох на каждый шаг. Еще через десять минут тебя меняли.

Кстати в поход одна инструкторша взяла с собой маленькую собачку. До снега она шла сама, а дальше мы несли ее за пазухой. Собака очень забавно и жадно ела капустные кочерыжки (мы с собой брали капусту для борща). Так за пазухой она и взошла на перевал.

А одна из девчонок соседнего отряда совсем выбилась из сил. Вначале мы раскидали по своим рюкзакам содержимое ее рюкзака. А в конце на немного крутом снежном взлете пришлось ее как мешок вытягивать на веревке.

Выйдя на перевал, увидели снежное плато с полузамерзшими озерками. И тут повалил снег (это в конце июня). Через несколько часов раскинули лагерь, при этом на рюкзаке и голове у всех были шапки снега. Около озерка расставили палатки, сварили ужин и легли спать. И тут сказалась бедность моей экипировки. На мне почти не было шерстяных вещей, только коротенький свитерок. Все остальное было х\б. В палатке я лежал с краю, так что часть тела, примыкавшая к стенке палатки, замерзала до такой степени, что я не мог спать. Так всю ночь в полудреме я переворачивался, как шашлык на мангале, чтобы как-то согреться. Далее пошел спуск. Это полегче. Самое приятное спускаться по «сыпухе». Это склон, покрытый скальными обломками, размером от теннисного мяча до волейбольного. Камни сыпятся вниз, унося тебя с собой как эскалатор. Твоя задача переставлять ноги, чтобы  «сыпуха» не засосала их. И так до самого низа. Смотри только не встань на скальную плиту, она под тобой разгоняется мгновенно, как сноуборд на снегу, и соскочить потом с нее можно с некоторым трудом и большой вероятностью сломать ноги.

Через три дня вернулись на базу. Пополнили продукты. Вдобавок между нами распределили стройматериалы: гвозди, доски. На леднике строился дом-убежище. Большой альпийский однокомнатный дом с запасом дров, продуктов и бензина, в котором в непогоду могли укрыться человек пятьдесят. Это место называлось Аксайский ледник.

Тропа, ведущая вверх, выводила на морену, сложенную из камней, нанесенных ледником. На морене стоял дом-убежище. Выше начинался ледопад – вертикальная изломанная стена ледника.  Поднявшись по ледопаду, попадаешь в Аксайский цирк. Это снежное плато диаметром километра три. Вокруг вздымаются крутые скалы, причем вход в цирк проходит между двумя скалами, расположенными как кулисы в театре. Поэтому, находясь в центре цирка, ты не видишь выхода. Кругом со всех сторон тебя обступают огромные отвесные вершины. Белое плато почти идеально ровное и горизонтальное. Посредине его ослепительно синее замерзшее озерцо. Вокруг белые снежные откосы, переходящие в вертикальные двухкилометровые скалы. Более космической картины просто трудно представить. Находясь на этом озерке, я отчетливо почувствовал ничтожность человеческой жизни. Прекрасный безжизненный пейзаж.

Среди крепких шеститысячных вершин, окольцовывающих плато, были две знаменитые, восхождение на которые квалифицировалось высшей категорией трудности. Покорение их было мечтой многих высококвалифицированных альпинистов. Восхождение на них выставлялось в чемпионате Союза по альпинизму. Одна вершина называлась Корона. Это гора, оканчивающаяся шестью пиками, стоящими кольцеобразно на одном основании, подобно зубцам короны. Траверс этих пиков (поочередное восхождение без спуска к подножью) оценивался по шестой, наивысшей категорией сложности. Еще более заманчивым было покорение пика Свободная Корея. Средняя крутизна пика – 85 градусов. И он представлял собой скально-ледовую двух с половиной километровую стенку. Прохождение подобных маршрутов является вершиной альпинистского искусства. За насколько лет до нашего появления в «Ала-арче» в рамках советско-американской разрядки в этом районе была совместная альпинистская экспедиция. Вначале смешанные связки осуществили стеновое восхождение на пик Свободной Кореи. А потом на этот пик американцем было сделано показательное одиночное восхождение, принципиально запретное в советском альпинизме. Советский альпинизм основан на коллективизме и максимальной безопасности. Запад же зиждется на индивидуализме. Но одиночность восхождения вовсе не означает отсутствие страховки и безопасности. Просто там используется несколько иная методика страховки – одиночная. Одиночное восхождение технически более сложно и трудоемко.

При совместном восхождении наших потрясла экипировка американцев. У советских почти все было самодельное. А у тех яркое, фабричное. Были предусмотрены все мелочи, даже туалетная бумага (в Союзе и внизу ее не знали). Во время совместного восхождения произошел забавный случай. Во время отдыха висящий ниже американец, справивший большую нужду, применил, естественно, туалетную бумагу, использованные обрывки которой восходящим потоком периодически прилеплялись на лицо нашего, бывшего выше.

Для новичков в нашей смене была выбрана вершина, всего на сто метров не доходящая до пяти километров. Технически она была не сложной, так что в результате многочасового «ишачьего» подъемы мы ее взяли.  Стоя на вершине, я впервые почувствовал гордость за то, что смог залезть, упивался прекрасной панорамой и тем, что все-таки не на последнем издыхании забрался сюда.

На обратном пути мы собрали на морене старые пустые банки, расплющили их и в рюкзаке принесли на базу. Каждый килограммов по 10. Сейчас бы это назвали экологической акцией.

Кстати наш инструктор дал очень жесткую письменную характеристику мне, очевидно разглядев мое несоответствие альпинизму.

Уже в конце путевки ко мне подошел инструктор и попросил помочь одному мужику. У него в прошлом году в этом альплагере на восхождении погиб сын. На восхождении испортилась погода. Во время спуска с вершины их накрыло грозовое облако. Наэктрилизованность воздуха была настолько сильной, что металлические предметы (особенно наконечники ледорубов) светились, потрескивая. Это явление в старину называлось «огни святого Эльма». Срочно они стали спускаться. Но на пути появилась шаровая молния. Светящийся, яркий сгусток энергии, размером с волейбольный мяч, ударил парня в шею. Раздался резкий звук, подобный взрыву. Электрический разряд прошел через все тело и ушел в землю. Парень мгновенно погиб. На шее  у него было красное пятно, а из подошвы триконей (ошипованных крепких ботинок с подошвой, толшиной три сантиметра) был вырван кусок, размером с кулак, с обугленными краями. Парня похоронили на лагерном кладбище, находящемся в двух километрах от лагеря и выше по склону.

Отец погибшего привез могильную плиту сыну. Мы вшестером затащили ее на кладбище и установили на могилу. Крохотное кладбище, заросшее изумрудной травой и окруженное рощицей лиственниц, вызывало сложное чувство. Могил двадцать. Все мужики. Возраст лет двадцать. Все погибли а восхождениях. И это все за лет двадцать существования лагеря. И это те, кого не забрали вниз. Все это вызывало чувство уважения к горам, суровым противникам, не прощающим ошибок, и чувство уважения к альпинистам, платящим часто своей жизнью за победы над ними и над собой. Извечная человеческая тяга понять чего ты стоишь и что ты можешь.

На следующий год на чимганской альпиниаде уже я помогал новичкам в походе. В этот год ходили на перевал Хургуш, это вверх по Чаткалу. Шли мы в период, когда буйно цветет вся среднеазиатская растительность. Места были нетоптаные. За перевалом мы вышли на изумрудное плато, сплошь покрытое алыми тюльпанами. Это были не степные выродившиеся тюльпанчики, а цветки размером с крупный мужской кулак. Красота так поразила нас, что мы долго стояли, не решаясь нарушить девственность этой поляны. Но выхода не было, и мы цепочкой, след в след, прошли по поляне, оставляя за собой темную протоптанную полосу. Было такое чувство, что мы что-то осквернили.

На обратном пути мне показалось, что рюкзак стал как-то тяжелее. «Наверное, устал» – подумал я. В базовом лагере, распаковав рюкзак, обнаружил там камень килограмм на пять. Его мне незаметно положили на последнем привале. Шутка.

Традиционное восхождение на Чимган прошло гладко. Я был в хорошей спортивной форме, так что совершил восхождение не «умирающим лебедем» и даже получил удовольствие.

Единственным недостатком этой альпиниады было, то, что я обжег руки ферулой. Это такая трава, похожая на укроп. Тропа часто идет среди ее зарослей. И если ее сок попадает на кожу, то на ней образуется светло-коричневый пузырек неправильной формы размером с горошину. Приехал я в Ташкент с руками, по манжету рубашки с длинным рукавом усеянными этими пузырями. Это было не больно, но эстетически омерзительно. В автобусе на меня смотрели как на прокаженного, и мне в пору было разыгрывать знаменитую сценку в магазине из итальянского фильма «Блеф». Через некоторое время пузыри прошли.

Этим летом путевки мне не досталось. Поэтому, созвонившись с директором альплагеря «Дугоба», я поехал туда за свой счет. Приехав на сборный пункт в Фергане, мы дождались машины и отправились в лагерь. Машина была военный «Урал». Пьяный прапор сшибал себе на выпивку. За рулем сидел «зеленый» новобранец. Дорога шла в горы. Мы проехали Шахимардан и стали подниматься выше. Пейзажи были сарьяновские. Горы, деревья, живописные кишлаки. Плоские крыши всех домов были ярко оранжевого цвета. Это сушились созревшие абрикосы.

Когда дорога пошла по крутому горному серпантину, нам стало совсем весело. Из кузова через окошко мы видели, как пьяный прапор в алкогольном угаре стал вырывать у солдатика руль. Вмешаться мы не имели возможности. Слава богу, это, продолжавшееся довольно долго единоборство закончилось победой солдатика. Иначе мы бы ухнули с обрыва в ущелье, глубиной метров триста.

Альплагерь «Дугоба» был «пожиже» «Ала-Арчи», но теплее. «Жидкость» заключалась в менее живописном пейзаже, убогости домов и, что самое обидное, в скудности выбора продуктов для похода. Нам пришлось вместо тушенки взять венгерские мясные консервы «Глобус». Их отвратный вкус, особенно в супах, я запомнил на всю жизнь. Макароны были серого цвета. Но, как говорится, не в еде счастье. Зато в лагере для заправки примусов давали пищевой бензин «Экстра». Звучит забавно. Это бензин высшей очистки без всяких присадок. Его используют в маслоэкстракционном процессе. Отжатую массу масличных семян (например подсолнечных) заливают этим бензином и отжимают еще раз. Вместе с бензином уходят последние остатки масла. Бензин потом испаряется. В походе мы пролили этот бензин в палатке на спальник. Через пару минут спальник был сух. Бензин испарился, не оставив ни следа, ни даже запаха.

Альплагерь Дугоба. Занятие с «чуркой» 1980 год.

У вас может возникнуть вопрос: «Что такое занятие с «чуркой»?». Для несведущих отвечаю. Это тренировка в страховке срыва партнера по связке. Ты держишь в руках, пропустив через поясницу страховочную веревку, на конце которой привязана шина от большого грузовика. Эта шина сбрасывается со скалы, на которой ты находишься, и ее рывок имитирует срыв альпиниста, падение которого ты должен задержать.

В походе я встретил отару овец и с удивлением обнаружил, что простывшая овца кашляет как человек. Далее мы встретили стадо яков, косматых, внешне флегматичных исполинов. На привале я попытался подойти к ним поближе. Самец проводил меня красным глазом и вдруг дернулся в мою сторону. Через секунду я уже был на валуне, высотой метра три.

На скальных занятиях случилось ЧП, девчонка разрядница на моих глазах сорвалась со скалы. Парень, страхующий ее, задержал падение. Но все равно она пролетела метров семь. Как впоследствии оказалось, у нее была сломана нога и ключица. Инструктора и разрядники спустили ее со скалы, а мы новички бегом, периодически сменяя друг друга, отнесли на носилках в базовый лагерь, находившийся в двадцати километрах ниже.

«Тетка» из нашего отряда. Обратите внимание на предметы на заднем плане. Это «женская доля» заброски в высокогорье. Мужская на 15 килограммов больше. Дугоба 1980 год.

Дугоба 1980 год. Лагерь на «Пупе Сельского» перед восхождением.

На этом ЧП не закончились. Когда завершились учебные занятия, и мы готовились к восхождению, сверху спустился небритый изможденный мужик и сказал, что наверху на ледовом склоне разбился участник латвийской туристической группы. Они в тумане промахнулись мимо перевала и вышли на ледовый склон. Один мужик у них сорвался и, пролетев по склону, головой ударился о скалы. Удар был такой силы, что пластмассовая каска разлетелась на куски. Но парень еще жив. Инструктора и разрядники, взяв снаряжение, бегом помчались в тот район. Из нашего отряда отобрали крепких ребят (и меня в том числе) для транспортировки пострадавшего по тропе вниз.

Речка Дугоба. Место называется «Пуп Сельского»

Подойдя к подножию ледовой стены, мы увидели, как инструктора навешивали веревочные перила, поднимались к черным черточкам наверху. Затем они стали спускаться, волоча темный кокон. Это был пострадавший. Врач отряда, поднявшийся первым, определил, что травма не совместима с жизнью. Голова была разбита как орех. Парень жил, точнее его сердце билось, только потому, что всю ночь латыши делали ему искусственное дыхание. Когда спасотряд поднялся к нему, парень уже умер. Вниз спускали труп.

Внизу его транспортировали мы. Донесли до пастухов, а там перегрузили на лошадь, которая храпела, била копытами и пускала пену, чуя покойника.

Меня утешали воспоминания о рассказе друга, как он участвовал в спасработах на притоке Чаткала. Там разбился парень, и группа не смогла вынести его вниз. Положили на берегу, накрыли полиэтиленом и завалили камнями. Только через несколько дней к этому месту поднялся ташкентский спасотряд. Несколько дней труп лежал на летней жаре и уже вздулся. А ущелье было очень узким, тропа все время переходила с одного берега на другой. Идти приходилось иногда в обнимку с трупом. А он пах, несмотря на то, что ребята обложили его пахучими травами, так, что мужики не выдерживали. Но они спустили его вниз до дороги.

Далее мы сделали две горы, необходимый минимум для получения третьего спортивного разряда. Но наша инструкторша Ирина, обаятельная миниатюрная женщина, выбила для нас еще одну гору. Но я вымотался так, что не смог на нее пойти, и был отправлен в базовый лагерь. Там проспав почти сутки, я пришел в себя. Участие в двух спасработах, очень тяжелая заброска (тридцать пять километров круто в гору с рюкзаком в три пуда да еще в быстром темпе, так как мы выбились из графика), не говоря об учебных занятиях и двух восхождениях, вымотали меня сильно.

Нам очень повезло с инструкторшей. Энергичная веселая женщина, она сплотила наш отряд и сделала восхождения праздником. Замечательно, что есть такие люди, и что ты встречаешь их на своем жизненном пути.

На первой вершине мы обнаружили, что забыли внизу консервный нож и не можем открыть банки. Тогда я взял банку сгущенки и на плоском большом камне просто стер буртик. Крышка отвалилась сама.

Также как в «Ала-Арче» на вершинах захватывало дух от прекрасной панорамы, от чувства, что смог. Это незабываемо.

Лагерь альпинистов, готовящихся к восхождению, находился на стыке нескольких ущелий. Место  называлось Пуп Сельского (почему «пуп» и почему Сельского – покрыто для меня мраком). Там ждало меня крушение очередного красивого мифа. Для всех альпинизм покрыт романтическим ореолом с возвышенными легендами. Реально это на девяносто процентов «ишачий» труд. Труд на пределе возможностей в условиях высокогорья, где организм не восстанавливает силы. Одной из красивых «альпийских» легенд была «сказка» об эдельвейсах, об их красоте, недоступности и загадочности. Может в Альпах оно и так, но на Тянь-Шане все прозаичнее. На Пупе Сельского ребята показали мне каменистую полянку с небольшими невзрачными цветочками и торжественно объявили: «Это эдельвейсы». Непременный атрибут всех фильмов и баек  об альпинизме оказался маленьким (сантиметров десять высоты) растением, серебристо-серого цвета, с маленьким мохнатым пухленьким цветком такого же серебристо-серого цвета на конце. Цветок по размерам и по форме похож на звезду на погонах майора, только между лучей у основания крохотные пушистые шарики. Эдельвейсов было много, и никто не водил вокруг них восторженные хороводы и не слагал «слюнявые» дифирамбы. На обратном пути перед спуском в основной лагерь я ножом вырезал кусок почвы с пучком эдельвейсов и в крышке от примуса привез в Ташкент. Засушив парочку на память, остальное прямо в крышке подарил своей девушке, с которой я тогда встречался. Она работала вместе со мной в ОДУ. Никогда не видел, чтобы столь скромный подарок вызывал такое глубокое чувство у одариваемого. Вообще скажу, что ни один мой подарок за всю мою жизнь не вызвал такой прочуствованной и благодарной реакции. Это еще раз подтверждает, что для нормального человека главное в подарке не стоимость.

В середине наша инструкторша Ирина за изготовлением баурсаков (справа, естественно, я). Дугоба 1980 год.

«Легендарные» эдельвейсы

Внизу мне выдали свидетельство о присвоении третьего разряда с хорошей характеристикой, данной мне нашей инструкторшей.

Перед восхождением случился забавный случай. Я с девчонкой был дежурным. Мы встали в три часа, чтобы сделать завтрак для отряда. С вечера было решено, что отварим макароны и заправим их все тем же ненавистным мясным «Глобусом». Варили макароны мы в полной темноте. В конце варки рассвело, и я с ужасом узрел серое клейстероподобное варево. В таком виде не то что есть, но и даже смотреть на это было не возможно без содрогания. Я проявил смекалку. Завязав сменную майку узлом, сделал дуршлаг, в котором выполоскал в ручье эти неприглядные макароны. Вид у них стал вполне съедобный. Заправив их жареным луком с «Глобусом», мы пошли будить отряд.

После лагеря, вернувшись в Фергану, мы отправились в ресторан обмывать присвоение разряда. Вид у нас был тот еще. Ввалившиеся щеки, обветренные губы с болячками, облупленные носы, черный загар с белыми пятнами от очков и грязные помятые шмотки. Официантка очень недоверчиво приняла заказ, но, тем не менее, принесла его. Когда мы попросили повторить, она все-таки сказала: «Мальчики, мясной салат, между прочим, стоит три рубля». На что мы ей ответили, что это наша проблема.

Вернувшись в подпитии и прекрасном настроении, на базе за «рупь» получил матрас и полез на покатую шиферную крышу, так как все «цивильные» места были уже заняты. Волнистость шифера вызывала некоторый дискомфорт, да еще постоянное «долезание» на крышу вновь прибывших. Но усталость и алкогольное снотворное все нейтрализовали. Проснувшись среди ночи, пошел по нужде вниз, переступая через тела, некоторым из которых не досталось матраса, и они распростерлись на голом шифере. Вернувшись на крышу, обнаружил отсутствие своего матраса. Выругавшись, сел на край крыши «в засаде». Как только бедолага, вроде меня, отправился в отхожее место, я забрал его матрас. Улегшись на него, через некоторое время услышал мат уже моей жертвы. Но я сделал вид, что погружен в глубокий сон.

Приехав в Ташкент, я только успел вывалить на пол содержимое рюкзака, как мне позвонил друг. До этого он спрашивал, не соглашусь ли я сходить в поход на озеро Сары-Челек. Я дал тогда согласие. Теперь он спрашивал, не передумал ли я. Я сказал: «Нет», и спросил: «Когда?». «Сегодня» – ответил Сергей. «Через два часа поезд в Коканд». Сообщив маме, что я опять ухожу в горы, стал опять складывать рюкзак. Мама обиделась и перестала со мной разговаривать. Только, когда уже почти сложился, услышал голос мамы: «Рая, дай ему тушенку». И сестра вынесла литровую стеклянную банку свиной домашней тушенки, привезенной отцом от украинских родственников.

На вокзале меня ждал друг с уже купленными билетами. Продукты тоже он закупил. В конце похода мы  просто подсчитали расходы, и я возместил половину. Проспав ночь в поезде, вышли в Коканде, купили на базаре сдобные лепешки на весь поход. Эти лепешки черствеют, но имеют мягкую консистенцию очень долго – в течение месяца: даже в черством виде, и их можно жевать. Их раньше брали с собой в дорогу караванщики.

Далее на автобусе приехали в селение Караван, где «вздрючив» рюкзаки потопали в гору.

В это время был пик моей физической формы. Только в таком состоянии я мог приблизиться к возможностям Сереги. Перевалив через пару отрогов, мы подошли к роднику, у которого решили заночевать. Серега по пути сбил палкой (у нас в руках были посохи) горляшку. Из нее мы сварили вкусный бульон. Правда, мясо у нее темно-серое, неаппетитное на вид. А пшенный концентрат отварили и заправили той украинской тушенкой. Славный ужин перетек в сон.

Утром, позавтракав разогретой вчерашней кашей, отправились в путь. Перевалив еще пару отрогов, подошли к воротам Сары-Челекского заповедника. Сбросив рюкзаки, прилегли отдохнуть. В этот момент подъехал туристический автобус. Высыпавшие туристы с состраданием посматривали на наши огромные рюкзаки, а одна бабуля-туристка спросила, сколько платят нам за такое издевательство над собой. Узнав, что платим мы, сильно удивилась.

Отойдя от ворот подальше, мы перелезли через ограду и пошли вглубь. Идти пришлось как контрабандистам, так как это был заповедник, и туристам вход запрещен. Первый же встречный лесник со штрафом отправит обратно.

Озеро Сары-Челек

Предгорья Сары-Челека

Внизу были яблоневые рощи с прекрасным «белым наливом». Мы облопались и набрали полные рюкзаки. Выше пошли орешники, но орехи были еще зелеными. В орешнике нос к носу столкнулись с семейством кабанов. При этом мы прыснули в одну сторону, а они в другую. Секач был внушителен, с крупными загнутыми клыками и крохотными красными «неласковыми» глазками. Близкое знакомство с ним как-то не притягивало.

Выйдя на вершину отрога, мы увидели внизу озеро Сары-Челек. Сказочный пейзаж. Огромная естественная плотина перегородила русло реки. Давным-давно землетрясение обрушило скалы, и образовалось озеро. Огромное темно-синее вытянутое зеркало воды обрамляли крутые склоны, утыканные темно-зелеными свечами тяньшанских елей. Верховья составляли белоснежные галечники. Спустившись к верховью, мы обнаружили сторожку лесников. Обойдя ее подальше, уперлись в огромный дикий малинник, усеянный спелыми ягодами. Забросив в заросли рюкзаки, мы сами забрались туда. Зачавкали с таким самозабвением, что только в последний момент увидели подходящих лесников. Мы затаились, и они нас не обнаружили. Когда они ушли, тихо собрались и ушли выше. Везде по пути встречались малинники, и я ел прямо на ходу. Кончилось это тем, что у меня засорился желудок, и началась диарея. Под ворчание друга я присаживался каждые десять минут. Так, что все перевалы и большие камни были помечены медвежьим пометом и рядом моим.

Живот, слава богу, завязался, и мы устроились на ночевку на крохотном снежнике, единственном более или менее удобном месте. Кругом были скалы и камни. Ночью пошел дождь, и мы укрылись большим куском полиэтилена, взятым нами вместо палатки. Утром распогодилось, и мы поднялись на хребет. Надо сказать, что у нас не было карты этой местности. друг захватил из дома карты, но, приехав в Коканд, обнаружили, что по ошибке он взял карты совершенно другой местности. Поэтому наша тактика была следующей: забравшись на хребет, мы бросали рюкзаки, забирались на ближайшую вершину и с нее определяли направление дальнейшего движения. Забравшись на этот хребет, мы попали на крутой глинистый склон. Глина была высушена солнцем до камнеобразного состояния, а предыдущие дожди выгладили ее наподобие катка. Склон был покрыт мелкими камушками, выступающими в роли шариков в подшипнике. В правую сторону был крутой откос, длиной метров триста. Если потеряешь равновесие, то свистеть тебе вниз на всю длину. Как только я осознал это, так ноги мои окаменели, и я покрылся липким потом. Каждый шаг, ранее не замечаемый, давался с трудом, как у сапера на минном поле. Первое же проскальзывание ног вообще затормозило меня, и я окончательно «окаменел». Единственная надежда была на посох в руках, но он не втыкался в окаменевшую землю и в данной ситуации мало помогал. Так и стоял я, как памятник, на хребте, пока Серега матом и давлением на мою мужскую гордость не переломил ситуацию. Собравшись, я прошел склон. Когда идешь по подобным местам лучше не смотреть вниз и не думать о последствиях.

Перевалив хребет, спустились в соседнюю долину. При спуске шли по местам, где промчался недавно сель. Грязь уже высохла, но везде валялись выкорчеванные с корнем ели, переломанные как спички. Грозная и страшная сила.

По дну долины протекала горная речка. Долина была забита слежавшимся многометровым слоем снега, и речка промыла внизу туннель. Внизу зияли сказочные снежные гроты и пещеры. Заглядывать туда было страшновато. Но пласт снега был толстым и прочным, так, что мы смело шли по нему, как по мосту. Вода в реке была хрустально чистой на вид. И мы бы, наверное, пили из нее, но снег сверху был так густо усеян конским навозом от проходивших здесь табунов. И все это стекало в речку. Так что для питья мы выбирали впадающие со скал ручьи. Склоны были очень крутыми, и там уж точно не было живности.

Заночевали мы в старой березовой роще. Долина стала более пологой и расширилась. Пейзаж, еже ли бы не крутые скалы, был русский. Березы, трава по пояс и утихшая речка, петляющая среди тины и осоки.

Спустившись ниже, обнаружили еще одно озеро, так же как Сары-Челек, образованное завалом. Только размером значительно меньше. Увидев форель в озере, друг зажегся. Сбросив рюкзак, он вытащил походную металлическую коробочку. Там среди разной мишуры, необходимой в горах, был рыболовный крючок. Смастерив из ветки удочку, он стал ловить рыбу. А я поставлял ему наживку: мух, бабочек, кузнечиков. Через полчаса он наловил целый котелок рыбы. Форель была небольшая, размером с детскую ладошку. Только рыба была какая-то странная – пузатая. Я подумал, что икряная. Энтузиазм Сереги стих как обрезанный, когда, снимая очередную рыбешку, он нечаянно вспорол ей брюхо. Оттуда вывалились черви. Рыба оказалась заражена глистами. Вывалив рыбу, мы прокалили котелок на костре. Еще раз поблагодарили бога, что шли с верховьев и видели занавоженность. Если бы шли снизу, то, наверное, пили бы эту воду.

Спустившись в селение, поймали попутку и добрались до Каравана. Потом до Коканда. До поезда было много времени, поэтому договорились с частником, и он на «Жигулях» доставил нас в Ташкент.

Выйдя на работу, я был направлен на овощи, с которых вернулся больным сывороточным гепатитом. Болел я тяжело. В результате получил осложнение на печень, и растерял всю свою физическую форму. Болезнь привела к такой физической слабости, что даже ходил по улице в поту, периодически присаживаясь на лавочки.

Только через несколько лет я немного восстановил свое здоровье. И единственный горный поход после болезни я совершил в одиночку. Маршрут был выбран следующий: не доезжая до Газалкента через «Горбатый» мост доехать до пионерских лагерей Ак-таша, там подняться на хребет и по хребту дойти до Чарвакского водохранилища, где спуститься к нему.

Вначале маршрут был спокойный. Шел по травянистым не крутым склонам. Часто встречал пастухов. Это были гостеприимные люди. Один недостаток – их волкодавы. Завидев приближающегося человека, они молча летели на тебя, сверкая налитыми кровью глазами и оскалив пасть. Тут путника спасали только палка, вынутый нож или подобранный камень.

Далее тропа пошла среди камней, и встречались уже геологи. А далее пошли скальные стенки, которые я спокойно преодолевал, пока не понял, что если я даже не сломаю ногу, а оступлюсь и подверну ее, то я просто сгнию здесь один. После этой мысли я свернул вниз, и на третий день спустился к дороге, не дойдя до Чарвака совсем немного. За поход я вымотался так, что в последнюю ночевку в горах так и не смог уснуть от перенапряжения.

Далее «матрасность» моего существования стала нарастать, и единственно когда «встряхнул стариной», это в поездке в отпуск на Алтай. Достал туристическую путевку и махнул. Самолетом до Усть-Каменогорска («Грусть-Каменнодырск») и далее на «Ракете» по Иртышу до турбазы. По пути прошли Бухтарминское водохранилище и одноименную ГЭС. Красота была неописуемой. Это одно из «райских» мест, прихотливо разбросанных богом по миру. Прекрасные густые леса, невысокие живописные горы, река с чистейшей водой. В таких местах хочется встретить старость и закрыть глаза.

По прибытию на турбазу часть нашей группы впала в шоковое состояние. Они приехали с чемоданами, набитыми зонтиками и вечерними платьями, намереваясь вести светскую жизнь, подобную отдыху на Майорке, виденному по телевизору. А тут, вдали от цивилизации (ближайший населенный пункт за десять километров по реке) стоит турбаза, внешне напоминающая пионерский лагерь не шибко богатого предприятия. К тому же они были ошарашены сообщением о предстоящем многодневном походе. Бунт был усмирен предложением отправиться восвояси ближайшим теплоходом. Компромиссное решение выражалось в возможности «отматрасничать» весь срок путевки на крохотном турбазовском пляжике.

Меня же перспектива побродяжничать по Алтаю сильно радовала. Мало того, я узнал, что комплектуется группа для похода с последующим восхождением на гору Белуха (самая высокая точка Алтая). Правда, на мое заявление «Хочу», сделанное тут же дрожащим от вожделения голосом, ответили: «Мужик, это погранзона. Туда нужно спецразрешение, а оно выправляется за месяц». Я погрустнел от несбыточности очередного жизненного миража. Но, правда, не надолго. Грядущий поход меня утешил.

Сколотилась небольшая веселая «компашка» из семи человек плюс два инструктора. Я, как самый старый, (за 30) был назначен старостой (всем остальным лет 20). Кроме того, у меня был богатый горный опыт.

Рюкзак с плеч, камень с души – так, наверное, выглядит туристское счастье.

С инструктором Сашей (немцем по национальности) прикинули меню и на складе получили отличные продукты и бивуачное снаряжение.

Рано утром отправились в поход. Перевалив гряду, спустились в лощину и по ней пошли вдаль. По пути нашли здоровенный обломок бревна, и я его потащил на себе, так как дальше вроде бы не было дров. Это бревно изрядно попило из меня кровь своей неудобностью в носке и изрядным весом. Наконец, мои мучения закончились, и мы устроили привал на ночь. Разложили палатки, сварили ужин. После ужина сели вокруг костра и вспоминали разные веселые и интересные приключения, случившиеся с нами в прошлом.

Алтай. Поход с турбазы. Во втором ряду мужик и девушка справа – инструктора. Все остальные – туристы из Ташкента. 1985 год.

Утром пошли дальше, и опять, перевалив через гребень, спустились в грязноватую деревеньку. Пройдя ее под лай собак, вышли на околицу. И тут нас догнал трактор с тележкой. Тракторист расспросил нас о направлении движения и предложил подвести (нам было по пути). Вообще-то как настоящим туристам нам нужно было и дальше мучиться «пехом». Но при возможности «моторизации» это выглядело как-то глупо. И с молчаливого одобрения наших инструкторов мы скощунствовали: забросили рюкзаки в тележку и залезли в нее сами. Далее километров десять мы, можно сказать, с комфортом проехали до дома лесника. Лесничья заимка стояла на опушке леска на берегу реки. Изгородь из жердей, огород, пасущаяся лошадь, березы – все напоминало пейзажи, участвующие в фильме «Вечный зов». Далее мы пошли сами, и через пять километров пришли на берег реки. На песчаном пляже раскинули палатки, искупались и заночевали. Утром инструктор объяснил, что конечная точка похода – теплоходный пирс – в трех километрах. Теплоход придет в 16-00. Так, что всем приказано отдыхать. Инструкторша пошла в лес за грибами, и я увязался с ней. Было жарко, и я пошел в одних плавках. Углубившись в лес, почувствовал, как сотни маленьких кровопийц стали пикировать на меня. Короче, когда через полчаса я пришел в лагерь, мои руки, ноги, спина и живот напоминали чешущиеся подушки. Правда, после купания в реке «вспухлость» уменьшилась и через пару часов исчезла. На мое счастье мне не «посчастливилось» обзавестись укусом энцефалитного клеща, которых там было достаточно. Потом инструктор мне их показал – небольшой темный «клопик».

Попытки расправиться с продуктами не увенчались успехом: их взяли столько, что физически переварить такое количество было не возможно. Со слезами на глазах я выбросил половину огромной сырной головы, которая заплесневела, ну, и еще массу продуктов.

Наконец, собрались и подошли к пирсу. Теплоход пришел вовремя и забрал нас.

На турбазе у нас было еще пару дней, во время которых нам устроили автобусную экскурсию в ближайший городок. Дорога к нему шла среди гречишных полей и лугов, перемежающихся небольшими лесами. Городишко напоминал своей неустроенностью и запущенностью российское захолустье. Народ работал на руднике. И также как в российских городках встречное мужское население сплошь щеголяло следами алкогольной деградации. Еще из запавшего в душу был городской небольшой рынок, мест на пятьдесят. На нем торговали всего три бабки: две подсолнечными семечками и одна сильно поношенными платьями. Все. Такой торговый «ажиотаж»  в выходной день меня потряс.

Потом нас свозили в Барнаул – средний городок с большим числом рубленных из бревен домов, возрастом за сто лет.

Потом мы вернулись в Усть-Каменногорск. Один день провели там, ночуя в гостинице. Город стандартно российский: безликие новостройки, старые обветшалые дома. Единственным украшением была огромная великолепная набережная Иртыша. Сказочный простор и размах завораживали. Вот и все, что запомнилось.

На этом, к сожалению, закончилась моя горная жизнь. Но воспоминания о прекрасных пейзажах, о том, как ты преодолевал себя и восходил на вершину, о прекрасных товарищах, с которыми ты бродил по горам, бивуаках, кострах и песнях около них останутся со мной до конца моих дней, воспоминания, да интуитивное осознание того, что тянет людей, бросив работу, семьи, города, уходить в этот суровый и прекрасный мир.