Владимир Долгушин. Образы исчезнувшей эпохи Искусство Ташкентцы

Стихи Владимира Долгушина опубликованы в №3 2019 и №4 2020 журнала «Звезда Востока». Хотел найти контакты Владимира и просить прислать стихи для нашего сайта. К несчастью он умер в ноябре. Очень жаль. Стихи как раз по теме «Писем о Ташкенте», редакция прислала по моей просьбе. Пусть эта публикация будет ему памятником.

Родился в 1956 году, окончил институт культуры, работал зам. Начальника типографии института связи (ТУИТ), публиковался в республиканской печати.

Образы исчезнувшей эпохи

* * *

Секрет мой пагубен, безумен, но бесценен.
Таков уж есть – моя ли в том вина,
Что в полночь лунную, когда играют тени,
Я уношусь в былые времена…

Брожу по улицам, вернувшимся из мрака,
Чего-то жду у стареньких ворот…
И даже жалкая облезлая дворняга
Такой родной из детства предстаёт!

Фигурой, вырванной из выцветшего кадра,
Стою я вновь у трубочных перил,
И искры светят мне того кинотеатра,
Что целый мир мальчишке подарил.

С годами прошлого стираются детали,
Тогда, порой, придумываешь сам:
И розы красные, что крыши оплетали,
И голубей, что рвутся к небесам.

И окна дивные, что вспыхивают к ночи…
Где абажур с кудрявой бахромой,
Где есть аквариум с подсветкою и прочим,
И чайный гриб, какой-то неземной…

Чудны’е образы исчезнувшей эпохи…
Ваш лёгкий шаг неслышим, невесом.
Из бездны времени, как яркие сполохи,
Вы чередой тревожите мой сон.

Тот город в зелени, что в памяти остался,
Он где-то есть во времени ином.
И сквер таинственный, что в центре разметался,
И добрый друг – старинный Гастроном.

Я так им радуюсь, ночным моим прогулкам.
Живей иных живущим в моем сне:
И мальвы нежные по старым переулкам,
И терпкий хмель, скользящий по стене…

Лето 61-го

Застыло всё в безветрии сухом.
Тянулся жар за тающим припасом.
И только я на лошади верхом
Отчаянно метался по пампасам.

Меня трепал песчаный ураган,
Да в голове стучала канонада:
Предупредить индейцев-могикан
О подлости английского отряда.

В меня стреляли полчища врагов,
Но я сумел рогаткою отбиться.
Вот только шорты лопнули с боков,
Сандалии успели прохудиться.

Видны уже вигвамы в тростниках,
Но между нами озеро клокочет…
А что Гагарин видел в облаках?
А деньги стали маленькие очень…

А, может, через мостик, напрямик?
Столярный клей из досок, что ли, варят?
За что у Мишки новый грузовик?
А мне такой и старый не подарят…

Июльский зной, чудесная пора!
Вскипает мир в бесчисленных вопросах…
А я – фигурка в глубине двора
С картонною лошадкой на колёсах.

* * *

Детство далёкое, милое детство,
Нет ли вернуть тебя верного средства?
Нет ли какого волшебного слова –
Может быть, детство появится снова?

Может быть, детство за тем поворотом
Так, незаметно, мелькнёт ненароком,
Просто покажется: вот я какое…
Детство далёкое и дорогое.

Крикнет петух, распахнётся калитка,
Мальчик навстречу мне выбежит прытко:
Светловолосый, с глазами, как море,
Что-то родное таится во взоре.

«Здравствуйте, дяденька!» — «Здравствуй, мой милый!»
Тут моё горло тисками сдавило,
Веки намокли и голос подводит –
Сам я с собой повстречался, выходит.

Вот я стою у зелёной калитки.
Мать что-то варит на кухонной плитке.
Сколько ей лет? Да уж старше её я…
Сяду сейчас – и по-волчьи завою.

Мальчик смутился: и что это значит?
Дяденька взрослый как девочка плачет…
Как объяснить тут, какими словами…
Было ль такое когда-нибудь с вами?

* * *

Я люблю этот город приветливый,
Простоту коммунальных дворов.
Неширокие улицы светлые,
Их живой изумрудный покров.

Невысокие милые здания,
Всюду парков раскинулась сень,
Где влюблённые ищут свидания,
Где уютно и радостно всем.

Здесь каштаны цветут и акации,
Здесь и шуткам смеются теплей.
Этот город не в глянцевой Франции,
А среди азиатских степей.

Время вечно наносит пробоины,
Собирая невзгоды в кулак.
Но дубы, как столетние воины,
Охраняют Романовский парк.

Пахнет воздух сиренью и мятою.
Тополя – не бывает прямей.
В синем небе бумажной заплатою
Серебрится мальчишеский змей.

По-весеннему небо нахмурится,
Пара капель на лоб упадёт.
На соседней извилистой улице
Патефон заиграет фокстрот.

На столбах фонари загораются.
Заспешили соседи в кино.
Разговоры «про жизнь» начинаются
Под сухой перестук домино.

Скоро полночь пройдёт тротуарами,
Торопя загулявших домой.
И под кровлями этими старыми
До утра воцарится покой.

Но лишь занавес ночи раздвинется,
Утром золотом вспыхнет заря
Голубиная стая поднимется,
Словно вымпел грядущего дня.

Театр «Колизей»

Порою мне память дарует виденья,
Вскрывает фрагменты из жизни иной.
Сквозь стену молчанья, сквозь вату забвенья
Театры из детства встают предо мной.

Их стиль элегантен, затейлив, но робок,
Ведь их не старались вперёд протолкнуть.
На фоне безликих бетонных коробок
Так взгляду приятно на них отдохнуть.

Здесь видятся тени великих талантов,
Слышны отголоски литых голосов;
Изящество модниц, излишества франтов,
Богатство причёсок и пышных усов.

Хрустальные люстры, следы позолоты,
Лепные узоры в сиянье огней…
Куда-то уходят дневные заботы,
Лишь яркая сцена и всё, что на ней.

Вот занавес тёмный, бесшумно спадая,
Коснулся подмостков и замер в пазах.
И, может быть, мама, совсем молодая,
Вверху на галёрке застыла в слезах…

Порушенный купол и небо всё в блёстках,
Каким подивится любой ювелир.
А ветер гуляет на старых подмостках,
Где прежде страдали Отелло и Лир.

* * *

Отчего так нравятся нам сказки,
Сказки из далёких детских дней?
Принцы, королевы, куклы, маски…
Разве мы не сделались умней?

Неужели жизнь не научила
Болью, расставаньем, нищетой…?
Почему же мы с такою силой
Верим в детский ключик золотой?

В сказках перевёрнутые страны,
В сказках золотые города.
В сказках и обманы – не обманы,
Просто это сказка, господа.

В сказках есть герои и злодеи,
Светлые и тёмные миры.
Сказки – это «взрослые» идеи,
Дремлющие в детстве до поры.

Кто из нас, устав от испытаний,
Черпая запас душевных сил,
После продолжительных скитаний
В сказочную гавань не входил?

Вспомнив оловянного солдата,
Сгорбленные спины распрямим.
Сказку мы придумали когда-то,
Чтобы не расклеиться самим.

С детским восхищением на лицах,
Щуря утомлённые глаза,
В жизни непрочитанных страницах
Мы, как прежде, ищем чудеса.

Нужно только пламенное сердце,
Верить, загораясь каждый раз,
И тогда та маленькая дверца,
Может быть, откроется для нас.

Я заблудился во времени…

Кашгарка

Ночь стекает по крыше,
Как вода по стеклу.
Дворник заспанный вышел,
Приготовил метлу.

С одинокой прогулки
Возвращается кот.
Тупики, переулки –
А дорогу найдет.

Вот по рельсовым стыкам
Громыхает вагон,
А вода по арыкам
Тихо шепчет вдогон.

С желтой лампой сигнальной,
Как большая свеча,
Ваш покой персональный
Стережет каланча.

Петухи встрепенулись,
Поборов паралич.
По пустынности улиц
Пронесется их клич.

У ларька Никанора
В этот час тишина:
Ни душевного спора,
Ни бутылки вина.

На повозке облезлой
В окруженье корзин
Где-то в рупор железный
Закричит «керосин»[1].

Каждый домик опрятен
И обманчиво прост.
И снаружи приятен,
И не давит на рост.

На резные пороги
Так и просится взгляд.
Тополя вдоль дороги,
Точно пики, стоят.

Не тревожно, не жарко–
Сонный рай на земле.
А ведь это Кашгарка,
Что исчезла во мгле.

Сновидения

Мне не кажется, знаю, не кажется:
Синим кружевом сны мои вяжутся.
Вот сплетаются, вот расплетаются,
Остаются– и вновь разлетаются.

Под лавиной такой мне не выстоять.
Я пытаюсь их утром записывать.
Но мелькают обрывки лишь смутные,
Непонятные и неуютные.

Будто я заблудился во времени…
Или ногу не выну из стремени…
Или что-то с обрывом над пропастью…
Или вечер, испорченный робостью…

То наяды, из пены встающие,
То наряды, истошно ревущие,
То узоры, омытые ретушью,
То мой город, которого нет уже…

Сны, я знаю, бывают и вещими.
Разгадать бы, что мне в них обещано!
Может статься, богатство и почести,
Ну а может, печали и горести.

Иногда сквозь туманное крошево
В сны приходят родные из прошлого.
Всё такие– ничуть не состарились,
Словно только вчера и расстались мы…

Не беда, что наутро разбитый я,
Что подушка слезами пропитана.
Эти сны– как цветные фонарики,
Это Оле Лукойе мне дарит их.

За мою ли за жизнь за бесцветную
Иль за юность мою безрассветную,
Иль за то, что отдал я по-доброму
Все, что было с собою, бездомному.

Встало солнце у точки падения.
Скоро снова придут сновидения,
Не оставят меня в одиночестве
Ни в удаче, ни в горе, ни в творчестве

Улица Лахути

Если каждому по вере–
То живу в надежде.
Мне бы в Обуховском сквере
Погулять, как прежде.

Пробежаться до «Салюта»,
Осмотреть афиши–
Вот еще одна минута,
Как подарок свыше.

Лахути пройду привычно
До моста Анхора.
Мне ворона каркнет зычно
С высоты забора.

Тротуар идет все выше,
А внизу– дорога.
Насчитал на красной крыше
Голубей немного.

Часть ушедшего в тумане,
Ну да я не ною.
С горстью семечек в кармане–
Мир передо мною!

Поверну теперь на площадь
У крутого сгона.
Вон трамвай вдали полощет
Три своих вагона.

Там к окну глаза притерты–
Хорошо на воле!
Я их знаю– класс четвертый
В тридцать первой школе.

Дальше мост, внизу– скамейки
Тишина и осень.
Только волны, будто змейки,
По воде проносит.

Но у сна в абстрактном виде
Тоже есть граница.
Разрешите тем, что видел,
С вами поделиться.

Пусть бы тучи и нависли–
Мне достанет света.
Где такая ясность мысли,
Как не у поэта?

Собиратели

А в парке Горького красиво и уютно,
Для всех он– праздничный, у каждого он– свой.
Куранты стройные пятнадцатиминутно
Все отбивают время за собой.

Часы проносятся в забавах и веселье,
И очень хочется под крики детворы
Кружиться бабочкой на яркой карусели,
В аллеях сумрачных укрыться от жары.

Приют заманчивый любого поколенья–
С аттракционами, бильярдом и кино…
Уже столетие он– парк отдохновенья,
И остается юным всё равно.

А воскресеньями там публика иная:
Своим открытие, для прочих– на запор.
Песок оранжевый ногами приминая,
О чем-то вдумчивый заводят разговор.

А на скамейках, как досадные огрехи
Буржуйской вольницы, что выжег гегемон,
Лежат украдкою потерянные вехи
Давно забытых судеб и времен.

Мальчишки юркие проносятся в заботах,
Из них уж многие не первый ходят год,
Листают кляссеры[2], выменивают что-то,
А значит, смена новая идет!

В сверканье солнечном резного позумента,
Сквозь полумрак естественных гардин
Спешит Чабров[3] «По улицам Ташкента»
И ищет «Звезды…» мощный Бородин[4].

Там не в почете ни сословия, ни касты,
Ни мелких ссор, ни зависти там нет…
Несите факел, господа энтузиасты
Значков, открыток, марок и монет.

Старый базар

Сверкнул рассвет из-за высокого дувала,
Снялась с ночлега стая воробьев,
И вот послышался, как исстари бывало,
Невероятный в тишине ослиный рев.

Повсюду стронулись телеги и повозки,
Везут продукты– овощи, зерно.
Изрежьте тысячу бумажек на полоски–
Вот так и будет выглядеть оно.

Базар– витрина всех товаров, не иначе.
Вершится таинство, толкаясь и кружа.
Халаты пестрые попроще, побогаче,
А там украдкою чернеет паранджа.

Под сенью рисово-соломенных уборов
Сидят корейцы, отошедшие от дел.
И лук, и рис у них отменные без споров–
Шагай уверенно, колхоз «Политотдел»!

Артельно держатся бухарские евреи.
Мне вспоминается с невольною тоской
И двухпроемный магазин галантереи,
И закуток сапожной мастерской,

И стук чеканщика по медному кальяну,
И скрип точильщика железом по бруску.
И лихорадочно, запойно– но не спьяну,–
Гоню стихами жгучую тоску.

А «горку» помните, где мясом торговали,
Тугие свертки под халатом приоткрыв?
Мы все с опаскою там, кажется, бывали–
Незабываемый ташкентский детектив.

В соседнем дворике за глиняным забором
Клепают печи, скручивая жесть,
А в чайхане с неторопливым разговором
Всегда найдется жизненная весть.

А вот достойная и древнего батыра
Награда путнику за тяготы пути:
Кто раз отведает лепешки из тандыра,
Тому и в гору весело идти.

Еще мне вспомнился торжок перепелиный–
Пустырь утоптанный без лавок и столов.
Сумеешь втиснуться сквозь скученные спины–
Увидишь и бои перепелов.

Слепит сияющее блюдо лучезара…
Громады зданий высятся вдали…
А в узких улочках восточного базара,
Споткнувшись, время замерло в пыли.

* * *

Почему люблю я осень?..
Осень– девушка в косынке.
То листвы багрянец бросит
На забытую тропинку,

То покроет желтой краской
Тополя в моем саду…
Ранним утром, точно в сказке,
Желтым садом я пройду.

Причешусь у каждой лужи,
Что оставил дождь-прохожий,
Белый волос обнаружу–
Знак, что с осенью мы схожи.

Но задумчивой печали
Не залечь в моих глазах.
Листья, падая, шептали,
Как и сотни лет назад.

Так за что люблю я осень?..
За несмелую улыбку?..
Иль за то, что осень носит
Ветра сломанную скрипку

И играет бзыскусно
На единственной струне?..
Тихо-тихо, грустно-грустно…
Неужели это мне?..

[1] Керосином называли продавца керосина, развозившего его на повозке с осликом.
[2] Кляссер– альбом для марок.
[3] Чабров Георгий Николаевич– один из авторов книги «По улицам Ташкента» 1965 и 1971 гг. издания, коллекционер русских монет.
[4] Сергей Петрович Бородин– автор исторической трилогии «Звезды над Самаркандом» и других исторических романов и повестей.