Очерки о Бухаре Разное

Андрей Сулейманов аль-Фарак

1. …на том меcте, где теперь область Бухара, раньше была болотистая низина, часть ее представляла площадь, поросшую камышом и деревьями. Там было много птиц, но во многих местах были такие трясины, что никакой зверь не мог пройти. Это происходило от того, что в горах, окружающих Самарканд, таял снег, и вода стекала туда. И так, около Самарканда есть большая река по имени Масаф, очень многоводная. Вода во многих местах размывала землю и несла с собой много земли, так что те болота были совершенно занесены илом.

Много притекало воды, но много и земли приносила она с собой до Битика и Фараба, так что другие воды (т. е. болота) совсем пересохли; место, где находится Бухара, занесло землей, и площадь была сравнена. Так образовалась великая река Согд, а в занесенной илом области возникла Бухара; люди стали собираться туда со всех сторон, и место приняло веселый вид.

Каждый раз, возвращаясь из Бухары, я думаю, что она появилась на той земле, которая была еще плоской, а кто уж там поддерживал ее, не давая вылиться воде, черепахи ли слоны, либо иная прочая живность, мне неведомо. Живность эта позднее, видимо, расползлась, а может ей надоело держать на своих размягченных от времени панцирях этот гладко-узорчатый керамический блин, ну, и, вполне вероятно, что самой планете, уставшей от своей плоской примитивности, захотелось обзавестись приятной во всех отношениях округлостью форм. По большому счету, не важно, что послужило причиной того, что вся, имевшаяся в наличии вода вылилась в некое никуда, так что великая река Согд, знакомая нам теперь, как Зарафшан, обмелела, а Бухара совершенно утратила, свойственный ей, по свидетельству историка «весёлый вид»..

Велеречиво и многословно писать могли позволить себе древние историки и писатели, ныне же многословное повествование утомляет, а порой и раздражает читателя, так что приходится усмирять и пришпоривать не в меру разгулявшиеся мысли. А хотелось бы, по примеру достойнейшего Наршахи, вести рассказ свой неспешно, будто бы время еще не ускорилось, а Земля не округлилась, но куда уж там, четками чётко расписаны и время прибытия, и часы расставания. И поезд «Афросиаб» стоит уже у перрона, готовый принять тебя в свое лоно, и минуты текут быстрее вод древнего Согда, так что пора уже удаляться от растекающихся мыслей, впереди дорога….

2.

И только трудная дорога перед нами
И только долгая дорога позади

Доблестная наша железная шайтан-арба не только не подвела, но и порадовала.

В 80-е, чтобы добраться железной дорогой до Бухары или Самарканда, нужно было быть закаленным пассажиром. Грязный необустроенный вокзал, туалет (ну – это особая песня, ждущая своего акына), поезда, в которых душно летом, и еще более душно зимой, проводники не утруждающие себя ни сервисом, ни уборкой. Ведь только одно было важно для кочующей совести проводника: левый груз и левый пассажир. Часто можно было проснуться утром и обнаружить сидящих в твоих ногах настороженных зайцев. Они смотрели на тебя заискивающим взглядом в надежде, что ты не будешь скандалить и выгонять их из своего купе, с твоей личной полки, выстраданной в долгой, как чилля очереди. Взгляд их так молил о милосердии, что выгнать их было никак невозможно. Так вот и ездили тогда в единой и могучей советской общности. Зато титан – вместилище джинна-повелителя кипятка — был всегда горячим и полным. Поезда тогда, видимо, были живыми существами, живущими собственным распорядком и собственным ощущением времени. Могли прийти по расписанию, но чаще всего они ехали не торопясь, задумавшись о бесконечности времени, иногда, правда, в безумном припадке неслись по ночной степи, будто стремились совершить самоубийство, спрыгнув с лязгающих путей. А потом, когда буйство сменялось очередной депрессией, один лишь Аллах ведал, когда же это несчастное существо доберется до пункта своего назначения.

Железная дорога 80-х рождала поэтов и мыслителей, сейчас же все наоборот.

Стандартного вида вокзал, где достаточно мест для ожидания, внутренний дворик с фонтаном, горячий кофе «take away» и прочие сервисы для туристов, включая непременные сувенирные лавки. Туалет.. Этот уже не акына ждет, а просто соблюдения правил гигиены отдельными гражданами.

Поезд отходит по расписанию. И он на редкость уютный. В нем МОЖНО ВЫТЯНУТЬ НОГИ. В нем ради интереса пробуешь кофе за 2 евро, ожидаемо никакой и ожидаемо кислый. А можешь принести кофе с собой и выпить его, залив дармовым кипятком, предлагаемым один раз за 4 часа пути. К кипятку или чаю на выбор в качестве бонуса прилагается пара крендельков. Организм, недовольный ранней побудкой, требует протеина и возмущается отсутствием оного. Мысленно просишь у него прощения, при этом твой мозг строго вопрошает: а чего это ему вечно в дороге жрать хочется? Пригороды и поселки сменяются хлопковыми полями, внезапно вырастающими горами, а потом — степь, каналы, и Солнце.. Смотреть за окно не надоедает, не раздражают даже перманентное отсутствие интернета и карты, отчего-то определяющие твое местоположение где-то в Сергелях или в давно уже минувшем Джизаке. В Самарканде дружно сходит добрая половина пассажиров ино-странного вида, ступая на проторенную уже сыздавна туристическую тропу Самарканд-Бухара-Хива, их места занимают все те же ино-странцы, их потрепанный уже слегка облик определенно намекает на недостаток прачечных в городе Самарканде (вот из Ташкента интуристы выезжали в виде весьма достойном, да и пахли куда как лучше), но и это не отвлекает тебя от окна.

Бухара уже близко…

3.

Мы молимся Солнцу,
Бессмертному Свету,

Солнце пламенного небосклона — это любовь,
Птица счастья средь чащи зеленой — это любовь,
Нет, любовь не рыданья, не слезы, не стон соловья,
Вот когда умираешь без стона — это любовь.

Солнце ныне пронизывает Бухару насквозь, из блага становясь наказанием, сушит и сжигает, лишая древний город воды и зелени… Солнце ослепительное и жалящее без жалости, как будто бы оно и есть ипостась разгневанного забвением Ахура-Мазда, решившего напомнить о себе.

Солнце и рыже-ржавая пыль – это то, о чем вспоминаешь сразу. Цвет Бухары – для меня всегда имел и имеет желтоватый оттенок, будь то ее стены, или окаменевшая глина под ногами, зелень деревьев, синева неба — все оттеняется желтизной, проецируемой солнцем, и даже вода…

В Бухаре 80-х мне довелось побывать три раза, и все три раза это были соревнования. В 14-16 лет мало интересуешься историей. В 14-16 больше думаешь о себе, о любви и о дружбе, о будущем, да мало ли о чем ты думаешь в эти годы, но только не об истории. И потому мои обрывочные воспоминания о Бухаре того времени больше соотносятся с Бухарой советской, а не с древней ее исторической частью. Город без правил — такой мне запомнилась та Бухара. Машины, едущие по тротуарам, как само собой разумеющееся, мухи в еде, унылые серые стены многоэтажных домов, жара и пыль, ну а вода.. А воду приходилось набирать в графин, либо в какую другую емкость и отстаивать сутки, и только потом можно было рискнуть ее выпить. На дне графина оставался мутный желтовато-белый осадок, и даже после всех этих процедур вода была соленой и неприятной на вкус. После игры пить хотелось страшно, но пить эту воду было тяжело. Может еще и поэтому, памятуя о цвете той воды, у меня и осталось это желтое восприятие Бухары.

Тренер наш был фанатом просвещения. Как-то раз он объявил нам, что договорился о посещении закрытого в то время Арка. Можно представить нашу «радость», после очередной игры, в 2 часа пополудни, в июле! Понуро шагая в Арк, пешком через весь старый город, всем видом своим изображая воодушевление, мы волокли за собой сумки, наполненные пропотевшей спортивной формой, и совершенное безлюдье Старой Бухары нас ничуть не удивляло. Казалось очевидным, что люди пропали с улиц из-за ядреного запаха наших многочисленных взмокших носков. Я, если честно, и сейчас сомневаюсь, что людей не было из-за невыносимого пекла, потому что современные туристы на редкость выносливы.

Спустя 3-4 километра Арк предстал перед нами во всей своей красе. Он был похож на место давнего землетрясения (о том, что это была революционная бомбежка, мне довелось узнать много позже), весь вздыбленный и искореженный так, что казалось, его глиняные хаотичные испражнения выперли чуть ли не из самого ада. Внутри Арка самым интересным оказались невероятно пыльные и выцветшие занавесы из панбархата, прикрывавшие какие-то не менее пыльные артефакты, окруженные резными деревянными столбами. В общем Арк долгое время представлялся мне то ли гаремом, то ли еще неким злачным местом. Совершенно без энтузиазма обошли мы сию достопримечательность, мечтая только о возвращении домой, в боксерский зал стадиона, где можно было пусть не помыться и не постирать (вода здесь отключалась часто, да и для стирки предназначены были только умывальные раковины и кусок мыла), но развесить на тугих канатах ринга майки, штаны и прочие атрибуты нашей спортивной деятельности, чтобы просохли, а еще дома можно было укрыться от солнца, не от жары даже, а просто от солнца..

И пусть не вдохновил меня тогда Арк, но осталось от того пути ощущение аутентичной эпохи, те скудные мои воспоминания о виденном: вросшие в землю резные деревянные двери, куда пришлось бы входить согнувшись в три погибели, дома, пережившие Ибн-Сино и Хайяма, многочисленные медресе и мечети с полустертыми росписями, пустынный и заброшенный Ляби-хауз, окруженный высохшими мумиями деревьев, наполненный мрачно-тоскливо-свинцовой водой, в которой не только ришты, но и злые джинны могли обитать, дожидаясь ночи и наивного путника, чтобы спросить с него свою долгожданную дань. Бухара вцепилась в меня тогда иссохшими ветвями и змеей обвила мою душу, чтобы спустя многие годы заставить сюда вернуться..

Возвращение спустя многие годы всегда пугает разочарованием, однако и всегда притягивает. Даже не самой возможностью вернуться в прошлое, а просто, чтобы увидеть все по-другому, и по-новому оценить..

И Бухара не разочаровала по большому счету. По малому да..

И дело не в том, что она показалась мне теперь лишенной своего того заброшенного обаяния. Дело в мелочах, не мелких уже на самом деле. Слишком свежие новодельные кирпичи, слишком явные неумелые попытки реставрации, когда кажется, что собрали учеников из художественной школы младших классов и вручили им то ли акварельные краски, то ли гуашь, ну и разрешили покрасить все как захочется им..

Зоопарк с колесом обозрения на древнем кладбище.. Бесчисленные едальни и магазинчики сувениров у древних медресе..

Но.. Это ведь лишь одно из многочисленных моих «я», которое жаждало обрести в Бухаре вторую юность (?) очароваться еще раз унылостью запустения (?) не замечая того, что нынешняя Бухара приобретает свойственный ей в давние времена «весёлый вид»? ..

В первый день намечено было посещение святой Накшбандии, места захоронения Бахауддина Накшбанди, суфия, предпочевшего забвение. Но, заселившись в наш-милый-мини-отель, уютный до невозможности, и расслабленно пообедав в ближайшем ресторанчике, поразившем не столько ценами, сколько антуражем, где мирно себе со- обитали артефакты всех времен и народов СССР, стало понятно, что Накшбандия откладывается: впереди маячил один из торговых куполов Тельпак (то бишь имени головного убора, шапки там были и даже туркменские, и меховые, странно воспринимаемые в такую жару), слева по ходу вырисовались некие сооружения, понятно, что древние, поскольку разглядеть их можно было, только привстав, ну и да, ну и пошло по ходу поехало, а как не зайти не глянуть на одно и не продолжить.. Древнее нечто оказалось руинами бань. Дальше-больше, и ты уже внутри, ты не можешь выйти оттуда, и не потому что лабиринт минотавра, а потому, что просто ногам твоим нравится идти, а глазам нравится смотреть, одно медресе сменяет другое, и вот, внезапно оказавшись в Зиндане, видишь Арк, обойти который и хочется, и невозможно, по пути сюда старики, трогательные и светлые, их чувству юмора только завидовать остается, куда уж нам, ведь мы без сарказма уже не можем, а они мудрые и посмеяться над собой для них обычное дело. А потом опять Арк с крыши шуховской башни, время уже за два пополудни, солнце слепит, осознав внезапно, что хочется пить, хочется пить до отчаянья, и ни одного магазина, остается только идти, куда ноги ведут..

Ноги, как оказалось ведут к Исмаилу Самани, свернув на неправильную улицу, внезапно обнаруживаешь придорожную лавку колониальных товаров, среди которых вода.. Забыв о приличиях, рвешься к воде: внутри не развернуться, одинокий стул, а позади тебя оклик молодой хозяйки, а на стуле, который чуть не сбиваешь, там котенок-кошечка с забинтованной лапой. Девочку сбила на днях машина, девочка соседская, хозяйка лавки рассказывает, что гипс наложили, но ей неудобно было, сняла, перебинтовала, лечит по древним рецептам, мажет яичным желтком, котенок чуть не падает тем временем со стула, хозяйка ловит ее почти на лету.. И даже пить отчего-то теперь стесняешься.. Больше не хочется думать, что Бухара уже не та.. Она уже твоя, уже та самая..

Неторопливо наслаждаешься итальянским кофе, сваренным на древней полуубитой кофемашине, хотя, что может быть тут древним в сравнении с самой Бухарой? Наблюдаешь за неторопливым в закатном своем исходе светилом, окрашивающем в оттенки самых невероятных цветов небо, стены, деревья и людей.. Уходящее солнце, внезапно меняет облик города, превращая его в театр теней, завораживающий настолько, что ты следуешь за ним, забыв о сомнениях и разочаровании от ненайденного, забыв обо всем.. Четко очерченный веками Город вдруг превращается в зыбкое отражение самого себя, он будто бы тоже устал, и отчего-то накрывают тебя вдруг безмятежность и покой.. И непонятно от чего начинаешь сожалеть об ушедшем солнце, понимая внезапно, что солнце и есть сама жизнь..

Перед поездкой знакомые говорили нам, что Бухара – красивый город. Они там не были, но говорили, что Бухара красива. Мне сложно было понять, что они имеют в виду, вздыхая при этом так, будто в Бухаре живет золотая рыбка, исполняющая как минимум три желания.

Теперь этот город пройден нами. Ты захочешь, наверное, вернуться сюда, потому что неважно, красив он или нет. Живет в нем волшебница рыба, или ее давно уже приготовили во фритюре вместе со здешними судаками?

Ты захочешь вернуться сюда к золотому солнцу заката, потому что не вернуться к Солнцу, пережившему Хайяма, и нас, ныне живущих, НЕвозможно.

Солнце пламенного небосклона — это любовь!

4.
Большое селение, где жил сам царь, называлось Пайкенд, а городом называли Кала-и-дабуси. По прошествии некоторого времени, власть Абруя возросла, он стал жестоко править этой областью, так что терпение жителей истощилось. Дихканы и богатые купцы ушли из этой области в сторону Туркестана и Тараза, где выстроили город и назвали его Хамукат, потому что великий дихкан, бывши во главе переселившихся, назывался Хамук, что на языке бухарцев означает жемчуг, а кат значит город.

Оставшиеся в Бyxapе послали к своим вельможам послов и просили защитить их от насилий Абруя. Вельможи и дихканы обратились за помощью к правителю турков, по имени Кара-Джурин-Турк, которого, за его величие, народ прозвал Биягу. Биягу тотчас послал своего сына Шири-Кишвара с большим войском. Тот прибыл в Бухару, в Пайкенд схватил Абруя и приказал, чтобы большой мешок наполнили красными пчелами и опустили туда Абруя, отчего он и умер.

Говорили, что кроме Пайкенда не было другого города, который, будучи разрушен совершенно, опустел бы, а потом так скоро вновь был бы населен теми же самыми жителями.

Ныне единственные обитатели Пайкенда – оранжевые осы — красные пчелы — потомки официальных палачей Абруя, жестокостью своею разгневавшего жителей, никогда бухарцами себя не считавшими.

Не попасть в Пайкенд оказалось невозможно. Бухарские таксисты впадали в дружный ступор при одном только упоминании об этом месте. Родившиеся и живущие здесь, они и слыхом не слыхивали о его существовании. Правда, готовые ехать туда-не-знаю-куда, лишь бы им платили за километраж, они не особо задумывались, а куда бы мы попали в итоге?

Пайкенд был предопределен еще задолго до поездки. Хозяин нашего мини-отеля оказался выпускником исторического факультета университета Бухары. Он был знаком с директором музея-заповедника Пайкенд. Он же и отвез нас туда, где живут теперь только красные пчелы.. туда, где все еще светит зороастрийское солнце..

Дорога, из ухоженной трассы трансформировавшаяся в останки советского еще асфальта, где щебень оказался более стойким, чем битум, а затем и вовсе обернувшаяся дорогой всех времен и народов, просто проложенной некими повозками посреди пыльной, пустынной и совершенно безлюдной степи, измерялась, казалось не только километрами, но и веками. И совсем не странной бы показалась внезапная встреча со степными кочевниками на малорослых и выносливых лошадках, готовых выстрелить в тебя из лука просто потому, что ты вызываешь у них смутные подозрения, и вовсе не странным было бы оказаться вдруг в иной эпохе, в иной одежде, в ином теле…

И совершенно внезапно, за очередным изгибом дороги выросли вдруг на этой безупречной плоскости холм и стены.. Крепостные стены Пайкенда, то, что осталось от них, похожие на полусмытый песчаный замок на берегу далекого моря, насыпанный когда-то давным-давно твоими детскими руками, но не настолько давно, как эти.. величественные и мощные, почти алые в лучах яркого, но не ослепительного, на удивление здесь мягкого солнца.. Мне захотелось выпрыгнуть из машины, чтобы побыстрее добраться до них по этой пустынной степной и пыльной дороге, ведущей в Никуда, в неизбывную Вечность, где можно забыть и о самой смерти, где, как на миг поверилось, оживают и сбываются самые невероятные твои надежды…

Но нас ждал Хранитель Пайкенда Нормамат и его музей.

Музей-зиккурат, который совершенно не оказался лишним, один из самых умных и ненавязчивых, он становится прелюдией. И Хранитель Пайкенда Нормамат, и наш Проводник Саид в очередной раз заставляют нас поразиться собственному невежеству, но все же..

Холм посреди серо-желтой степи, с россыпями оранжево-ржавых непонятных вкраплений, исрык ли это, иное ли прославленное трудами великого врачевателя растение, с темными, черными почти на фоне ослепительно белой, окаменевшей за многие века глиной, провалами древних жилищ, раскопанными за многие десятилетия лишь бережными и терпеливыми руками археологов, а в помощь им только скребок и кисточка. На вершине холма ветер и солнце, на вершине холма-кургана память об ушедших болью в твоем сердце, на вершине холма лишь время и ветер, а под ногами ушедшая в никуда вечность.. колонны храма огнепоклонников под основанием минарета, жилища тех, кто верил, что род их вечен, кто обустраивал быт свой с любовью и верой в будущее.. Под ногами глиняные черепки: крышки чайников, ручки разбившихся кувшинов, глина пережила и создателей своих и владельцев, я закрываю глаза, я вижу человеческий муравейник, их дома, и руки, касавшиеся, как теперь касаюсь я, стен этих жилищ.. Они исчезли, как исчезну и я, обратившись в эту глину, из которой когда-нибудь сотворят хум или чайник, или того, кто будет после меня, кто будет говорить на неведомом мне языке, а может я обернусь красно-оранжевой осой-пчелой, чтобы охранять, как те ушедшие, свой дом, свою веру и свое Солнце?.

Но что вернет нам того, кого мы обречены были потерять, и какое божество молить теперь, чтобы обрести то, что безвозвратно утеряно? Чтобы ожили те, кого мы любим, чтобы научиться говорить с ними на их языке, нам непонятном, чтобы следы их проступили на спрессованной пылью и ветром крутой тропе..

В узких и пыльных кельях-жилищах роятся красно-оранжевые осы, их привлекает прохлада и покой. Красные пчелы, которые превратились в хранителей Времени. Тишина и ветер, и солнце, и такая близкая, на-всегда недо-ступная Вечность..

5.
Люди, которых называют учёными, лишь подменяют учёных. Настоящих учёных мало, а подделывающихся под них великое множество. Как результат, именно их стали называть учёными.

В странах, где нет лошадей, лошадьми называют ослов.
Любит добрых всякий, кто есть в мире; если ты злых любишь, то ты победил себя

Говорят, что Бахауддин Накшбанди велел не записывать о себе Ничего, а если и записал кто-то после него, то уподобился тому самому подделывающемуся под него. Потому я и промолчу как о суфии Бахауддине, так и о месте его упокоения..

Пей! Пусть время летит. Вернутся
На то же место звёзды.. Наш же прах
Замазкой будет на стене. В стенах
Для смерти люди новые проснутся