Алуся. Моя родословная. Часть 2 История Ташкентцы

Александра Николаевна Давшан. (Часть 1, часть 3).

А кто там идет по болотам и лесам огромной такою толпой?
Белорусы.
А что они несут на худых плечах, что подняли они на худых руках?
Свою кривду.
А куда они несут эту кривду всю, а кому они несут напоказ свою?
На свет божий.
А кто же это их, не один миллион, кривду несть научил, разбудил их сон?
Нужда, горе.
А чего ж теперь захотелось им, угнетенным века, им, слепым и глухим?
Людьми зваться.

Стихотворение Янка Купала написал в 1910 году. Первый перевод сделал Максим Горький. В объяснении названия Беларусь единства нет: независимая, свободная (А.Потебня); соответствие цветовой аналогии сторонам света: черная, червонная, белая (Г.В Вернадский); население было христианским, а не языческим; и т.д. Однако название живет с 15 века. Понимание этнонима «белорусы» тем более спорно. Сходятся исследователи в портрете: светловолосы, с серыми глазами, и принимают миролюбие в характере.

Поиск своей Земли обетованной захватил русскую литературу с конца 19 века. Вечная библейская пара снова искала счастье, невозможное без земли. Мой дедушка Демидович Мирон Ефимович выберет незнакомый Восток. Когда он отбыл воинскую повинность, генерал сказал ему: «Ты, Мирон, крестьянин, грамотный и умный. На родине жизнь голодная, земли у тебя нет. Поезжай в Азию. Там ты, способный, найдешь службу, заработать сможешь, и жизнь устроится».
Губернатор, генерал — Алексей Николаевич Куропаткин, дед которого был крепостным, а отец за военные заслуги получил дворянство. В Сборнике материалов международной научной конференции (Ташкент, 11 октября 2012 г.) « Российско — узбекистанские связи в контексте многовековой исторической ретроспективы» он получил следующую характеристику: « Был человеком новой генерации и отличался относительной гуманностью и рассудительностью. Положение Туркестана он оценивал с точки зрения евразийских процессов. Однако А.Н.Куропаткин не успел осуществить свою программу реформ» (Д.А. Алимова, с.161-162). Одна из первых книг Алексея Николаевича Куропаткина называлась «Туркмения и туркмены».Мирон Ефимович Демидович поедет в Мерв, древнейший город Азии. Через 30 лет переедет в Ташкент. Он проживет 93 года и уйдет в день рождения. Когда его отпевали на Боткинском кладбище, отец Николай сказал: «Наш прихожанин». Чашники, Почаевичи, Витебская и Гродненская губернии – эти названия я знаю с детства. Их повторяла бабушка, часто, очень часто, я и запомнила. В этих местах начинается мамина линия моей родословной: прадедушка Демидович Ефим Устинович и прабабушка Елена Тимофеевна (а фамилии ее я не знаю, у крестьян ее долго просто не было), прадедушка Позняк Игнатий Степанович и прабабушка Городецкая София Матвеевна, дедушка Мирон Ефимович Демидович и бабушка Позняк Мария Игнатьевна. Мама – Вера Мироновна Демидович. Позняк – поздний ребенок, или под старость родителей, или с большим перерывом от предыдущих детей. Как прозвище мирское нецерковное имя встречается в разных сословиях не часто. Вероятно, отсюда представление о фамилии Позняк как редкой. С этим как будто можно согласиться – с природой не поспоришь. Но для украинских специалистов это распространенный тип малороссийской фамилии. У поляков она принадлежит польскому дворянскому роду и своей считается у белорусов. Понятно. Все славяне братья. Вспомнилось начало шедевра польской литературы — поэмы Адама Мицкевича « Пан Тадеуш», где родиной или отчизной (в разных переводах) названа Литва и звучит незабываемое « Ты как здоровье». Поэтому белорусы, называемые у Н.М.Карамзина литвинами, уже не вызывают возражений. Языковое созвучие польского и белорусского произношения явственно в фамилиях, т.е. там, где, казалось бы, должно проявляться личное отличие. Пример рядом – семья прабабушки. Городецкие пишется Гарадзецкiя, Демидович – Дземiдовiч. У поляков фамилия на –цкий, -ский считается признаком привилегированного сословия, но также указывает принадлежность к месту, так как Городец распространенное название небольшого городка . В России Городецкие встречались среди духовенства. В Белоруссии среди зажиточных крестьян. Однако эти общие сведения пришли в интересное соотношение с другими данными, конкретными и характеризующими родные места моих предков. Сегодня Почаевичи-агрогородок в Чашниковском районе Витебской области — на левом берегу реки Лукомка, притока Уллы, в шести километрах от районного центра Чашники. Жителей в нем 246 человек. Среди белорусских туристических сайтов мне попалась переписка современных урожениц Почаевич, с любовью и вниманием восстанавливающих историю своего села. Там с 18 века была каменная православная Покровская церковь, ее взорвут в 30-ые годы 20-го века, ей достанется в 40-ые, но стены устоят, а руины внушительного размера и сегодня заставляют помнить прошлое. В 1777 году там жило больше 150 человек. Мне стало немножко грустно от меньшей цифры, пока не сообразила, что при крепостном праве считались только мужские души. А ведь Н.В.Гоголь на века дал подсказку, когда написал, как Собакевич хотел продать Чичикову «Елизавет Воробей». В указанной выше переписке перечисляются только мужские прозвища: Камар, Шэршень, Лезень, Козел, Нарушевич, и, наконец, с указанием «самое распространенное», Пазняк. Значит, прозвище закрепилось еще по какой-то причине. Может быть, эти последыши оказывались крепышами и выживали? И какой-то из Пазняков выделялся силой, хваткой? Почаевичи с близлежащими деревнями назывались Ключ Пачаевский. Владели им поляки, католики, русские дворяне польского происхождения. Польша была частью России. Здесь шла религиозная борьба за влияние. Белорусами из них не назывался никто. В середине 19 века, когда предположительно родились мои прабабушка и прадедушка, за Почаевичами числилось 4,8 тысяч десятин земли, была водяная мельница, винокуренный завод, сыроварня. Следовательно, росли зерновые культуры, паслись стада. Климат позволял. Имели разрешение на торговлю питейные заведения, корчмы, их было пять. Но владельцем оставался граф Хрептович М.И., постоянно живший в европейских государствах. В 1875 году наследником становится его племянник граф М.А. Бутенев-Хрептович. Однако мельницей и винокуренным заводом он управлял не сам, а через управляющего. Такую информацию я обнаружила в интернете (2014-04-20.Виктор). По домашним сведениям,

Позняк Игнатий Степанович был художником. Его рисунки, видимо, создавались как предлагаемые украшения при изготовлении карет, или по-современному были моделями, образцами. Для таких занятий нужны определенные знания и умения. Ничего конкретного я не нашла. Уже из опыта личного знаю, что его дочь Александра, а потом внучки и правнучки рисовали хорошо. Две — архитектор Анжела Архангельская и специалист дошкольного образования по рисунку Татьяна Чаброва — в своей профессии стали кандитами наук. Наверно, сам Игнат был заметной фигурой. Его первая жена умерла в родах. Второй стала Зося Городецкая. Её звали шляхтянкой, отец был управляющим имением какого-то помещика. Юная Зося влюбилась в могучего красавца Игната и готова была с ним бежать, а может быть, и сбежала. В данном случае воспоминания не точны. Но что точно, так это рассказы о большой новой избе, которую построили молодым, чтобы они жили отдельно от других родственников. От кого, я не знаю. В этой избе росли девять детей, и семь дочерей доживут до преклонных лет. Старшая Мария, моя бабушка Маруся, затем Анна; Елена, т.е. тетя Лена, заслуженная учительница РСФСР, жила в Ленинграде, ее муж Иван Алексеевич, белый офицер, в 20-ые годы входил в какую-то оппозицию и скрывался в Мерве. Александра или тетя Шура жила потом в Ташкенте на улице 12-ти тополей; с ее младшей дочерью Анжелой, по-домашнему, Лялей, мы ровесницы. Ольга, тетя Оля, учительница, была замужем за дядей Матвеем, и в войну они приезжали в Ташкент. Екатерина, её я не видела, и Ксения. У тети Ксени в Стрельне я провела лето 1954 года. Были еще два мальчика Григорий и Николай, но они умерли.

Помню (плюс мамины рассказы) прабабушку Соню, привезенную из Ленинграда, наверно, от тети Лены, во время войны в Ташкент. Маленькая беленькая старушка с косичкой серебряного отлива в широком длинном светлом платье с карманом, в нем удобная для ладошки книжечка, которую она раскрывала и словно читала, скорее проглядывала. Считается, что Зося на родине ходила в костел в Чашниках; понять, что в книжечке были молитвы, не трудно. Говорила она слегка гортанно, с белорусским произношением, а может быть, и с польским. Но голос не был старческим, не проваливался, в нем что-то переливалось, что-то прозванивало. После войны ее отвезли домой в Белоруссию, где она прожила еще несколько лет. Когда 22 июня началась война, прадеда Игната в Почаевичах не было. Он вернулся в опустевший дом и ушел к партизанам. Историки до сих пор не могут «посчитать» погибших белорусов: то ли каждый третий, или четвертый, а сейчас, словно выяснили национальность каждого, что шестой. Мой белорусский прадед умрет в партизанском отряде. Сильный Игнат Позняк умирал долго и трудно.

Наконец, семейные легенды пересеклись с историческими событиями. Фамилии образовались из прозвищ и отразили заметную особенность характера или жизни конкретного в прошлом человека. Талант художника проявляется в потомстве. Отец Софьи Городецкой был управляющим имения Бешенковичи графов Хрептовичей и жил в этом имении, так как там работала сыроварня. Имение Бешенковичи и село Почаевичи находились в Сеннском уезде Могилевской губернии близко друг от друга. По рассказам мамы, бабушка Маруся спокойно отправляла ее одну по короткой лесной дороге из Почаевичей в имение (это могло быть в 1920-21 гг., когда они туда ездили, маме было 7-8 лет). Жизнь в имении польского графа могла стать поводом называть белорусскую девочку Соню распространенным и любимым поляками именем Зося. Сам образ жизни отличался от деревенского быта, отсюда прозвище шляхтянка. Возможно, предки Матвея были для своих хозяев и раньше полезными или необходимыми. Тогда могло сформироваться представление, потом прозвище, « живет не по-деревенски, а как в городе», т.е. Городецкий (по-русски – городской). Причем, Городецких было много. Я сужу по неожиданно появлявшимся родственникам, когда они ехали через Ташкент. Это по рассказам. В письмах присылались фотографии никогда не виденных людей. Бабушка с уверенностью называла имена и степень родства с одним из первых заведующих кафедрой физкультуры САГУ кандидатом педагогических наук Федором Городецким (его сына Юрия хорошо знаю), с генералом Серегиным (погибшим с Юрием Гагариным), с генералом в Калининграде на фотографии с Марылей (его матерью?).

ДЕМИДОВИЧ МИРОН ЕФИМОВИЧ — ОБРАЗЦОВЫЙ И ЧЕСТНЫЙ

На огромный портфель деда Мирона я посматривала с надеждой ученицей пятого класса. Туда бы поместились все учебники и тетради. В нем были документы. Сейчас я держу не копию метрики, как в предыдущих страницах, а желтый маленький листок подлинника: ПАСВЕДЧАННЕ АБ НАРАДЖЭННI №36. Он выдан 17 января 1935 г. В справке дата рождения 4 августа 1880 года и крещения (с ошибкой в подсчёте нового стиля), родители: бацька Демидович Ефим Устинович и мацi Демидович Елена Тимофеевна, место рождения – село Почаевичи. Еще одна индульгенция для 30-ых годов: Спраука Почаевского сельсовета о социальном статусе – « является сын крестьянина». И еще протертая временем справка о Елене Тимофеевне, матери – крепостная крестьянка. По домашним данным батька Ефим Устинович был портным, и скорее всего без работы не оставался. Может быть, поэтому и выкупил вольную?

История фамилии Демидович в справочных изданиях дана по-разному. Имя Демид происходит от Диомид. Церковная правильная форма имеет перевод с греческого – божественная власть и называет так святого мученика, врача, «поучавшего больных Христовой вере». Он мученически скончался в третьем веке. Среди Демидовичей врачами стали мама (невропатолог), моя младшая сестра Татьяна Николаевна (стоматолог) и моя племянница Ирина Сергеевна (невролог). Тетя Ксеня (Варкулевич по мужу) прошла войну медсестрой или все-таки врачом – не знаю. Фамилия встречается в Польше, Украине, среди евреев из этого ареала. Еще в 17-18 веках ее находят у «знатных персон из славянского московского купечества». По сведениям Википедии, Дземiдовiч—белорусская фамилия. Все годы жизни и службы Мирона Ефимовича неслучайно подтверждаются документами. Во второй половине 20-ых и в 30-ые годы в Азии окажутся сосланные белорусы. Например, Степан Иванович Лиходзиевский, в будущем доктор филологических наук, специалист по творчеству Анатоля Франса. Он читал нам лекции на филфаке САГУ. Документы моего деда доказывали добровольное присутствие в Средней Азии.

К «оправдательным» принадлежало Удостоверение по воинской повинности. Привожу текст полностью: « Дано сие заведывающему Тохтамышским двухклассным русско-туземным училищем М. Демидович в том, что он состоит на службе во вверенной мне Инспекции с 1-го сентября 1910 года. Пользуется правами государственной службы. Ни в чем предосудительном не замечен; является образцовым и честным работником. Все документы находятся в канцелярии Инспекции. Инспектор народных училищ Закаспийской области. Подпись. Делопроизводитель. Подпись. Печать инспектора». Удостоверение напечатано на бланке: «Министерство Народного Просвещения. Инспектор народных училищ Закаспийской области. 23 сентября 1916 г. № 2484. г. Асхабад». Сохранилась копия Трудового списка служащего, изданная в Ашхабаде в 1935 году, аналог современной трудовой книжке. Основание для существования подобного документа подкреплено помещенным Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 21 сентября 1926 г. за подписью теперь уже исторических лиц: А.Цюрупа, Л. Фотиева. Каждая запись подтверждается справкой и некоторые из них сохранились. После обязательных общих сведений: родился в 1880 году 4 августа, национальность – белорус, социальное положение – учитель, образование среднее, профессия педагог со стажем 25 лет, беспартийный, член профсоюза – Рабпрос, на военном учете не состою – начинается раздел Данные о прохождении службы. Трудовая деятельность моего деда началась 1-го сентября 1896 года, т.е. в 16 лет, и справка №343 от 20 июня 1926 года (на белорусском языке Пасьвядченьие) свидетельствует, что «Дземiдовiч Мiрон Яухiмов запрауды был настаунiком школы граматы у Пачаеускiм селе з 1896 па 1901год». Вероятно, грамотная семья портного способствовала раннему обучению Мирона или Миры, как называли его родители, а младший брат именно так сделал надпись на поздней фотографии. Природные данные старшего сына, получившего первые ступени знаний в сельской школе, развились самостоятельно настолько, что Мирон стал в той же школе учить младших ребят.

В будущем дедушка учил своих дочек и внучек так быстро и легко, что мы все миновали первые годы школьного обучения. Маму отдали в четвертый класс, меня в третий, и никакой адаптации не понадобилось. Мирон уволился 1 сентября 1901 года, когда ему исполнился 21 год. Следующие десять лет в трудовом списке пропущены. Именно в 21 год в царской армии начиналась солдатская служба. Я не знаю, как пошел дед служить — по жребию или по желанию, оставался ли он после обязательного срока или нет. Служил он писарем, и начальство было им довольно. Безукоризненно грамотный с красивым разборчивым и чуточку нарядным почерком, ладный, ловкий, воспитанный. По служебному уставу он имел какие-то привилегии. Но после 1917 года вспоминать, не говоря о том, что указывать в Трудовом списке военную службу в царской армии, было просто неблагоразумно, если не опасно. Однако уже в 1910 году он находился в Ашхабаде, где выдержал экзамен на звание учителя начальных училищ при бывшей Ашхабадской мужской гимназии. Такое удостоверение на бланке Мервского районного Исполнительного комитета от 25 мая 1930 года №4729 за подписью зав. райгорно Хакимова и секретаря А.Долгова есть в бумагах деда. В документе указано основание для его более поздней выдачи: Удостоверение, т.е. подтверждение, Ашхабадских педагогов А.Высоцкого и А.Совиной с соответствующим посвидетельствованием подписей. Учительское служение деда в Туркмении закончилось 16 декабря 1936 года. Учитель в поселке Камененск, в Атамышском двухклассном русско-туземном училище, заведующий Кизил-Арватским русско-туземным училищем, заведующий Тахтамышским русско-туземным училищем. Такова служебная география Мирона Ефимовича с 1-го сентября 1910 года по 20-ое мая 1919 года. Его педагогическая деятельность пришлась на становление и развитие светской формы образования в Закаспийском крае царской России. Начиналась эта реформа в конце 19-го века при Куропаткине А.Н. Обучение в русско-туземных училищах напоминало принципы европейского образования. От первоначального недоверия местных жителей в 20-ом веке установился интерес к более короткой и легкой системе знаний. Русско-туземное обучение давало знания русской и туркменской грамоты, арифметики, вероучения христианского и мусульманского. Азы знаний сыграли роль в просвещении народа и формировании национальной интеллигенции. Такой вывод сделала туркменская исследовательница Ходжакулиева Б.А. в своей диссертации «Народное просвещение Туркменистана в колониальный период»(1881-1917).Ашхабад.1996.

Имея постоянную государственную службу, мой дед в 1912 году поехал на родину и обвенчался с Марией Позняк. Наверно, любовь была с первого взгляда. До последнего дня жизни он звал Марусю душечкой. Революционные потрясения докатились до Туркмении в 1919 году, и семья Демидович через Каспийское море, как путь более короткий, летом девятнадцатого года приехала на Северный Кавказ. Дедушка нашел работу в Пятигорске учителем профессионально-технической школы. Здесь они прожили два года и в сентябре 1921 года вернулись в Туркмению. Местом постоянного жительства стал Мерв, Оренбургская улица, № 46. Две комнаты с деревянными полами стали наемным жилищем на долгие 15 лет. Большой дом принадлежал русскому хозяину, и комнаты были заселены приезжими. Во дворе с редкими деревцами вдоль забора стояли хозяйственные постройки и сараи. Бабушка Маруся завела хозяйство: домашнюю птицу, кабанчика и общую любимицу корову по кличке Жданка. Мама рассказывала, как в хлеву ложилась под спокойную Жданку и прямо из вымени выдаивала в рот молоко. Наверно, кто-то помогал Марусе с хозяйством. Ведь дед был на работе и ездил по Туркмении. Бабушка как старшая дочь в семье Позняков присматривала за младшими сестрами. Теперь, устроившись сама, старалась вытащить их из деревни. В разные годы жили в Мерве, работали в других туркменских городках Елена, Ольга и Шура. Росли свои две дочки, которые даже ревновали маму к теткам, окруженным вниманием и заботой больше, чем девочки. Мирона Ефимовича помнили оставшиеся работники просвещения. Его назначают 10 октября 1921 года заведующим школой-интернатом им. Махтума Кули. Подобные учебные заведения создавались для детей кочевых туркмен и требовали большой ответственности. В этой должности дед проработал 7 лет. Остались фотографии за несколько лет, где вокруг группы преподавателей множество ребятишек, одинаково одетых в форменное платье. В 1927 году Мирон Ефимович Демидович переходит работать в Мервский педагогический техникум учителем русского языка. Это уже иной более высокий уровень образования. Из скупых дедовских рассказов я помню нотки сожаления в голосе, когда он говорил, что его не пускали к такой работе из-за отсутствия соответствующего диплома. А он, видимо, надеялся и готовился к экзаменам, упоминая лекции в Ташкенте Николая Петровича Кременцова, у которого через двадцать лет училась я в университете. Однако в педагогическом техникуме его ценили. Свидетельствуют записи в трудовом списке: из преподавателей его назначают временно заведующим, что длится два года. Затем приказ о должности преподавателя на полгода и снова дед заместитель заведующего. И продолжалось так с 1927 по 1934 год.

Приказы о смене должности чередуются с поздравлениями по новым принятым датам и, что для меня важнее и интереснее, попадаются приказы индивидуальные, за личную работу деда: 13 марта 1931 года выражена благодарность за проявленную энергичную работу в Мервском педтехникуме. Помимо периодической прибавки к зарплате в размере 60 рублей (общее положение о периодических прибавках) Мирон Ефимович в 1933 году получал 20% надбавку в размере 33 рублей в месяц. 1 мая 1935 года в ознаменование пролетарского праздника за добросовестную работу он премирован месячным окладом. К этому времени Демидович преподает общеобразовательные предметы на Счетоводно-бухгалтерских курсах, где происходит та же передвижка с преподавателя на заведующего. Возможно, проблема кадров была действительно острой, хотя к середине 30-ых годов она решалась, но решалась количественно, а не качественно. Занимать кресло хотелось, но работать умения и способности не было. Формулу признательности и награды я вижу в приказе №272 от 2 октября 1934 года: « За исключительно добросовестное отношение к делу и умелое преподавание премировать 250 рублями. Директор Филатов». Привожу еще один документ, отпечатанный в типографии Наркомместпрома города Мерв тиражом в 3 экземпляра. Два сохранились в «историческом» портфеле деда.

Третий, видимо, остался в отделе кадров по месту работы. « Заведующему учебной частью счетоводно-бухгалтерских курсов Мервского бюро О.С.У. МИРОНУ ЕФИМОВИЧУ ДЕМИДОВИЧУ. По поручению партийной, комсомольской и профессиональной организаций курсов переподготовки участковых инспекторов Нархозучета парторг, комсомольский комитет и профком, отмечая Вашу заслугу в деле правильной постановки учебной работы, приносят Вам нашу пролетарскую благодарность. Заверяем Вас, Мирон Ефимович, что мы всегда с особенным удовлетворением будем помнить о Вас, как о хорошем преподавателе и лучшем товарище, на деле превращающем в жизнь лозунг вождя трудящихся т. Сталина «кадры решают всё». Парторг Худай Берганов. Комсомольский комитет Калинкевич. Профком Сахатов. 23 мая 1935г.» Тот же текст дан на другой половинке листа по-туркменски латинским шрифтом. От того эпохального времени сохранилось письмо деда старшей дочери, моей будущей маме, тогда студентке ТашМИ. Вот оно: «Дорогая Верочка! Ты писала о справке, я прочитал письмо и забыл. Вчера мама мне напомнила, что надо скорее послать справку. Ну, вот я посылаю. Живем мы по-прежнему: я ухожу в 8 с половиной часов утра и часов в 10 вечера возвращаюсь домой. Можно было бы днем приходить домой, но далеко, и я устаю. Я беру с собой молоко, хлеб. Мама возится дома. Ляля в 1 час уходит в школу, а возвращается к 8/30 вечера. Вот такое наше житье-бытье. Все здоровы. До сих пор не могу получить денег Екатерины Иосифовны на проезд. Никак не могу поймать завхоза. Вчера, наконец-таки, завхоза нашел. Деньги он получил, но не мог выдать, т.к. эти деньги по доверенности должен получить доктор Миронов, а его сейчас нет, он в Байрам-Али. Таким образом, не знаю, когда удастся получить эти деньги. Мы тебе послали после твоего отъезда 300 рублей. Первый раз вместе с деньгами Екатерины Иосифовны 150 руб., затем, кажется, 20 сентября 150 руб. Пиши, получила ли ты их? Пиши, как протекает твоя жизнь. Передай привет всем от всех. Целуем крепко. Папа.Мама.Ляля. 28 сентября 1935 г. Мерв».

Через год в феврале 1936 деду по закону № 100 ТССР установили 5-ую надбавку к зарплате – 50% в размере 109 руб.50 коп. Под №25 встречаю впервые приказ о предоставлении трудового отпуска за 1936 год с 10 октября по 10 декабря. Но уже в следующем пункте этой графы 20 ноября: « отозван из трудового отпуска для проведения и подготовки выпускных испытаний». Последняя запись в Трудовом списке: « Приказ №84 параграф 7 от 31 декабря 1936 года — освобождается от занимаемой должности по собственному желанию». Мирон Ефимович Демидович, отмеченный царским режимом как образцовый и честный работник, пролетарской властью назван хорошим товарищем и лучшим преподавателем, покинул Туркмению. В Ташкенте бабушка к приезду деда нашла участок для строительства жилья. Мельничный переулок понравился ей больше адреса на Новоульяновской улице. У хозяйки Нины Григорьевны Беловой они купили смежную комнату и пристроили к ней еще одну, входной коридор, зимой служивший кухней, открытую веранду – самое удобное место в среднеазиатском регионе. Полагалась также половина участка. Земля, условно разделенная, для меня достаточно долго была лугом с травой и полевыми цветами. Нине Григорьевне было много лет. Говорили, что ее муж работал в Персии (Иране), но умер давно. Она жила скромно, бедно и сдавала свою комнату. Дед-пенсионер снова устроился на работу в Художественно-учебный производственный комбинат преподавателем русского языка (1937-1941). На бабушке были домашние хлопоты, базар и помощь старшей дочери, вышедшей замуж. Младшая – школьница, пока шло строительство, жила у сестры. В 40-ых годах Ляля поступила в Институт иностранных языков на факультет немецкого языка. Последнее место работы дедушки — Профтехшкола МСО, где он обучал инвалидов Великой Отечественной войны (1941 -1953). В 73 года Мирон Ефимович ушел на пенсию и прожил еще 20 лет, сохраняя работоспособность и свежесть мыслей.

Бабушка пережила его на полтора года. МАМА ВЕРА МИРОНОВНА ДЕМИДОВИЧ. Вот ее первый документ – метрическая запись. «Из книги записей рождения за 1913 год Отдела записей актов гражданского состояния при Областном исполкоме № записи 116. Месяц и число рождения – 22 сентября 1913 года. Место рождения – город Мерв. Пол ребенка – женский. Имя и фамилия ребенка – Вера Демидович. Имена и фамилия и род занятий родителей – учитель Отамышского Русско-Туземного 2-х классного училища Мирон Ефимов Демидович и законная жена его Мария Игнатьевна. Оба православные. Священник Иоанн Паковский с диаконом Василием Безугловым Мервской Покровской церкви. С подлинником верно: Завед. Загса (подпись). Делопроизводитель (подпись). По реестру исх.№457 от 10/6 – 23 года». Мервская Государственная Нотариальная контора свидетельствует верность этой копии с подлинником ея(старая орфография), представленной в Контору гр. Верой Демидович. Взыскание сборов: нотариального и местного-50 коп. Копия эта предназначается к подаче в учебное заведение. Город Мерв Августа 29 дня 1927 года. По реестру №2308. Зам. нотариуса подпись гербовая печать. Гр. (т.е. гражданка) Верочка Демидович 14-ти лет накануне учебного года запасается копией метрики. В какое учебное заведение она пойдет? Десятилетний возраст нового государства требовал иной формы всеобщего образования. После закрытия начальной школы, гимназии, реального училища было установлено девятиклассное общее образование. Теперь его меняли на восьмилетку, сделав учеников выпускниками с неопределенным будущим. Об этой ситуации я читала в воспоминаниях Ольги Юрьевны Пославской, о еще более сложной в биографии сына Анны Ахматовой Льва Гумилева. В Мерве, где выбор был совсем не велик, мама, мечтавшая о пении (у нее было сильное и выразительное сопрано), получить согласие отца на жизнь «певички, актерки», конечно, не могла и выбрала двухгодичное медицинское училище. К моменту его окончания в 1929 году страна победившего социализма поставила барьер перед высшим образованием для непривилегированных сословий, в том числе учительских детей. Учиться в Мерве больше было негде. Вера Демидович едет в столицу Ашхабад и поступает на рабочие курсы.

Прочувствовав жизнь в общежитии и просто не дома, она меня уже, казалось бы, в другое время никуда не отпустила. Самостоятельная жизнь в Ашхабаде моей мамы, тогда шестнадцати — семнадцатилетней, отразилась на фотографиях. Надписи соответствуют возрасту, мечтам и надеждам юности. От Зои Маликовой, блондинки с короткой стрижкой и горящими глазами очень кратко: На память ВЕРЕ! – карандашом, и четко чернилами: 1928 г. Снимок в аккуратной рамочке из светло-серой картонки, указано место – фотография А.Ф.Кочеткова. Коканд. Значит, тоже приезжая. От нее же фото 6 марта 1932 г. И также: Вере! (С таким же восклицанием). Однако город другой – Мерв. А сама Зоя, повзрослевшая и похудевшая, глаза спокойнее и как-то строже. Надписи похожи, как и одинаковые стрижки и поза на фотоснимках, образ времени в наивности и доброте слов, в скромной бедной ограниченности нарядов. « Другу детства»- от Раи Юдиной. Ашхабад.8 января 1930 года. От Е. Лиленковой: «Вера! Чаще вспоминай наши студенческие годы, которые самые наилучшие годы в нашей жизни. Весенние дни 30-го года будут памятны для нас».10 октября 31 года. Гор. Мерв». Фото Шуры Ребриковой, переданное кем-то: «Для Веры. Ашхабад. Гоголевская 13». Большая фотография без имени дарителя. Видимо, указание города и числа (Ашхабад. ТССР.20 января 1931г.) и многозначительная надпись должны заменить имя: «В память о всех переживаниях совместной жизни, дни которой считаю самыми счастливыми в жизни. Не забывай их. Верусеньке».

Две маленькие общие карточки в разное время года. На одной одетые, зябнувшие молоденькие пролетарии, человек двадцать. Большинство ребят, девочек пять. Над ними плакат «Коминтерн—друг пролетарской»…Последнее слово (может быть, молодежи) не отпечаталось. На обороте надпись маминым четким почерком: Драмкружок при Ашхабадском медполитехникуме совместно с гидротехникумом и сельскохозяйственным. Снимались 19 декабря 1929 г. Ашхабад. Действующие лица в «Шлаке». Мама сидит во втором ряду вторая справа. Трое ребят в центре держат большой плотный лист с непроявившимся текстом. Другой снимок, явно более поздний, но участники кружка, как будто, те же. Девушки даже принаряжены – в разных блузах на выпуск и в разных позах. Мама стоит на переднем плане вполоборота. Это все Ашхабад. О чем могло быть театрализованное действо «Шлак»? В начале 30-ых годов среди производственной прозы появился роман В.Попова «Сталь и шлак». Студенческий спектакль вряд ли мог заинтересоваться им. Для молодежи тех лет шлак означал пустую породу, вторичное сырье, при негативной оценке человека синонимичен отбросам. Но ставить пьеску о недостатках, только критиковать, без возможности перевоспитания и уверенности в счастливом будущем не характерно ни для времени, ни для молодежной аудитории. И, конечно, нужны были комические ситуации с « бывшими», несознательными, не соответствующими передовым идеалам. Скорее всего, пьеса «Шлак» именно была такая воспитательная. Я вспоминаю мамин рассказ. Когда она вышла замуж, Николай Николаевич Зимин спросил ее: «Хочешь, я построю тебе дом?» (В тот период 1936 года у него такая возможность была). Ответ мамы: «Ты что?! Думаешь, я какая-нибудь буржуйка!?» К сожалению, это не выдумка. К счастью, для всей семьи, что мама оказалась такой несознательной. Приближался 1937 год, работа отца над проектом медицинского института по всесоюзному приказу и приказом Ф. Ходжаева. Тогда все обошлось.

Через два года девятнадцатилетняя Верочка студентка-медичка в Ташкенте. Худенькая стройная, большеглазая, по-прежнему коротко остриженная, но с уложенными волнами волос и на одиночной портретной фотографии, и на общей в химической лаборатории среди студентов, и в открытом платьице-сарафанчике. Верочка всегда была фотогеничной. Территория старого ТашМИ с зелеными насаждениями и лужайками была местом для подготовки к занятиям, экзаменам, местом отдыха. Сохранился любительский четкий снимок двух подруг, Веры Демидович и А. Польянц. Студенческие годы пришлись на время первых успехов ташкентской медицины и стали союзом талантливых учителей и способных учеников. Лекторы были известными профессорами, учеными, оказавшимися в Азии. Кто-то в правительственной командировке, кто-то в неофициальной ссылке, по состоянию здоровья. Научные заседания войдут с тех пор в жизнь ТашМИ как форма постоянных контактов. Иногда, между ссылками, возвращался Войно-Ясенецкий В.Ф. Невропатологию читал профессор Захарченко, ученый с неординарными взглядами. Позже он был вынужден уехать из Ташкента. По-моему, именно его лекции сделают маму невропатологом. Разбирая после ее смерти обнаруженные книги и бумаги, я увидела объемную книгу с большой вложенной фотографией. Это был учебник – лекции по нервным болезням Захарченко и его фотопортрет. Когда – то мама мне говорила о его лекциях, где затрагивались темы, не рекомендованные как запрещенная информация, в том числе проблема наследственных заболеваний. Сегодня она одна из острых: с одной стороны, решаемых, с другой, непредсказуемых для потомства.

В июле 1936 года Верочка Демидович закончила институт. Через год 16 августа 1937 года начинается ее трудовая книжка: зачислена на должность ординатора нервной клиники Ташкентского медицинского института. После окончания ординатуры с мая 1940 года она работает врачом-ординатором в Институте неотложной помощи. В январе 1942 года как военнообязанная откомандирована на работу в эвакогоспиталь, где принята на должность заведующей физиотерапевтическим кабинетом. 31 августа1943 года маму откомандировали в распоряжение Народного комиссариата здравоохранения Узбекской ССР. Через неделю она возвращается в Институт неотложной помощи как врач-невропатолог физиотерапевтического кабинета. В сентябре 1945 года ее переводят в ТашМИ ассистентом в клинику нервных болезней. Таким образом, Демидович Вера Мироновна проходит хорошую школу невропатологии в разных коллективах, наблюдает индивидуальную деятельность научную и практическую, лечебную и педагогическую. В 1947 году ей присвоено ученое звание ассистента. В ТашМИ мама проработает 30 лет. Через клинику ТашМИ проходят больные, для которых именно эта клиника их последняя надежда. Ассистент Демидович ведет разные палаты и мужские, и женские. А потом появились детские. Жалующиеся «Головка болит», на резкое ухудшение зрения до полной неожиданной слепоты, на последствия и осложнения после незаметно прошедших болезней – все это было и много раньше. Но война, переполненный эвакуированными город, отсутствие средств, лекарств, сложности диагностики и т.д.

Все налаживалось постепенно. В ТашМИ стали принимать маленьких страдальцев. Их поручили ассистенту Демидович. Пробы, предположения, неудачи, редкие успехи, возникающий собственный опыт определили профиль научной работы. С сообщениями о них мама выступала на издавно практиковавшихся научных ежемесячных конференциях. Наименее исследованной оставалась проблема детских головных опухолей. Она стала темой кандидатской диссертации. Защита состоялась 9 мая 1951 года (тогда день Победы не был еще праздничным). Заседание проходило в зале заседаний ТашМИ, т.е. на втором этаже в актовом зале бывшего кадетского корпуса, где разместилось несколько клиник. Мамина защита была второй. Присутствующих было уйма. Я не помню маму на защите. Но была поражена темпераментным выступлением профессора психиатра Детенгофа. Потом цветы, подарки (книги), и в наш двор на банкет. В декабре мама получила вызов в Москву — в Высшую Аттестационную Комиссию. Веру Мироновну Демидович обвинили в космополитизме. Борьба с вражескими элементами среди интеллигенции, низкопоклонством перед Западом определилась с 1948 года. Поводом стали разногласия в расшифровке кардиограммы Жданова – инфаркт или сердечная недостаточность. Через три дня больной скончался, и медсестра Л.Тимашук доложила о несогласии с врачебной позицией. Якобы недосмотр врачей был объявлен вредительством, а медсестру наградили орденом Ленина. В литературе, искусстве, науке, медицине особенно, начинается поиск врагов. Термин «безродный космополит» становится обвинительным приговором. Преследование «врачей-убийц» соединяется с открытым антисемитизмом.

Мама «соответствовала» распространявшимся партийным установкам: Фамилия-Имя-Отчество бесспорно ветхозаветного происхождения, и в ее отчестве повторялось имя академика медицинских наук Мирона Вовси. Тема диссертации «Опухоли головного мозга у детей» восстанавливала словосочетание «кровь христианских младенцев». Кроме того, она жила далеко от Москвы, и, значит, в Азии уже плодились враги. Вот только отсутствие сносок на советских авторов оставалось упрямым фактом, который опровергнуть было невозможно. Через много лет мама и от нее я получили подтверждение, что ее работу помнили как одно из первых исследований этой сложной и, конечно, трагической темы. В годы моей работы замдекана вечернего и заочного отделения филологического факультета ТашГУ на старшем курсе учился взрослый женатый студент с четырехгодовалой дочкой. Неожиданно он перестал ходить на занятия. Учился он хорошо, и его отсутствие из-за работы уже бывало. Когда он появился, по внешнему виду было заметно, что, видимо, что-то случилось. «Заболела дочка. Врачи не могут определить, что происходит». Я дала ему мамин телефон, чтобы спросить, кому еще можно показать ребенка. Мама захотела увидеть девочку. Через несколько дней семья полетела в Москву. Подробности я узнала не сразу, а у мамы спрашивать не стала. Вера Мироновна сказала родителям, что может быть, поможет нейрохирург. Такие операции в Москве уже делали. У приезжих не было никакого официального направления. Чтобы его получить, требовалось немало времени. В институте они пробились на прием. Узнав, что девочка из Ташкента, врач спросил: «Кто вас направил? Демидович?» Опухоль оказалась, как и предположила мама, неоперабельной. Через три месяца студент показал фотографию красивой девочки: «Здесь она уже ничего не видит, но как живая».

Тогда для мамы все закончилось, она вернулась в клинику, но детской невропатологией больше не занималась. Я не знаю, насколько приведенный эпизод скажется в ее дальнейшей врачебной жизни, но ученое звание доцента ей так и не дали. Вопреки кадровым установкам высшей школы она вела и лекции, и практические занятия, была постоянным консультантом в неврологическом анамнезе пациентов других клиник, ее постоянно звали на срочные вылеты медицинской авиаслужбы, в просторечии «воздушки», и она не раз привозила из районов тяжелобольных. Бескомпромиссным было ее участие в призывных комиссиях. Если В.М.Демидович была на осмотре призывников, остальные врачи чувствовали себя спокойно. Параллельно она занималась научными исследованиями. Когда вырисовалась тема возможной докторской работы и появились первые публикации, маму попросили «негнущимся» голосом передать все наработки ее ровеснице, застрявшей и бесперспективной в науке. Вера Мироновна, молча, отдала всё. И ушла из ТашМИ. В тот же день 26 августа 1972 года ее приказом о переводе зачислили на кафедру нервных болезней в Среднеазиатский Медицинский Педиатрический Институт. Маме исполнялось 60 лет. И в том, и в другом медицинском учреждении кафедрами руководили ее бывшие ученики. У первого через несколько лет началось неизлечимое в тяжелой форме неврологическое заболевание.

Вера Мироновна окажется долгожителем и действующим специалистом. Она, как и раньше, следила за всеми новинками медицины и консультировала даже по телефону, кому-то из молодых врачей передавала личный бесценный опыт собственных наблюдений и рецептурных сочетаний. Жизнь и смерть ее все-таки щадили. Мама, конечно, болела тоже, но диагноз чаще всего ставила себе сама. Так было с обнаруженным возрастным диабетом, который не отражался в анализах, в серьезном воспалении легких, который вылечили в туберкулезной больнице, хотя палочек Коха так и не нашли. Последний день ее жизни начался телефонным звонком мне. Я была через 15 минут. Она самостоятельно переодела ночную рубашку и, ойкнув, сказала, что надо привезти Галину Александровну Кареву, офтальмолога: «что-то кольнуло в глазу». И легла бочком на кровать. Заснула? нет. Отключилось сознание. Никаких стонов не было. Дышать стала временами тяжело. Так продолжалось день-ночь. Пришла Наташа Озерная, верная, палочка-выручалочка, опытная медицинская сестра, соседка. Пришла Инна , врач, моя ровесница и подруга детства, тоже соседка. Я понимала, но как-то со стороны. Наступило утро и снова день. Это был день моего рождения. Прошли часы, когда я родилась. Танечка позвонила из Киева, что вылетает. Время приблизилось к пяти вечера. За окном зима, январь. Мама ушла. Фамилия ДЕМИДОВИЧ среди моих предков закончилась.