Из всего есть выход Разное

Ризо Ахмад

Каюм Олимов только что вернулся из заключения и пришел домой к Субхановой устраиваться на работу. Она работала в Каганском райпо управляющей, и хотя был уже поздний вечер, ее еще не было. Это ему сказал дядя Петя, старый бухарский еврей Пинхас, управляющий ее домом. Сказал он это тоном: давай отсюда, нечего тут у барского крыльца, на что Каюм не обиделся ни чуточки: цель была поставлена и надо ее решить, а с мелочами он давно свыкся. Каюм постоял еще и хотел было уйти ждать на улице, но его увидел и радостно окликнул Рахимжон, муж Субхановой, идущий вниз с голубиного чердака. Они прошли на террасу, сели за стол  и завязали разговор.  Рахимжон был в высшей степени замечательная личность.

Высокий, стройный, совершенно сухой красавец, он не походил на свои 40 лет, а был внешне еще юношей. Он был великий голубятник и его в жизни ничего не интересовало, кроме них. Это была его страсть, ради которой даже можно спокойно умереть, а сам был полная и необъятная голубиная энциклопедия и самая значительная личность на бухарском воскресном птичьем базаре. К нему все обращались за консультацией и советом и он мог ответить на любой вопрос на эту тему, он даже решал тут все споры и торги, он также покупал, чтобы тут же продать, разумеется с выгодой, или продавал принесенных с собой, чтобы здесь же пополнить свою голубятню другими, коих голубей у него не оставалось или оставалось всего ничего. Он в своем этом мирке был совершенно счастлив, и если бы не ругань, угрозы, попреки и поношения в его адрес от женушки Субхановой, то он сам давно превратился бы в какого чубарового, хохла или акробата. Унижать и оскорблять любого, а особенно муженька, Субханова была мастерица, но рожала от него исправно, вот уже пятый ребенок ревел сейчас на кухне и его никак не могла успокоить тетя Вера – домработница из русских.

Вскоре пришла и Субханова. Все услышали звук подъехавшей машины, Рахимжон вздрогнул, а как стукнула дверь машины, быстро ретировался куда-то  в глубь сада, оставив гостя одного. В калитку вплыла толстая и круглая фигура Субхановой. Она была маленького роста и слишком толста, с огромной головой без шеи и походила бы на два ровно крутящихся шара, один большой по земле и нанизанный на него другой поменьше, но она была хромоножка и оба шара при ходьбе то уходили вниз при левом шаге, то вставали друг на друга при правом. Огромные ее глаза, рот и нос источали, казалось, вечно застывший спесивый  и зловещий вид большого местного начальника и им помогали в этом боевой окрас вечного воина: густо наложенная краска и толсто нанесенная белая пудра.

Появления ее словно никто не ожидал, и ей пришлось зычно выкликать всех служивых и детей, что стали выходить из дальних комнат и из под диванов.

— Дядя Петя, почему не убран въезд.
— Убирал я.
— Уберите еще. Сейчас. Тетя Вера, кушать готово? Я голодна.
— Готово милая, готово. Вы будете переодеваться или сразу стол накрывать.
— Сразу давайте. Отдохну час, а потом в обком. Вызвали. Рахим! Где Рахим?
— Я здесь, я здесь. Как вы себя чувствуете, дорогая? Не устали? Может ножки ваши потереть?
— Ты опять на чердаке. Может тебе туда и кровать поставить. Ух, чтоб свалился и умер, горя бы не знала.
— Зачем вы так, дорогая? И вовсе не на чердаке я был. Вот собирал вам вишню. Вы же любите кисленькое. О вас беспокоился, прочитал  сегодня Ибн Сину о лечебном голодании. Чрезвычайно полезная вещь, я вам должен сказать.
— Об этом и не говори. Я не могу голодать. У меня потом голова не работает. Сайфи, Муниса, Супия, Сара – где вы?
— Мы здесь, мамочка, — дети выстроились в шеренгу и взяли под козырек.
— Когда пришли? Кто привез? Ах да, я же шофера посылала. А это кто?
— Здравствуйте. Каюм я. Сосед ваш.
— Чего пришел?
— Поучить вас уму – разуму. Я вижу, хорошие порядки в вашем Париже. Вот лежит дитё и разрывается. Это же кто смотрит за ним? И почему у вас у всех нету сердца? А вы, — обращаясь к тете Вере, — тощая и безжалостная женщина, рядом и ноль внимания. Что, соску трудно дать?
— Дайте ему соску, я посмотрю, ответила тетя Вера, отрываясь от стола, если только возьмет, у вас, старый хрен, эту соску, потому что большой уже и умный и хочет маменькиного молока, а у мамочки…
— А у мамочки, — перехватил мысль Каюм, —  молочка нету, потому что у мамочки времени нету, то обкомы у нее, то оптовые ярмарки, закупки и распродажи. Я уже не говорю про подношения каждому стоящему начальнику – тоже ведь головоморочка. Отсюда и молока нет. Где ж ему быть?

Субханова испуганно  оглянулась по сторонам и вскричала:
— Заткни рот поганый, старый козел! Кто тебя звал сюда? Я всё про тебя знаю. Вон!
— Стоп, милая Субханова. Я знаю, что вы про меня знаете. Но вы же сами же и звали, когда два дня назад просили продать китайскую мельницу, что у вас на въезде большое место занимает. А вы раз вы начальник, воздержитесь. Я негодяй, но вас предупреждали. А теперь пойдем на кухню.   

Умиротворенная речь Каюма подействовала на Субханову, они зашли на кухню.
— Молока на самом деле нет? – спросил Каюм.
— Откуда?! Уже вторую неделю. Раньше никак такого не было. Старшие аж до двух лет пили и проблем не было. Сами потом отказывались и переходили геркулес и другие каши. А этот только мое молоко требует, другое  не хочет, голодает.
— Всё ясно! Тетя Вера, горчица есть? Дайте. И готовьте теплое молоко. Открывайте грудь, Субханова.
— Ты что?! Ты опять?!
— Открывайте, открывайте свои бокалы, полюбоваться, — сказал Каюм, близко подошел к хозяйке и ловким резким движением раскрыл ее кофту на ней и убрал наверх открывшийся лиф. Два  огромных шара обнажились и Каюм быстро намазал горчицу тонким слоем на оба соска. – А теперь возьмите, мамаша, ребенка. Сначала к одной сиске, потом к другой. Давайте, давайте.

Ребенок, узнав руки матери, потянулся к левой, почувствовал языком горькое и заплакал.
— Переверните и дайте другую.

Процедура повторилась и ребенок начал кричать сильнее.
— А теперь дайте его мне. И молоко дайте.

Ребенок сначала нерешительно, а, почувствовав, что и коровье молоко, льющееся тонкой струей ему в рот, тоже ничего за неимением материнского, жадно стал пить и в секунды осушил двухсотграммовую бутылочку, потребовал еще.

— Всё, всё, дружочек. Как зовут-то? Шухратик. Больше нельзя. Коровье молоко оно с неривычки будет тебя немножко крутить. Сегодня, тетя Вера, он продрестается, так что готовьтесь. А через два часа можно еще покормить. А сейчас спать.

Шухрат благожелательно посмотрел на него, улыбнулся, потом засмеялся, помахал уже в сытом полусне розовыми ручками и ножками, так что Каюму пришлось спеть всего два куплета Сунбулы, как ребенок прекратил на время свое земное существование. Но Каюм продолжал петь еще некоторое время, а потом был передан домработнице с вопросом:

— Люлька или бешик? Бешик – это хорошо, вам же меньше работы.

Субханова была теперь радостна, потому оставила его за столом обедать и даже позвала ненавистного мужа, чтобы они выпили по стопочке, сама не пила.

— Так вот, милая Субханова. Сколько вы хотите за трухлявую китайскую мельницу?

— Она на балансе райпо и должна быть продана за 10 тысяч.

— Ого, базарная цена почти жигуленка… Но… Но я  принесу вам 20 тысяч, если вы согласитесь с моим планом. За труды  возьмете меня на работу и навяжете мне свое внимание.

— Не балагурь, красавец. Ближе к делу.

— Так вот, вы даете мне грузовую машину. Мы загружаем мельницу, а человек, к которому я ее отвезу даст мне 10 тонн прогнившей картошки.

— Зачем мне твоя гнилая картошка?! Фу!

— Не кипишитесь раньше времени, ладно. Не сечете, так слушайте умного человека. И не давите на мой авторитет. Так вот я привезу эту картошку к вам на базу, отсортирую ее заберу хорошую. Может тонна выйдет, может две. И она для вас, считайте,  пропала, всё – нету. Остальное проведите по накладным, как отборную, высший сорт. У вас в рабочий день оптовых покупателей от 20 до 40. Ваш зам пусть каждого такого обяжет купить у меня не менее 200 кило по рыночной цене. И пусть каждому сует под нос накладную, чтобы видели, что всё законно. А насчет гнили, пусть скажет, что обязали. В качестве приза пусть каждый купит себе или жене по одному дефициту, не больше. Я за неделю верну вам двойную цену мельницы. Понятно?

Еще никто не удивлял Субханову два раза за один час. На том и порешили. А через неделю Каюм Олимов стал завхозом базы ее райпо, а еще через три они со старым еврейским дядюшкой Пинхасом  поменялись местами. Теперь Каюм управляд домом Субхановой. Дети и муж ее были от него в восторге: с Рахижоном они были на равных и в полном уважении, чего тому до этого времени не хватало, и много времени проводили вместе за бильярдом и голубями, а для детей Каюм требовал каждую неделю умные игры и конструкторы, а над ними они вместе ломали головы. Тетя Вера была тоже  очень даже очень довольна: мясо и другие продукты, а также нужный домашний инвентарь подавались сразу и самые лучшие. А уж работать в саду для Каюма было великое удовольствие.

Но главное скрывалось в обширном подвале Субхановой, где прятался самый – самый дефицит, уже вроде бы проданный на базе райпо, ну а здесь ждущий  отправки на рынки подальше и в другие области своего щедрого покупателя. Возил его сам Каюм сначала на каких-то левых машинах, а потом на своей, личной. Так что его присказка: кто бы ни дал, а он даст больше, оправдывалась долго, пока не наступили новые времена.