Детдом имени Пушкина и конюшня «Злюка» Разное

Ризо Ахмад

Отец мой воспитывался в детском доме аж до 18 лет. Детдом был не сиротский, а для маленьких правонарушителей и трудновоспитуемых, с которыми не справились обычная школа и родители. Поэтому детдом был, можно сказать, — трудовая колония: всё по-военному, а не хочешь – карцер холодный от суток до семи и другие методы воздействия. И был этот детдом на самообеспечении (как профессор педагогики, я считаю это лучшей формой воспитания: когда человек научится честно зарабатывать, он другую жратуху уже не знает или забудет): овощи и фрукты из своего огорода и сада, а деньги на хлеб, одежду и всё остальное все воспитанники вместе с учителями – мучителями и воспитателями – надзирателями зарабатывали на уроках труда и внеурочных занятиях.

Были и курятник с яйцами для каждого воспитанника через каждые два дня, больше у кур нести не получалось, и коровник с 10 коровами. Когда коров выводили по весне и до первого осеннего дождя на недалекие луга пощипать сочную траву и поорать вдоволь, ища суженого огромными глупыми глазами и требуя хоть какого бычьего к себе внимания, было страшно смотреть, как болтались и как только не отрывались у них вымена, каждая сиска размером с школьный глобус, стоящий на шкафу в учительской. С такими выменами, казалось, можно было залить большую речку Зарафшан, а уж арык с откопанным самими воспитанниками и обсаженным высокими тополями озерцом для купания – уж точно, на спор пойду с кем хочешь. А и то, молоко доилось исправно и шло по утреннему стакану каждому или на всякие каши. А уж в кашах была мастерица наша повариха тетя Фарида – толстенная и добрая старая татарская бабариха.

Директор с завхозом как-то вознамерились к громогласному восторгу всех пацанов завести для роста десяток жеребят, еще не зная – продать, как вырастут, или пригласить учителя учить детей верховой езде. Знали бы все они, чем эта затея через 2 года обернется. А пока все пацаны ухаживали за жеребцами, как за собой не ухаживают: поили, кормили как надо сеном и овсом, мыли с щеткой и просто ласковыми руками, расчесывали волосы на хвосте и гриве, водили на те самые луга, чтобы те вдоволь побегали, порезвились и повалялись.

Прошло больше двух лет и жеребцы стали великолепными конями и кобылами – трехлетками. И стать, и бег великолепный, и сила появилась недюжинная, выдерживали даже толстого завхоза Мурод-ака на своих хребтах без проблем и спокойно тащили по очереди, каждая лошадь во время своего дежурства, школьную телегу с дровами, углем и продуктами из города.

Директор детдома Уктам Мирзоев был душа всей этой честной братии, а без этого нельзя в таких компаниях, где всё думается и решается не по закону или сердечному велению, а по понятиям. Он и поставил на общем собрании вопрос о лошадях. Он поначалу убедил уважаемую честную пацанскую братву путем арифметических выводов, изложенных им тут же на классной доске, что как минимум троих лошадей надо будет продать: нужно всему составу из 80 воспитанников обновить сапоги. А на оставшиеся деньги можно будет прикупить еще трех жеребят и 20 мешков овса. Базара нет, — ответило собрание, но кого из лошадок будем отправлять в отставку, то есть продавать?

И вот тут разгорелся долгий и отчаянный спор и в актовом зале даже начали вспыхивать стычки. Тогда Уктам-ака решил остановить собрание до завтрашнего дня, а пока атаманов классов (так тогда называли неформальных лидеров) найти согласие между всеми (сейчас это бы назвали консенсус).

Но следующий день не принес облегчения. Атаманы называли имена, то есть кликухи разных лошадок и вопрос не сдвинулся со своего места. Тогда опять слово взял Уктам-ака:

— Ребята! Вы теперь люди грамотные и можете размышлять не только кулаками. Поэтому возьмем другой способ выражения свободы, так сказать, воли. Я предлагаю, пусть каждый из вас напишет на куске какой бумаги имена, тьфу, прозвища трех лошадей, которых следует в отставку, опять тьфу, продать. А три избранных вами уважаемых пацана, так сказать — счетная комиссия, подсчитают, на каких лошадях следует остановиться.

На этом порешили и забурчали о том, какой головастый их главный… Подсчет показал, что на рынок большинством голосов отправят кобылу Гульку, и коней Рому и Зеленого. Вы бы видели, как плакали и лезли в драку Леха Руднев, Аюб Ибрагимов и Гриша Бутхузи. Их так и не успокоили, хоть и обещали всем миром, что вновь приобретенные жеребята будут только их воспитанники и получат только их собственные кликухи — Нахал, Бузрук (Большой) и Картавый. На том, вроде, и покончили, хотя те трое долго еще не успокаивались и не вышли из конюшни на ужин. Потом атаманы заставят их поужинать сквозь непрекращающиеся. уже тихие, слезы и взять презентованные им от всех без исключения пацанов и воспитателей кусочки плиточного шоколада «Дашенька». Разданные на ужин эти кусочки никем не были съедены, а отправлены в руки этих троих. Те и побегут с утра в конюшню, чтобы вдоволь накормить шоколадом своих лошадок, а другим, тянущим морды из своих стойл на неожиданный запах, — показывать кулаки и матерно ругаться.

Всё рухнуло через 3 дня. В кишлаке расположился конный эскадрон, а когда пацанская орава после уроков повела своих коров и лошадей, командир эскадрона товарищ Бушуев, смотря на этих красавцев, что-то про себя смекнул, переглянулся тут же со своими, получил от них глазное одобрение и пошел прямиком к председателю колхоза и председателю сельского совета. Те поохали и поахали, но что поделаешь, если красный командир говорит от имени советской власти и большевистской родины, показывает на своих кляч и задает вопрос: как же я достану этих врагов мирового пролетариата – басмаческое это отродье Мадамин-бека?, а также заверяет, что в случае неоказания помощи будет вынужден сообщить в Ташкент и даже в Москву, а там, уж не сомневайтесь, применят все меры революционного воздействия. Пришлось всем троим идти к директору Уктам-ака. Те же самые доводы и возможность репрессий были доведены и ему. Уктам-ака был человек умный и хитрый (мы, кажется, на это уже указывали) и понимал, к чему может привести его упрямство. Он также понимал, что будет, если он просто, своим только решением отдаст милых сердцу всех ребят лошадок. Он и предложил и твердо, несмотря на насмешки боевого командира Бушуева, настоял на общем собрании, где этот самый командир Бушуев постарался бы довести до мозга его воспитанников свою просьбу, но не приказ. Вот, что они решат, то и будет. Иначе ему не жить. А что от вас получить тюрьму иль пулю, что от пацанов финку в бок или темную, ему разницы нет.

Товарищ Бушуев понял, что нужно подготовиться, общее собрание просил назначить на завтра, а сам пошел думать над выступлением в дом, где остановился на постой у почтенного Раббим-ака, попросив только у его невестки чаю и чтобы никто не заходил. Ничего не получалось, он давно забыл, как можно говорить не приказами и не с голосом в железе, он и пошел к директору Уктам-ака, справедливо рассудив: раз этот командир работает столько лет, значит, умеет управлять этими пацанами и они считаются с ним, да и власти, значит, его ценят. А быть ужом между низами и верхами – это тебе не так себе, это голова нужна ох какая. Уктам-ака квартировал в своем кабинете. Вместе они, под дым командирской махорки, ругань и мат, смех и стоны до полуночи и готовили его речь, а закрепили союз пролетариата и армии разумно воином принесенной поллитровкой и под багурсак — пончики и помидорный салат тети Фариды.

Понятное дело, что еще днем, еще когда Бушуев только шел с сельскими начальниками к их директору, весь детский дом уже знал о предстоящей реквизиции. Атаманы были делегированы к Уктам-ака с прямым в лоб вопросом, на что тот спокойно сказал, что отказал по существу проблемы, но вот провести собрание, на котором настаивают эти пришельцы, обязан. Все пацаны пошли к Бушуеву, их не пустили к нему. Они и пошли к кавалеристам, позадирать их и, если нужно, подраться. Кавалеристы же взяли правильный тон и стрельнули из карабинов в воздух и не подпустили тех близко. С матом – перематом и горькими думами всем пришлось ждать завтрашнего собрания, надеясь, что там не будет стволов, а они возьмут криком и визгом, свистом и угрозами, дракой, если что.

Собрание началось после уроков и обеда под тревожный аккомпанемент бессвязного и отчаянного гула. Директор Уктам-ака жестом остановил этот шум и предоставил слово командиру эскадрона имени Гарибальди Второй кавалерийской бригады имени Фрунзе доблестной Красной армии товарищу Бушуеву Семену.

— Революция, — начал тот, — о которой говорил товарищ Ленин и говорит теперь товарищ Сталин, продолжается, уважаемые товарищи. Революция создана, чтобы мужики пахали землю и собирали урожай, а матери рожали совершенно счастливые. Теперь коснусь до лошадей ваших и прочей живности. Ведь когда человек начинает заниматься земледелием и скотоводством? Когда у него мирная жизнь и нету других забот, как прокормиться и одеться. А кто обеспечивает эту вашу мирную жизнь, уважаемые товарищи, чтобы вы учились, работали, собирали картошку и глазели на звезды, думая, что там тоже есть товарищи мировой пролетариат. Мы, то есть, товарищи, Вторая кавалерийская бригада имени товарища Фрунзе, великого военного пролетарского стратега и друга товарища Ленина и товарища Сталина по неимоверной борьбе за то, чтобы ни один ребенок или пацан слезы не лил и не пачкался под себя. Мы выдержали большой поход по пескам и горам от Каспия до великой реки под названием Аму-дарья, чтобы настичь басмачей Мадамин-бека. Наконец мы знаем, где сегодня находится враг. Он в кишлаке Бустон Кызыл-тепинского района, набирает жир и силы, насилуя рабочий класс и трудовое крестьянство, а также женский пол и таких же как вы, будущую нашу опору во всем. Он хочет, подлый враг, хоть последний разок посильнее и побольнее ударить по нам, а потом уйти в чужую страну Афганистан. Но мы, дайте еще день – два, точно окружим и вдарим по силам противника, чтобы ему было больно и не до своих ляжек и награбленных у великого узбекского народа, предками которых были математик Хорезми, врач Ибн Сина и астроном Улугбек, а также великий поэт Навои наподобие Маяковского, обозов, в которых живность, в том числе женщины и коровы, а также золото и золотошвейные изделия. Нам, уважаемые товарищи, то есть моему эскадрону имени Гарибальди, великого революционера и тоже друга Ленина, а может быть, и товарища Сталина, о чем история умалчивает, приказано выдвинуться к окрестностям Гиждувана и закрыть две дороги на Бухару и на Каган, чтобы ни одна басмаческая сволочь, когда их будут гнать на нас доблестные наши войска, не проскочила мимо и не осталась жить. Для чего это делается, уважаемые товарищи, скажите мне, рядовому бойцу мирового пролетариата? А для того, чтобы вы росли и усиливались, жили спокойно и дрались только за манду, извиняйте, за…, — на этом Бушуев надолго задумался, но не нашел равновеликого предмета драки, замещающего этот, а потому продолжил, — а за что еще, не знаю я, можно драться в мирное время.

Хохот после этих слов был неимоверный и послышались громкие свистки и аплодисменты одобрения и поддержки. Бушев понял, что перехватил инициативу и громко запел: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов, кипит наш разум возмущенный, в смертельный бой идти готов». Он знал от директора, что этих пацанов выучили этому гимну мирового пролетариата и взмахнул рукой. Зал в упоении, забыв на время о лошадях, встал и запел: «Весь мир проклятый мы разрушим до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем». Пение было удачным сверх ожидаемого, потом все опять громко хлопали и свистели, и командир теперь решил нанести решительный удар. Он жестами остановил бурлящий поток и усадил его в тихое русло:

— Вы, сынки мои дорогие, выходили жеребят до желаемой перемены и положили на них многие силы. А теперь посмотрите на моих кляч. Могу ли я с ними выполнить приказ и зов пролетарской совести. Я, конечно, и мои красноармейцы выполним приказ, даже если все ляжем под пулями и от сабельных ударов бандюган. Но если вы мне дадите под честное большевистское слово ваших лошадей, чтобы я вернул их после великого сражения, я это слово дать вам не смогу, потому как я человек военный и пойду потом, куда прикажут. А в боях эта десятка спасет жизни не одному бойцу. Да даже если бы спасла хоть одну, значит ваш труд для защиты узбекского народа от всякой нечисти не пропадет даром. И не скрою от вас, мы оставим вам коней и кобыл, тоже десяток, но самых слабых, больных и раненых. Иначе зачем менять. А если вы поднимите их, накормите и подлечите, они еще могут стать хорошими людьми на пользу трудовому народу, где нужно пахать, сеять и убирать урожай или для перевозки грузов.

Помолчали немного. Было слышно, как скрипят хромовые сапоги командира, всё еще стоящего за трибуной и переминающегося в волнении с ноги на ногу. Потом кто-то из ребят потребовал забрать их тоже для борьбы с басмачами и другой мировой контрой, на что Бушуев мгновенно отреагировал:

— А если вас кого убъет нечаянным порядком. Тогда зачем же мы строим великую коммунизму? Чтобы дети наши вперед нас падали на полях войны. Нет, я перед Лениным и Иисусом Христом не могу этот грех взять на душу…

На этом порешили отдать всю десятку кобыл и коней своих на борьбу против басмачества и других врагов узбекского и мирового пролетариата. Но тихого бессильного плача было много.

А назавтра эскадрон Бушуева в количестве 120 сабель прошел конным маршем перед всеми пацанами, взявшими под козырек. И ни один из них теперь уже не заплакал, не поговоревал о прожитых днях с лошадьми. Только Уктам-ака крикнул Бушуеву вслед: «Напишите нам о наших боевых товарищах».

Через месяц детский дом получил из таджикского города Ура-Тепа целый обоз с 80 сапогами, десятком дынь и двумя ящиками говяжьей тушенки и письмом командира Бушуева: «Любезный революционный брат Уктам Мирзоев, а также все ваши воспитанники и учителя! Спешу сообщить вам, что я и все мои бойцы эскадрона имени Гарибальди есть и живы и здоровы, чего хотю слыхать от вас так же». Дальше на 3 листах перечислялись подвиги и геройства бойцов и полученные ими награды. И вот: «А о лошадях ваших могу сказать только хорошее. Были бы людьми, все бы свои ордена нацепил им на грудь. В том первом бою с ними у реки Зарафшан близ Гиждувана мы победили и разгромили подлого врага Мадамин-бека. В этом происшествии большая заслуга ваших лошадей, две из которых Пушкин и Злюка пали геройской смертью вместе со своими конниками – кавалеристами Кудратовым и Гроссманом от вражеских пуль. Потерь пока больше не было, ни в живой, ни в лошадиной силе, отчего я славлю бога и родную большевистскую партию. Остальные служат достойно. Посылаем вам 80 новеньких кирзовых сапогов, купленных всеми бойцами от своего денежного довольствия в знак великой дружбы между мировым пролетариатом и его боевой ячейкой – Красной армией, а также дыни отсюдова и 2 ящика английской тушенки из 6 захваченных от подлых афганских душманов, пожелавших потягаться с нами и увидеть здесь свою смерть».

Вскоре по ходатайству педагогического и всего ученического коллектива детского дома их учебно – воспитательное учреждение было названо именем Пушкина. И только они все знали, кому принадлежит это имя. А над входом в конюшню была прибита вывеска: «Конюшня Злюка».