Помощь знатоков Ташкента История Разное Ташкентцы

Меня зовут Игорь Раков. Моя мама, которой не стало 2 года назад, оставила большое литературное и литературоведческое наследие, подготовкой к изданию и изданием которого я сейчас занимаюсь. В частности, сейчас я выполняю редакцию и пишу исторический комментарий к ее автобиографической книге.
С конца 1929 до конца 1938 г. семья мамы жила в Ташкенте (ей было 4…12 лет), дед служил в САВО, с 1935 по 1938 г. — в продовольственном отделе, более раннюю его должность пока не установил — часть архива на ремонте.

В Ташкенте похоронена, скорее всего в 1941 г., моя прабабушка, скорее всего под девичьей фамилией, которую мне еще предстоит установить — а тогда и поискать захоронение.

В приложении (см. ниже) я привожу отрывки из рабочих материалов книги в предварительной редакции. Было бы очень хорошо, если бы ташкентские краеведы, старожилы помогли идентифицировать места, описанные мамой, и если что-то в каком-то виде сохранилось — я бы смог поместить в книгу фотографии и дополнить исторический комментарий последующей судьбой людей, мест, домов.
Особенно хорошо было бы восстановить судьбу доктора Юровского. В материалах Татьяны Перцевой есть воспоминания ее подруги Ирины Богдановской (насколько я понимаю, с 2003 г. живет в США) о ее общении с доктором. Новой для меня стала информация о том, что он жил и принимал больных на улице Гоголя. Очень хотелось бы развить тему — хотя бы узнать его полное имя, поискать в Москве родственников и т.д.

С благодарностью за Вашу работу и надеждой на сотрудничество,
Игорь Раков

Ташкент был очень пёстрый город в 30-е годы…

Россия «завоевала» Среднюю Азию где-то в начале 19 века. И все «стили» слились в нем. В 1861-1881 – Александр II, завершилось присоединение Александром III в 1885 году.

В центре – красивые дома, там селились царские чиновники всех рангов, за ними потянулись купцы и интеллигенция: врачи, учителя и пр. и пр., затем началось современное строительство. Здания правительства, армии, НКВД, школы, больницы. Но «настрой» южного города сохранялся.

Его определяли каналы-арыки вдоль улиц, много зелени и цветов, парки. Особый район, так называемый «старый город», – сплошной лабиринт глиняных, обмазанных белой известью заборов, дворики – окна во двор, в домиках земляные полы и побелённые стены, ниша для одеял, покрытая легким ковриком, сюзане, низкий столик. Стулья только для «русов». Вся жизнь семьи – во дворе, печки из старых вёдер – очень удобно: ведро обмазывалось глиной внутри, и получалась переносная печь, которую зимой заносили в дом. Зима короткая — декабрь-январь. Снег чаще всего быстро таял, но иногда с гор приносило холод, и тогда можно было по арыкам кататься на коньках.

В старом городе была замкнутая «своя» жизнь. Чужаку лучше там было не появляться. Были связи с заграницей, курильни опиума, полузапрещённые мечети, торговля девочками.

Существовало многожёнство. Женщины вышивали косынки, тюбетейки, комнатные туфли. Все эти товары укладывались в большую круглую плетёную корзину, которую ставили на голову, мужчины ходили по дворам, зазывая, продавали свой товар. Я тоже девочкой бегала в тюбетейке и мягких сапожках-ичигах.

Очень красочными, «гогеновскими», были рынки. Боже, какие краски, запахи, говор!

Дыни, арбузы, абрикосы, яблоки, хлеб-лаваш, шашлыки, восточные сладости.

Тут же люльки-кроватки с младенцами, узбекские дети в пестрых штанишках и шапочках с перьями. Женщины в большинстве в паранджах-сетках до колен, халатах с прорезями для рук, в ярких кофточках и длинных шароварах…

Чайханы: помост, покрытый ковром, под парусиновым пологом. Вода кипит в котле на плите, а потом в отдельных чайниках заваривается чай (зеленый) без сахара. Чайханщик – божок в царстве.

После завоевания Россией (1865 г.) в Ташкенте началось строительство «нового города» с регулярной европейской архитектурой, кирпичными домами, площадями, парками. В начале 30-х годов Ташкент был уже большим культурным центром. Действовал очень хороший драматический театр с русской и узбекской труппами — в узбекской женщин играли мужчины. Был оперный театр, куда я впервые попала в возрасте пяти лет. Меня до смерти напугала старуха -«пиковая дама», и очень жаль было Германа. Но ощущение праздника театра у меня пробудилось очень рано.

В Дом Красной Армии приезжали прекрасные артисты. Совсем малышкой я видела молодого Утёсова, Юрьеву, пианистку Юдину…

В общем, родители таскали меня с собой, и я была «театралкой» с юных лет.

Бывали мы и в художественном музее, который отличался большим разнообразием. Ведь художественные ценности были конфискованы у бежавших от войны…

Мы жили в большом густонаселенном дворе. Была купальня, которую вырыли когда-то солдаты. Вода, очищаясь через песочный фильтр, попадала из арыка. Дом наш когда-то был офицерской гостиницей. Типично южное строение- длинное, приземистое, с толстыми стенами и выходами из каждой квартиры на улицу. После землетрясений в стенах появлялись трещины, их замазывали цементом, и дом казался построенным из мрамора: красный кирпич и серые прожилки, которых за 50-60 лет накопилось множество…

В каждой квартире был сквозной коридор – на улицу и в закрытое внутреннее пространство, контролируемое дежурными военными.

Дети участвовали в жизни военных: играли с ними в футбол, упражнялись на спортивных снарядах, сидели на широких подоконниках кухни, где повара, взмахивая половниками, строжились: «Кыш, горох», – но было так вкусно похрустеть морковкой и капустой для борща, которыми они угощали…

Взаимное проникновение быта офицерских семей и военной части было по-доброму простым и естественным.

На праздники офицерские жёны пекли пироги и угощали солдат, помогали больным, выручали деньгами. А уж ребятишек воспитывали «хором»… В том смысле, что обидчик младших или животных вполне мог схлопотать по попе.

В Ташкенте был хороший ботанический сад. Мы часто ходили туда с отцом. Помню, что родители разделили обязанности по моему «просвещению». Природа, цирк, ботанический сад, зверинец, птицы, цветы, речка, небо – это отец. Театр, чтение, светское общение – это мама. Иногда это все объединялось… Все любили музыку, пение, поэзию.

Итак, ботанический сад. Принесли мы домой свежие желуди. Из многих сделали бусы, а один осенью посадили в большую кадку из-под фикуса. Отец что-то мешал с землёй, на дно положил решетку, камушки. В холода кадка стояла в светлой кладовке, и желудь пророс!

Так радостно было смотреть на это нежное зелёное чудо! Появились маленькие листья, кудрявые. Через год это был крохотный дубок. Мы с отцом отдали его в ботанический сад.

А потом навещали «наш дубок», а он рос и рос… И для меня он был родственником. Может, он и сейчас жив? Если на этом месте не выросла какая-нибудь «хрущоба»!

Сумасшедшая и доктор Юровский

Квартира наша окнами выходила частью на улицу, частью – во двор.

Обыкновенный вечер: меня отправили спать – как всегда, с моим бунтом против этого насилия, но, в конце концов, я смирилась после чьей-то сказки и лежала, смотрела на окно. Шторы были отодвинуты, подоконник освещала луна. С террасы доносились голоса, звяканье ложек, смех… Вдруг сквозь решётку просовываются две руки, затем лохматая женская голова, и слышится резкий смех.

Я на миг немею, а затем сквозь меня рвется дикий вопль. Прибегают взрослые. Я ничего не могу сказать, ору, и меня корёжит.

Отец берет меня на руки, мне дают что-то выпить, и часа через два я на руках засыпаю…

А утром я начинаю заикаться. Меня везут к доктору Юровскому. Ему рассказывают, что я чего-то испугалась, но добиться от меня – чего же именно – не удается.

Доктор отправил взрослых в приемную, мне привел маленькую, стриженую болоночку и сказал, что это Чеппи, что он хулиган и любит печенье. Дал мне печенье и предложил угостить Чеппи, а потом спросил, люблю ли я петь? Я кивнула. И он запел тенорком какую-то смешную песенку про Чеппи, подмигнул мне и сказал: «Подпевай!»

Я пела целую неделю. Мне это так понравилось, что когда я уже говорила с чуть заметным заиканием – я все равно пела. «Пела» – это деликатно сказано. Я орала так, что моя глухая бабушка услышала меня и сказала отцу, что, наверное, я буду певицей…

Бедные родители, у них-то слух был нормальным! Но они, конечно, были очень рады, что всё обошлось…

Хотя ещё долго, если я волновалась, то чуть заикалась. В конце концов выяснилась причина моего шока – из психиатрической лечебницы сбежала больная… Она испугала ещё кого-то, и в «сказаниях» народных эта история стала обрастать всяческими мифами.

Мои родные поняв, в чём было дело, шторы на окнах стали задергивать и оставлять со мной Нерку.

Но мне долго-долго снились окно, голова, смех…

Совершенно восхищает доктор. Я, наверное, так и осталась бы заикой, если бы не он…

Какая тонкость, осторожность в обращении с травмированной психикой ребенка!

Он выгнал испуганных родителей, чтобы не травмировать меня. Отец держался, но мама была на пределе.

Он понаблюдал, как я веду себя с Чеппи. Испугаюсь ли, отвернусь, заплачу. То есть насколько глубоко задета психика. Но я стала спокойно кормить пёсика и гладить. Значит, животных я не боюсь, я не истеричный ребенок и могу быстро адаптироваться в чужой обстановке.

Шок нарушил речь. И я этого боюсь. А поют с «подъездом» звуков, каждое следующее слово мысленно уже проговорено. Пройдет страх– пройдет заикание.

Родителям – не видеть и не слышать моего состояния! Они — «зеркало». «Зеркала» нет, значит, исчезнет и состояние.

Очевидно, что с другим ребенком и с другими симптомами он нашёл бы другой подход… Возможно, что, когда мы пели, он использовал гипноз. Но представляю, что было бы сейчас, если бы к психиатру привели шокированного ребенка!

Ему бы «всыпали» успокоительный укол, и он с этим заиканием так бы и проснулся! А может, стал бы наркоманом?

Мне дали у доктора чаю. Он, очевидно, был с валерьянкой в небольшой дозе – и только. Чтобы быть таким доктором, нужна «малость»:

– любовь к детям;

– огромный медицинский кругозор;

– педагогические знания и навыки;

– умение общаться с родителями и понимать быстро, что это за народ.

То есть, помимо знаний чисто лечебного направления, нужно было быть очень образованным психологом. Где они, такие доктора?!

Его знал весь город, и в самые страшные дни арестов – его не трогали. Говорят, что если сгущались тучи над его смелой головой, а он не молчал, то начальство отправляло его на эпидемии. А что им было делать? Ведь у всех были дети…

Мы потом всей семьей ходили к нему в гости. Он бывал у нас. Большой, плотный, с седой бородкой и волосами и чёрными бровями. Голос не соответствовал величине. Был высок и мягок…Он был вдов, сын жил в Москве, управляла домом какая-то родственница.. Меня доктор называл «певуньей», а с отцом они подружились. Юмор, любовь к живому, оценка времени, культура – это объединяло их, хотя отец был ещё достаточно молод, а доктору подходило уже лет 60…

В лучшем «комсоставовском» детском саду дети, воспитатели и директор отменно разбирались, «кто есть кто», как говорят сейчас. Революционный лозунг «Все равны!» болтался на корабле государства где-то в иллюминаторе кухни, на предмет защиты от мух…

Хотя внешнее оформление вселенского разума было поставлено на монументальную высоту. Демонстрации, судилища-собрания, воскресники, где ученые с мировым именем убирали картошку. Пионерские лагеря с военной романтикой и трамвайные осудительные всплески: «Эй ты, интеллигент в шляпе, у нас все равны!» А уж перед «гегемоном», продолжавшим жить в бараках и работать с дурной техникой безопасности, расшаркивались в песнях и речах так, что он и не заметил, как выпестовался отличный класс «советских буржуев», «совбуров», которые и сейчас великолепно пережили очередные сотрясения «родимой почвы» и стали у власти.

Так вот, в детском царстве-государстве было «всё, как у людей». «У тебя кто отец?» – спрашивали мы друг друга. «Свободные» маленькие граждане «свободной» страны. И младший комсостав иной раз должен был защищаться от старшего кулаками. Удивляло, почему генеральских детей отдавали в детсады. Как потом объяснил мой отец, жёны были не на том уровне… Очень молодые, избалованные, чаще всего из «присыпкинских подружек» – «даёшь изячную жизнь» по Маяковскому. Спать пожилым генералам было с ними приятно, а вот воспитывать детей…

Конечно, формула «слоёного пирога» остается верной — «не у всех», «не всегда», «не всюду»…

Были очень хорошие воспитатели, «убирающие» социальные «напряжёнки»; были верные, возрасту под стать, жёны у генералов, были отличные работники, учившие детей слушать Моцарта и Чайковского. Такая была в нашем саду – Мария Иосифовна. Она учила детей любить настоящую музыку, но у неё была «дежурная» песня про вождя.

Место, где мы жили, было трагичным. Ребята, играя, открыли курган, в котором были захоронены убитые офицеры и солдаты. Убиты – «по-восточному», – без голов, без рук, без ног… В период «мирного» завоевания Средней Азии. В том месте сделали цветочную клумбу… А надо было – крест и ограду!

Семья посовещалась и решила, что нужно пойти к хранителю художественного музея, а не к властям. На должностях заведующих музеями, библиотеками иногда оставались «обломки» старой культуры. Повезло. Нашлись истинные любители искусства – бессребренники. И тихо, тихо началось «следствие». По цепочке – от одного порядочного человека, до другого – нашли дом: это был дом царского наместника, который стал Дворцом пионеров. Новшество: дворцы только-только входили в моду. Утолщённая стена. И только тогда, при большом скоплении народа, при участии директора Художественного музея, «общественности», поставили в известность верхи… Они что-то разнюхали и были начеку. Стену разломали. Там действительно оказался клад. Несколько прекрасных картин, статуэтки, серебряная посуда…