Смерть Сталина. Детские впечатления История Разное

Сейран Ходжабагян

Год 1953 начинался в Узгене для меня тяжело. Под самый новый год я заболел скарлатиной. Сказав, что мы идём на ёлку меня привели в больницу. Предполагалось, что я буду лежать там с мамой, но доктор сказала, что мне уже 5 лет и я должен лежать один. Потянулись тяжкие 21 день лежания с таблетками, зелёнкой и тремя уколами в день тупыми шприцами. Запомнилась медсестра-татарка при каждом уколе божившаяся, что это в последний раз. По-видимому, всё это так подействовало на меня, что я 60 лет после этого не ел манной каши и во время летнего медосмотра в детской поликлинике сказал врачам, что я их с детства ненавижу, чем немало их позабавил. А врачи-то были квалифицированные, как я потом узнал эвакуированные c Украины. Свои слова я вспомнил уже здесь, в Германии, пообщавшись с местными дельцами-пупорезами от медицины. Как они ещё умудряются здесь так долго жить?

В начале марта я опять заболел, на этот раз корью. Жили мы впятером, кроме брата была ещё старшая сестра, в комнате с земляным полом, которую снимали у одной старушки, тёти Шуры, которая стала нам родной. Полы мыть было не надо, но они крошились и их приходилось смазывать адской смесью из глины и навоза. Пахло это всё непередаваемо. Вспоминается такой случай. Во время одной из вечеринок друзья отца стали танцевать под патефон и натопались до того, что перестали из-за поднявшейся пыли видеть друг-друга. Но было весело…

Лежал я дома, над кроватью висел текинский ковёр, который отец купил в день моего появления на этот свет и который висит сейчас у меня над кроватью в Ганновере и, наверное, он и сопроводит меня в последний путь. Лечили меня, по совету нашего соседа, какой-то дрянью, как потом я выяснил, ослиным молоком. Сосед наш был человеком незаурядным. Бывший басмач, жил в большом доме и имел две жены, пользовался большим авторитетом, а мы, дети его звали просто Бабай. Когда я попадал к ним во двор меня обязательно угощали либо черешней либо, если не сезон, то сушеными фруктами. Отца он уважал, приходил советоваться по всяким делам. Буквально сейчас всплыло в памяти, как он пришёл ночью к нам в дом и они при свете керосиновой лампы обсуждали странную проблему. Пришёл запрет на ношение то ли чалмы, то ли тюбетейки, то ли это всё мне померещилось, но спросить сейчас уже не у кого. Мы часто ударяемся в воспоминания, когда очевидцев уже нет. Свет в доме появился у нас в конце 1952 года. Вообще-то в городе электричество было, но только в госучереждениях. Провода шли даже через наш двор. Как-то, на день рождение брата, дядя Ашот, брат отца, кинул два провода на них и присоединил к электрической лампочке устроив во дворе невиданную иллюминацию. На следующий день добрые люди на него донесли и его замели. Кое-как отцу удалось его через неделю вызволить…

Буквально за неделю до 5 марта отец выиграл что-то по займу и купил радиоприёмник Рига-6, заменивший чёрную тарелку. Он уверял, что цифра 6 означает число ламп и поскольку на войне он был начальником передвижной радиостанции, с ним никто не спорил…

И вот я лежу с корью под текинским ковром среди растерянных и плачущих родственников, сраженных вестью о смерти вождя мирового пролетариата. Из Риги-6 льётся 6 симфония Чайковского, усугубляя трагизм положения. Спрашиваю у мамы, что дальше с нами будет, она только плачет, отец пожимает плечами и уклоняется от ответа. Тихий ужас. Недавно здесь, в Операхаус, слушал опять эту симфонию. Мгновенно всё вспомнилось и тут же засвербила мысль: где Узген и где Ганновер. воистину, неисповедимы пути… Слава богу, что последующие похороны вождей были чуть повеселее… Наконец, выздоровев я пошел в садик. Ходил я один чуть ли не через весь город, правда для этого понадобилась справка от родителей. Отец такую справку мне дал, скрепив для её надежности своей сельповской печатью. Препятствий в этом хождении было два. Одно это разливавшийся арык, второе – большая чёрная собака. Первое я преодолевал при помощи проходивших взрослых, а вот со вторым было посложней. Когда уже стало невмоготу терпеть страх, я пожаловался тёте Айкануше.Она пошла со мной в садик. Встретив собаку она поговорила с ней по-узбекски и вопрос решился. Оказалось, что собаке вовсе до меня нет никакого дела и я боялся её напрасно. Впрочем боюсь их до сих пор, но сейчас легче, гуляю уже с палкой и выше любой собаки в несколько раз…

В садике собрались мы, старшая группа, выгнав предварительно малышню, решать как дальше будем жить без товариша Сталина.Толстый мальчик Вова сказал, что вместо товарища Сталина будет теперь товарищь Маленков, но мы решили, что враги его не забоятся и стали думать дальше. ВдругМарат Азнабакиев сказал нам по секрету, что у товарища Сталина есть сын, Василийи что он военный лётчик. Все мы собирались стать лётчиками и танкистами, но это когда будет, а вот Василий уже сейчас лётчик и генерал. Мы успокоились и стали разбирать игрушки. Успокоился и народ. В апреле произошло очередное снижение цен. Выросли маки на крыше и на воротах. И вот когда стало совсем жарко, прибегает со школы брат и кричит на весь двор: Берию повесили, Берию повесили… он хотел нас предать ещё в 1918 году. Как повесили? Я, вообще-то, видел как висят бараньи туши на базаре, но как можно повесить какого-то берию я не понимал…

В конце лета я уже стал ташкентцем и остаюсь им до сих пор. Со Сталиным у меня была проблема в 3 классе, когда не дали похвальную грамоту из-за того, что не было бланка без Сталинского профиля. Ещё встречался с ним в Гори и на Красной площади, по это уже другая история.