Николай Остроумов о сказках Искусство История Ташкентцы

Пишет AnatTs

Я писал ранее о сборнике сказок, составленных Остроумовым. В этом сборнике было предисловие, написанное Николаем Петровичем Остроумовым. Ниже публикуется текст этого предисловия.

От издателя

Настоящий сборник знакомит русскую читающую публику с народным творчеством сартов. Издатель еще в 1893 году напечатал 26 собранных им сказок сартов во втором выпуске «Этнографических материалов». Выпуск этот, напечатанный в 600 экземплярах, в настоящее время весь разошелся, а спрос на него по временам бывает; поэтому сказки сартов печатаются во второй раз, причем из первого издания взяты только первые 17 сказок, к которым вновь присоединены 4 сказки (стр. 110—153).

Перепечатанные в новом издании сказки в некоторых местах исправлены со стороны изложения и снабжены необходимыми примечаниями.

Относительно характера печатаемых сказок со стороны их содержания, в предисловии к первому изданию их, было сказано:

«Помимо собственного интереса, напечатанные сказки, как новый этнографический материал, могут служить также для сравнения их с русскими сказками. Покойный собиратель русских народных сказок А. Н. Афанасьев, в предисловии к своему изданию, между прочим, говорит: «Между разнообразными памятниками устной народной словесности (песнями, пословицами, поговорками, причитаниями, заговорами и загадками) весьма видное место занимают сказки. Тесно связанные, по своему складу и содержанию, со всеми другими памятниками народного слова и исполненные древних преданий, они представляют много любопытного и в художественном, и в этнографическом отношениях. Поверья и предания, встречаемые в них, говорят о старинном доисторическом быте; олицетворенные стихии, вещие птицы и звери, чары и обряды, таинственные загадки, сны и приметы,— все послужило мотивами, из которых развился сказочный эпос, столько пленительный своею младенческою наивностью, теплою любовью в природе и обаятельною силою чудесного … Народ не выдумывал; он рассказал только о том, чему верил, и потом даже в сказаниях своих о чудесном, с верным художественным тактом, остановился на повторении, а не отважился дать своей фантазии произвол, легко переходящий должные границы и увлекающий в область странных чудовищных представлений … Как ото всех народных произведений, от сказок веет поэтическою чистотою и искренностью, детской наивностью и простотою, подчас грубою; сказки соединяюсь честную откровенность и свои повествования передают без всякой затаенной иронии и ложной чувствительности… В позднейшем своём развитии и сказка подчиняется новым требованиям, какие бывают порождены ходом дальнейшей жизни, является послушным орудием народного юмора и сатиры и утрачивает простодушие. Древняя сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и правды; она требует наказания всякой неправды и представляет добро торжествующим над злобою…. Несчастье, бедность, сиротство постоянно возбуждает народное участие… Разные несчастия воспитывают в сиротах трудолюбие, терпение и глубокое чувство любви ко всех страждущим и сострадании е ко всякому чуждому горю. Это чувство любви и сострадания, вызывающее нравственную сторону человека, не ограничивается тесными пределами людского мира, а обнимает собою всю разнообразную природу, одинаково сказывается при виде раненой птицы, голодного зверя, выброшенной на берег морскою волною рыбы и больного дерева. Нет сомнения, что в сказке найдется много такого, что не может удовлетворить нашим образованным требованиям и взглядам на природу, на жизнь и поэзию; но если в зрелых летах мы любим останавливать свой взор на детских играх и забавах, и если при этом невольно пробуждаются в нас чистейшие побуждения, какие давно были подавлены под бременем вседневных заботь, то не с тою же ли теплою любовью и не с теми ли же освежающими душу чувствами может образованный человек останавливать свое внимание на этой поэтической чистоте и детском простодушии народных произведений». (Народные русские сказки. Книга I. Москва, 1873. ст. V—XVI).

«Вымысел, составляющий существенную черту народных сказок, тем самым отличает сказку от песни, и это русский народ отлично выразил в поговорке». «Сказка — складка, а песня — быль» В сказке рассказчик часто нарушает пределы времени и пространства, говорить о небылых странах, о невероятных диковинках; в сказке рассказчик уносится в чужие, неведомые края и носится с своим героем, где ему угодно. Эта свобода сказочной фантазии часто сближает известный народ с чуждыми ему сюжетами, а еще чаще вводить в древнюю фабулу позднейший элемент». (К. Аксаков). Таким образом, нельзя требовать от сказки географической определенности; обыкновенно в сказках местности точно и не обозначаются, равно как и самые герои сказок часто остаются без имен.

«Сказка чужда точных исторических воспоминаний; в ней выступает жизнь частная, домашняя с ея заветными понятиями и обычаями, или же воспоминания доисторическия, объяснения которых не возможно без сравнительных сближений. В сказке более мифологии, может быть, именно потому, что в ней менее истории, чем места влияниям времени и обстоятельств». (Котляревский).

«В сказках, рядом с действующими лицами часто видную роль играют разные животные, звери и отчасти птицы. Пастушеская и охотничья жизнь легко знакомила и сближала древнего человека с окружавшими его зверями, животными и птицами. При всей своей неразвитости, первобытный человек все-таки не мог не замечать в этих живых существах признаков душевной жизни, а в иных случаях прямо должен был отдавать им преимущества пред собою (физическая сила многих животных, острота зрения, тонкость слуха, уменье устраивать жилище, способы добывания пищи и уход за детенышами). Вынужденный признавать самостоятельное и независимое существование окружающих его животных, древний человек естественно приписывал, им некоторую личность, подобную самому себе; наделив животных даром слова, он сделал их в сказке участниками своей личной жизни; пользуясь их разнообразными услугами, сказочный человек и сам является избавителем их от разных волшебных чудовищ. И наоборот: и животные, и звери, и птицы являются в помощь сказочному герою в его затруднительных обстоятельствах. Приписанный животным дар слова сближал их с человеком, который в сказках входить в близкие сношения с животными, поддерживая к одним мирное расположение, а других страшась и остерегаясь. Но в сказке человек чаще всего действует заодно с животными против общего врага — злого чудовища, или волшебника. И в этом, может быть, единственном случае сказка подчинялась до некоторой степени географическим условиям: в сказках разных народов упоминаются чаще такие именно звери и животные, с какими данному народу приходится встречаться; чужеземные звери, как не знакомые народу на месте его жительства, не повторяются и в сказке. Птицы реже встречаются в сказках, может быть, потому, что он, летая по поднебесью, не находятся в такой непосредственной близости к человеку, как другие животные, а насекомые не всегда удостаиваются внимания по их незначительной помощи человеку и по малому участию в человеческой жизни вообще. (Пыпин).

«Как обломок доисторической старины, сказка содержит в себе древнейшие мифы; но эти мифы потеряли уже смысл в позднейших поколениях, обновленных различными историческими влияниями; потому сказка относительно позднейшего образа мыслей стала нелепостью, складкою, а не былью. В отношении же сравнительного изучения народностей, она предлагаем материал для исследования того, как каждый из родственных народов усвоил себе общее мифическое достояние. Чем стройнее мифы, излагаемые сказкою, чем ближе они к народному эпосу и к мифологической системе, тем богаче народ, сохранивший её своими мифическими и поэтическими преданиями. Сказка пошла от былины, то есть, она не что иное, как разрозненный и подновленный эпизод народного эпоса. Поэтому в народной поэзии иногда тот же сюжет передается в двоякой форме: в древнейшей форме былины, или песни и в позднейшей — в сказке. Чем первобытнее народ, тем эпичнее его сказки и тем меньше в них примеси прозаического элемента, поучительного, нравоописательного. Чем образованнее и развитее народ, тем прозаичнее изложение в его сказках, тем больше в них позднейшего лиризма, состоящего в идиллической мечтательности и в поучительной сатире. Сопутствуя народу в его историческом развитии, сказка получает новый вид: из мифического эпизода переходить в забавную новеллу. Здесь сказка соприкасается уже с повестью и нравоучительною баснею … Сказка есть не только уцелевший обломок мифической старины, но и позднейшая прозаическая форма, с которою народ нечувствительно выходить из замкнутого круга эпохи эпической на новое поприще, открываемое образованностью в успехах позднейшей лирики и прозы. Потому позднейшая сказка берет себе содержание уже из источников литературных, даже переделывает чужеземные рассказы, переведенные с иностранных языков. Она остановится чтением для грамотника, обогащая содержание так называемых народных книг. Тогда она совершенно расторгает уже все узы, связывающие её с народным эпосом, становится чистым вымыслом, тою складкою, которую народ противополагает были и которую до позднейшего времени классические педанты полагали недостойною серьезного изучения» (Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т. I. С.-Петербургъ, 1861 г., стр. 310 — 311).

Содержанием русских сказок служить описание разных подвигов героев, задавшихся целью отыскать или возвратить красавицу, похищенную каким-нибудь чудовищем, или достать чудесную птицу (рус. жар-птица), диковинного златогривого коня, чудодейственную воду (живую и мертвую) и т. п. При описании разных похождений сказочных героев, в русских сказках встречается несколько однообразных, как бы специальных приемов. Отправляясь на свои подвиги, сказочные герои иногда встречаюсь три таинственные дороги с надписями на столбах относительно каждой дороги, и главный герой выбирает себе самую опасную из этих дорог. Сказочным героям приходится вступать в борьбу с многоглавым змеем, кощеем бессмертным, бабой-ягой и побеждать их и т. п. (Порфирьев, история русской словесности. Часть I, стр. 150 и след).

Напечатанные в настоящем сборнике сказки (чупчак) наших новых соотечественников, сартов, напоминают русскому читателю не только действующих лиц русских сказок, но и подробности обстановки и положения этих лиц. Как в русских сказках, так и в сказках сартов встречаются: цари, царевичи и царевны, купцы-богачи, бедняки-нищие, сироты с злой мачехой, разбойники, колдуны и их противники-богатыри, а затем разные демонические существа: баба-яга, дивы, пери, драконы, волшебные кони, птицы и звери и волшебные предметы: дубинка, гребенка, скатерть, котел и богатырский смертоносный меч. Сходство касается не только частностей, отдельных черт; в сказках сартов встречаются целые эпизоды, невольно бросающиеся нам в глаза по своему сходству с таковыми же подробностями сказок русских. А с другой стороны в сказках сартов есть и своеобразные, типические образы, которые могут остановить на себе внимание исследователя. Примером может служить очень оригинальное представление о бабе-яге, очерченной в напечатанных сказках так подробно и так картинно, что баба-яга русских сказок должна уступить бабе-яге сартов во многих отношениях. Тоже нужно сказать о дивах и о пяри (пери) …

В сказках сартов упоминаются: лошади, бараны, верблюды, кошки, собаки, ослы, лани, с которыми встречаются герои сказки и вместе действуют. Сострадание и услуги животным, вознаграждаемые услугами их герою сказки, указывают на нравственный элемент, который в сказках сартов выражается очень определенно: герои сказки — своего рода рыцари, ведущее бескорыстную борьбу со злом в разных его видах и торжествующие затем победу свою в тихой, мирной жизни. Затем в сказках сартов описываются нравственные черты собственно семейного быта: супружеская любовь, любовь и почтительность детей к родителям, младших братьев к старшим и под. В бытовом отношении характерны указания сказок на обычаи сватовства, на свадебные пиры, на охоту и проч. Земледельческие занятия народа в сказках сартов упоминаются, а богатство сказочных героев описывается уже по позднейшим представлениям причем имеет особенное значение число 40. В сказках упоминаются дворцы, дорогие ткани для одежды, драгоценные камни, а также золотые и серебряные деньги. Местный элемент сказок сказался в описании местных плодов, местных кушаньев, животных и пр.

С течением времени сказка сартов не избежала также переделок, и даже совершенно новой, книжной редакции. Под влиянием ислама, произошла в народных сказках сартов замена древних чудовищ дьяволом (шайтаном), равно как явились представления о верованиях, обрядовых и бытовых особенностях мусульманской жизни (Аллах, Мухаммед, совершение намаза, месяц Рамазан и пр.) Образцом искусственной, книжной сказки сартов может служить «Сказка в пословицах», сложенная поэтом Гюль-хани, по приказанию кокандского хана Умар-хана (ум. в 1822 г.). Текст этой сказки издан мною в Казани в 1890 г, а перевод напечатан в третьем выпуске этнографических материалов. (Ташкент, 1895 г).

Переделка сказок совершается у сартов под влиянием не только устных, но и книжных рассказов: сказочники часто соединяют эпизоды из жизни сказочных и исторических героев. Таким образом нужно объяснить сходные черты в разных сказках сартов. Собственно для народной сказки сартов, без сомнения, невыгодно влияние так называемых ваиз’ов, маддах’ов, которые в своих уличных рассказах преследуют исключительно религиозные, мусульманские, интересы и потому вводят в рассказ преимущественно такие черты, которые одобряются исламом, или служат к прославлению героев ислама. Сравнительно широкое распространение грамотности среди сартов, грамотности мусульманской, исключительной, конечно, сильно сжало народную фантазию и вытеснило из народной памяти почти все древнее, народное, как не мусульманское. Мне кажется, что в настоящее время уже невозможно воспроизвести народное творчество сартов: до такой степени влияние ислама сильно отпечатлелось на духовной их жизни. А равно, и разнообразный исторические влияния оставили свой неизгладимый след на сказках сартов: к иранской основе сказок примешались чужеземные черты китайцев, индийцев, арабов, тюрков и в последнее время русских, подобно тому, как самая национальность сартов представляет собою тип до такой степени смешанный, что некоторые этнографы отказывается признавать их за этнографическую группу.

Относительно языка сказок сартов справедливо вообще мнение, что сказка доступна каждому, без различия пола и возраста, в противоположность былине, для которой необходима счастливая память, соединенная с поэтическим и даже музыкальным развитием (Котляревский). Общедоступность сказки, выгорая для её распространения в народе, не выгодна для сохранения её цельности и типических старинных выражений; сказку каждый рассказывает по своему: один — пространнее и красноречивее, другой—короче и проще; один цветистее, другой скабрезнее, не стесняясь в выражениях, которые приходилось сглаживать в переводе.

Но одна особенность в языке народных сказок сартов удержалась до настоящего времени; это — начальные слова сказки: «Жил богатый, жил бедный, жил голодный, жил сытый; волк был поваром, лисица распорядителем пира; ворон был ворожеей, воробей сплетником, а муравей смешливым рассказчиком; гусь был трубачом, утка горнистом, черепаха была весовщиком, а лягушка подкладывала гири … хлопок вырастал из соли, а дети рождались от девиц …»

Достаточно произнести это предисловие, чтобы случайный ваш собеседник — сарт приятно улыбнулся, как бы вспомнив время своего детства, когда он сладко засыпал под тихие звуки сказки матери или бабушки; дети подростки из простонародья, оставаясь детьми в душе своей, и теперь по-детски относятся к сказке и охотно слушание сказочников (чупчакчи). Самое название сказки — чупчак указывает на сборное, смешанное, беспорядочное содержание сказки, относящееся к отдаленной древности, как и говорится в начале сказок: «Бурунги заманда—въ древности» …

Для сравнительного изучения сказок сартов настоящий сборник даёт новый, хотя и не обильный, материал и может содействовать разъяснению возбужденного в русской литературе вопроса о том, в какой степени и каким образом на русском народном творчестве отразилось влияние восточных (собств. иранских) мотивов. Кроме давно известных статей Вл. В. Стасова о происхождении русских былин (Вестн. Европы 1868 г.), московский профессор Вс. Ф. Миллер, в предисловии к «Экскурсам в область русского народного эпоса» (Москва) сравнивает русский былинный эпос с грандиозной развалиной, обширным многовековым сооружением, полным таинственных ходов и переходов, с пристройками и надстройками от разных времен. В этом здании, по его словам, жили некогда князья, пристраивая к нему терема и вышки, украшая его византийскими и восточными предметами убранства. В своё время пограбили в нем половцы и татары, потом жили московские бояре, ночевали (временно) казаки, а в некоторых, обитаемых еще закутах устроился неприхотливый олонецкий крестьянин. И вот, бродя по загадочной руине, археолог открывает следы разных эпох, разных наслоений: византийскую фреску, восточный орнаменте, расписанный свод московской палаты, деревянную крестьянскую клеть, а в тайниках, рядом с колпаком земли греческой, он в изумлении видит палицу боевую в 90 (40) пуд, восточный куяк, гусли яворчатые, трубки немецкие и т. п. (Предисл. VI). Можно прибавить к этому, что в нашем эпосе, да и не в одном эпосе, со временем можно будете указать на многие сходные черты с восточными сказаниями, и что большее знакомство с этнографией и литературой Средней Азии может дать исследователям русской старины массу новых и интереснейших материалов … Будем надеяться вместе с проф. Миллером, что «ближайшему поколению исследователей удастся уяснить многое из того, что для нас представляется загадочным»; будем надеяться, что молодое поколение русских туркестанцев, выросшее в Средней Азии, внесет свою долю труда в сокровищницу русской науки, а нового материала в Средней Азии так много, что об этом теперь и сказать даже нельзя, потому что он лежите почти нетронутым.

В гл. VIII «Экскурсов» (стр. 199—232) профессоре Миллер привел достаточно исторических данных для уяснения возможности влияния древних степных мотивов на русское народное творчество и говорит, что это влияние придает нашему эпосу до некоторой степени степной характере, «аромат степи», который отличаете его от рыцарского эпоса Западной Европы, на что указывает и самое название наших рыцарей — богатырь (багадур). Упомянув затем, что разные специалисты указывали на влияние азиатского востока на русский язык, искусство, музыку и даже на примесь крови в населении некоторых полос России, автор «Экскурсов» замечает, что односторонние защитники русской самобытности еще уступают историкам литературы сказки и мирятся с восточным происхождением многих сказочных сюжетов, и заявляет, что истинная самобытность нашего эпоса не потерпит ни малейшего ущерба, сколько бы заимствованных сюжетов в нем не указали исследователи …, что усвоение чужого материала возможно только под условиемъ радикальной его переработки на свой лад, а эта самодеятельность настолько очевидна в произведениях русского эпоса, что не нуждается ни в многочисленных разъяснениях, ни в защите против покушений на самобытность русского народного творчества (Экскурсы, стр. 232).

Нам думается, что недостаточно еще объяснять сходство русских народных произведений с произведениями иранского творчества одним заимствованием — путем чисто исторических влияний, но вместе с этим не следуете забывать и общности происхождения русского народа с персами и индейцами. Может быть, в Индии первоначально и возникли основные эпические сюжеты, общие индо-Германским народам, переработанные потом каждым племенем по-своему, под влиянием географических и исторических условий. Некоторые из этих общих сюжетов могли быть у известного народа, в течение столетий, забыты, некоторые разработаны более, а некоторые, переходя из страны в страну, совершали огромный путь — круг и возвращались на свою родину в значительно изменённом виде. Хорошим примером этого круговорота народных рассказов может служить замечательная историческая судьба рассказов, известных под именем «Калила и Димна», которые обошли всю Азию и Европу. Не действуете ли в этом случае чисто психологическая причина, как объяснял в свое время проф. А. Д. Галахов, именно, что «в основе сказок лежать одни и те же представления, что все сказки представляют только бесконечные вариации на общие темы мифологического или бытового, общественного содержания … . В дальнейшем ходе своего развития сказка осложнялась новыми подробностями, распространялась, захватывала, новых действующих лиц и новые явления: часто несколько сказок, первоначально простых, перепутывались и сливались в одну сложную. Независимо от возможности распространения сказок путем заимствования, весьма важную роль в решении этого вопроса играет и общность известных психологических представлений, уже достаточно доказанная фактами. Иначе решительно невозможно было бы объяснить, например, поразительное сходство некоторых готтентотских сказок с русскими, или новозеландских с финскими» (История русской словесности, древней и новой. Изд. второе Т. I. стр. 142 — 143 . Спб. 1880.).

Но пока дело не в этом: «истинный смысл, живая душа и настоящее достоинство произведений русского народного творчества могут быть оценены только при добросовестном, всестороннем изучении. Бояться, что изучение этого вопроса нанесет ущерб самобытности русских народных произведений равносильно желанию задержать над этими произведениями туман, который давал бы простор личной фантазии». (Вестник Европы, июнь 1892, стр. 742.).

Для всестороннего изучения русских народных произведений нам необходимо стремиться к возможно широкому изучению инородческих словесных произведений, так как вся наша история от начала до настоящего времени тесно связана с судьбой разных инородцев. Да и помимо этого, «в языках, народных преданиях, песнях, обычаях всех наших инородцев содержится великое богатство данных, важных не для одной, а для нескольких наук … . Эти данные выяснят много теперь тёмного, раскроют много тайн, обогатят, раздвинуть человеческое знание» (Проф. В. И. Ламанский). Географические и естественно-исторические знания значительно обогатились уже исследованиями русских ученых, касающимися Средней Азии; другие же области человеческого знания — этнография, история, археология Русского Туркестана ждут новых тружеников, как продолжателей начатых в крае исследований в указанных сферах.

Н. Остроумов
Ташкент, 1906 год