Книга воспоминаний об Александре Файнберге. Часть 15. Бахтиёр НАСИМОВ Искусство Ташкентцы

…ТЫ О ЧЬЕЙ ДУШЕ ЗАПЛАКАЛ, ДОЖДИК ЗА ОКНОМ?

Это не было интервью в обычном понимании, как не было и списка заготовленных вопросов. Просто мы созвонились с женой Народного поэта Узбекистана Александра Файнберга Инной Глебовной и условились о встрече, чтобы подобрать фотографии для журнальной публикации.

Да и вряд ли было по-человечески уместно сыпать вопросами в доме поэта менее чем через три месяца после его ухода из жизни. Слишком малый срок прошел. Это чувствовалось и по тому, что жена поэта все время говорила о Файнберге в настоящем времени: «Александр Аркадьевич считает…», «он называет…», «Саша не кичится…», и по обручальному кольцу, которое все еще было на правой руке.

Мы просто разговаривали. И весь текст – какие-то образы, что вылепились из неспешной получасовой беседы с рассматриванием фотографий, книг и просто от любования видом из окна квартиры дома, где жили поэты и писатели…

Встреча

К моменту поступления на отделение журналистики филологического факультета университета Файнберг имел за плечами учебу в топографическом техникуме, работу в экспедициях и три года службы в армии.

– Пришел в университет с огромной такой шевелюрой, веселый такой, жизнерадостный и говорит, что топография это хорошо, но ему нужно занятие, связанное с литературой.

Инна Глебовна трудилась тогда в газете «Ташкентский университет» и никогда не думала, что судьбы их так тесно переплетутся на долгих (коротких?) пять десятилетий.

А была тогда в газете вакантной только одна должность – секретаря-машинистки.

Он был согласен и на это, быстро нашел общий язык с газетно-типографским коллективом и там продолжал писать стихи. Поэт успел к тому времени опубликоваться в газете.

Потом, в 1965 году, вышла и первая книжка – «Велотреки», к которой у цензоров было немало замечаний. Эту свою традицию цензоры продолжили и в последующие годы.

– Я не муза его никакая. Ну, какая это муза, которая в халате готовит борщ или может накричать за то, что пришел муж в грязной обуви? А муза – это не живое существо, не женщина с миллионом земных проблем. Это богиня, которая порхает над творцом, и не дай Бог подойдешь к поэту в минуты, когда он полностью уходит в работу.

Родная земля и друзья

Файнберг любил готовить национальные узбекские блюда: и лагман (хотя сам растягивать тесто не мог), и шурпу, и шашлык. Поэт прекрасно готовил и плов.

– Плов научил его готовить мой брат – Лев Глебович Коваль, который мог смастерить большой плов на сотню человек, не развязывая галстука и не запачкав белой сорочки…

Возможно, та огромная любовь к родному краю, которую отмечают все поклонники таланта поэта, берет свои корни из юношеских топографических экспедиций на природу: в пустыни, горы и степи. И от этой любви к родной земле переводы узбекских поэтов у него получались такие великолепные.

Переводчиков много, но, как говорит Абдулла Арипов, все-таки дух народа может передать только тот, кто вырос на этой земле и живет с ним одной судьбой. А лучшие узбекские поэты в благодарность объединились и перевели Сашины стихи, выпустив сборник стихов Файнберга – «Чигирь» – на узбекском языке.

– Он никогда никуда не хотел уезжать. Вот съездил по приглашению в Израиль. Месяц прожил, встретил там много ташкентских друзей всех национальностей и сказал, что ему этого более чем достаточно – все равно, что увидел весь мир…

Ему не иные страны, быть может, хотелось увидеть, а повидать друзей, которые там. Вот из-за этого он страдал и переживал, что не видит их годами.

Гордился своими друзьями. Тем, что сам хороший друг. И никогда не предал, не подличал. Друзьям прощал все. При всем том, что ему достаточно трудно жилось. Считал, что человек счастлив, когда раздает всего себя окружающим.

С талантливейшим поэтом Абдуллой Ариповым они понимали друг друга с полуслова. Файнберг его очень любил. А когда Саши не стало, Абдулла Арипов горько плакал в этой самой квартире по своему любимому другу, с которым они шли вместе по этой жизни, бок о бок.

Огромное спасибо ему, всему Союзу писателей, всем друзьям.

Народный поэт

Файнберг знал меру своего таланта, но всегда воспринимал это спокойно и ответственно. Относился к себе очень строго. И это проявлялось даже в том, что он частенько занижал количество фильмов, документальных, художественных и мультипликационных, сценарии к которым написал.

Так, в одном интервью он говорил, что написал сценарии к 20 мультфильмам, в другом, что к 18-ти. А Инна Глебовна насчитала таких – 35!

Считал, что звание народного поэта – это не привилегия. Оно накладывает только обязанность – хорошо писать. И если порой кто-то начинал говорить о нем в высоком стиле, называя поэта «явлением в нашей литературе», то сбивал пафос и сводил все к шутке: мол, хорошо «явление» – такое вот «яврение».

Самое большое счастье для него было писать стихи. Неплохо бы, конечно, и напечатать, но писать стихи – уже счастье.

На столе – сигнальные экземпляры двухтомника поэта, который готовился к печати к 70-летию. Он о нем мечтал: сам был составителем, сам подбирал стихи, продумывал структуру книг, сам решал все вопросы. Это его идеи: цветовое решение, выбор шрифта…

Увидеть не успел.

Нашей редакции – «Экономическое обозрение» – Инна Глебовна подарила томик стихотворений «Лист». 500 страниц стихов, изданных тиражом – 550 экземпляров.

«Хамза в Милане»

Спрашиваем, можно ли как-нибудь прочесть пародийную поэму на телевизионный сериал «Огненные дороги» – «Хамза в Милане», чем ставим хозяйку дома в тупик:

– Это уже сложно. Найти не смогу. По-моему, он ее наизусть знал, и все. Вот вы мне и подали идею, – надо будет поискать… Может где-то и было записано, может, это выплывет у друзей. Надеюсь, не пропало…

Неуемная натура

Июль 1971 года. Пошли провожать брата Инны Глебовны в стройотряд, в Сибирь. Перрон, шум, гам, смех, все прощаются…

Студенты гурьбой забегают в вагоны, высовываются из окон, свисают с подножек, машут, кричат:

– Саша! Давай, прыгай к нам! Поедем вместе…

Файнберг смотрит на студотрядовцев, потом на жену. Потом снова на вагон, потом на тещу:

– Ну, что скажете?

– Сам решай.

Поэт впрыгивает в трогающийся вагон и уезжает – как был – в Таштагол, в Кемеровскую область.

На весь сезон.

– А теплые вещи я ему послала вторым эшелоном…

Несколько лет тому назад возвращались поздно вечером из гостей, по Пушкинской*.  Решил он пострелять в тире, в зале игровых автоматов. Стрелял-стрелял и – в одну мишень не попал. Дома места себе не находит. Утром, как только открылся этот тир, помчался туда и стрелял, пока не выбил все десятки. Вернулся совершенно счастливый…

А еще – с удовольствием  вспоминал свой первый прыжок с парашютом.

Вот такой человек.

Кабинет

Рабочий стол поэта. Пепельница, полная окурков. Посередине – добрая старая машинка «Москва» с заправленным чистым листом бумаги.

Для прозы и прочего он этой машинки не трогал, а что касается стихов, то их он печатал только на ней.

– И у меня была такая в восьмидесятых-девяностых… – говорю. – Футляр машинки замечателен тем, что в него помещается ровно два трехлитровых стеклянных баллона для пива. Богема.

– Элементы богемы бывали, конечно, – кивает Инна Глебовна. – Случается – звонок раздается. Спрашиваю: «А кто это?». «Олег» – отвечают. – «Саша дома?». «Да», – говорю я, и тут же в квартиру влетает дикое количество людей, сидевших неподалеку, в кафе «Лаззат»… Но Саша считал, что алкоголь и поэзия – вещи несовместимые, и «пьяных» стихов не писал никогда. Во время одних посиделок такое настроение вдруг появилось. А наутро Файнберг перечитал написанное и изорвал листок в клочья.

«Нет, – сказал он, – не может быть такое стихотворение хорошим».

Стол, стеллажи и всю мебель для своего кабинета Файнберг сделал своими руками.

– У нас плотник на кухне работал и взял перерыв дня на три, оставив весь инструмент. И вот Саша купил доски чертежные, нарезал пилой, которую оставил плотник. За эти три дня он все это сделал Лампу свою он тоже сам чинил. Правда, потом все же отнесли ее к мастеру.

Творческая натура проявлялась во всем.

И фигурки на кухне не просто стоят, а выложены поэтом в виде сценок. Одна запомнилась: обиженный ишачок уходит в сторону от веселых глиняных завсегдатаев чайханы…

Тут же на стеллажах – сувениры из поездок и авторские работы. Например, большой ляган, расписанный Александром Кедриным, скульптором, который ныне живет в США. Ему поэт посвятил стихотворение «Веселая баллада».

Любимое стихотворение?

– Я люблю все его стихи. Каждую строчку. Каждая строчка мне дорога, интересна и полна философского смысла.

Черная сумка

На столе, справа от машинки, – пачка исписанных листов. Мы просим разрешения сфотографировать одну рукопись, что-нибудь стихотворное, написанное от руки.

– Давайте попробуем, – сначала соглашается Инна Глебовна.

Но потом…

– Это все кусочки, «оборвыши»… Он потом все перепечатывал на машинке. Видите, как он работал: стихотворение не просто написано от руки, оно уже отпечатано, но все равно исписано его рукой, полно исправлений. Вот так он работал над рукописями, удивительно трудился и правил себя бесконечно. Вы понимаете, в чем дело… Он был человеком необычным в этом смысле. У него как-то все иначе…

На полу в кабинете большая спортивная черная сумка, полная бумаг.

– Он вряд ли бы одобрил опубликование чего-нибудь «сырого», незавершенного. Лучше не трогать рукописи. Рукописи для него такая штука… Вот сумка им приготовлена, – он сюда сложил то, что считал ненужным: черновики, наброски, отвергнутые им самим варианты стихов, не публиковавшуюся прозу. Все эти бумаги я пока не трогаю – надо их заново внимательно пересмотреть и перечитать…

Клен стучится мокрой лапой

в одинокий дом.

Ты о чьей душе заплакал,

дождик за окном?