Юра и акулы империализма Искусство

Автор Валерий Овечкин

Юра не любил быстрой ходьбы.

Когда мы студенческой стайкой перебегали из геофака СазПИ, что на улице Гоголя, в директорский корпус на улице Якуба Коласа, Юра всегда телепался позади, рискуя опоздать на лекцию по политэкономии. Не подумайте, что он был слаб здоровьем или ленив. Вовсе не так. Классный спортсмен-штангист, он упорно трудился на помосте, часами жал, рвал и толкал неуступчивое железо и стремительно наращивал результаты, приближаясь к республиканским рекордам. На межвузовских соревнованиях Юра отстаивал честь института и успешно пополнял копилку завоёванных очков высшими баллами. Но быстрой ходьбы не любил. Оно и понятно — штангисту суета противопоказана. Вот Юра неторопливо подходит к помосту, тщательно натирает ладони магнезией, останавливается у штанги, глядя поверх голов зрителей в зале, приседает, играет пальцами по грифу, как пианист. Потом сжимает ладонь мёртвой хваткой, рывок – и штанга над головой. Вес взят!  И никакой суеты, никакой быстрой ходьбы.

Добиралась студенческая стая до аудитории директорского корпуса обычно с потерями: кто-то застревал по дороге в зоопарке – надо же «зверей посмотреть и себя показать», а заодно съесть дешёвый пирожок «ухо-горло-нос» или порцию мороженого. А кто-то сворачивал в парк Тельмана попить в «Яме» холодного бочкового пивка шестого пивзавода и погрызть солёных абрикосовых косточек. Под пиво и шелест листвы могучих столетних деревьев хорошо складываются разговоры за жизнь…

Но Юра не отвлекался на мирские соблазны и достигал заданной цели, хотя постоянно опаздывал на занятия. Просачивался сквозь приоткрытую дверь в аудиторию, на цыпочках добирался до свободного стула в заднем ряду, удобно усаживался и преданным взглядом ловил преподавателя, изображая неистребимую тягу к знаниям. Преподаватель снисходительно делал вид, что не заметил опоздавшего, а Юра благодарил судьбу за то, что и на этот раз пронесло без упрёков и нотаций. Одного Юра не учёл – его запомнил преподаватель, выделил из серой студенческой массы как хоть и опаздывающего, но регулярно посещающего занятия. Значит, на него можно положиться, значит, не подведёт на экзаменах.

Лектор, невысокий, щуплый, с лицом, обильно покрытым веснушками, возраста неопределённого – пожилого или старше, во все времена года носил цветастую ермолку, прикрывающую плешь на затылке. Ораторским даром он не отличался. Видимо, до чёртиков ему надоело вдалбливать в студенческие головы одно и то же — и вчера, и сегодня и завтра… Говорил-то он правильные с точки зрения марксистско-ленинского учения вещи, но так уныло, без подъёма и вдохновения, что аудитория с первых фраз лектора теряла концентрацию и клевала носом. Конспектировать, в общем-то, правильные слова мало кому удавалось, кроме Светки, которая единственная выигрывала борьбу со снотворным воздействием лектора, да к тому же обладала каллиграфическим подчерком и высокой скоростью письма. Её-то и отрядили мы скрупулёзно вести конспекты лекций, чтобы перед экзаменом устроить коллективные читки премудростей политэкономической науки. А до тех пор уходили мы с каждой лекции отдохнувшими и не слишком обременёнными знаниями этой науки. Знания коллекционировала Светка в общей тетради в коленкоровом переплёте.

Преподаватели общественных дисциплин требовали от нас обязательной работы с первоисточниками, а с таким эпохальным трудом, как «Капитал» Маркса, в первую очередь. Взвесив три тома «Капитала» на вытянутой руке, Юра прикинул, что надо пропустить десяток тренировок, чтобы прочесть и как-то разобраться в том, что вынашивал на протяжении многих лет этот бородач. Такой расклад Юру явно не устраивал, а потому, кроме быстрой ходьбы, Юра невзлюбил Карла Маркса именно за то, что тот написал очень толстую книгу и поставил под угрозу срыва график тренировок. Да и к общественным дисциплинам Юра относился без особого пиетета после того, как на экзаменах по истории КПСС не смог ответить на провокационный вопрос экзаменатора: «Сколько глав в работе Ленина «Государство и революция» и едва не завалил экзамен.

Но как человек понятливый, Юра осознавал свою уязвимость без знания первоисточников и решил заменить толстый «Капитал» на тонкий «Манифест». Первая же фраза «призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» привела его в смятение. Из фильмов ужасов и толковых словарей он усвоил, что призрак это привидение, неприкаянная душа умершего или фантом, смутное очертание чего-то. Если призрак – душа умершего, то как может бродить по Европе то, что ещё не родилось? А если призрак – мираж, смутное очертание, то не надо было Марксу и Энгельсу напиваться до чёртиков в пивнушке, где они писали этот самый «Манифест». Так рассуждал Юра, дочитывая их труд с финальным призывом соединяться пролетариям всех стран. Разве мог он тогда знать, что через много лет отыщется, можно сказать, его единомышленник, небезызвестный Черномырдин, который прославился, наряду с прочими, знаменитой фразой: «Этот призрак бродит где-то там в Европе, а у нас почему-то останавливается. Хватит нам бродячих».

Время шло, и неумолимо наступал час расплаты – экзамен. Светкину толстую тетрадь  в коленкоровой обложке вырывали из рук в руки, жадно вчитываясь в текст и впечатывая в краткосрочную память задокументированные красивым почерком фразы лектора. Напряжение висело в воздухе, и никто не торопился войти в аудиторию, никто не спешил на эшафот. Дверь открылась, и в дверном проёме показалась знакомая феска. Преподаватель указующим перстом отобрал пятёрку измученных ночным недосыпом студентов и призвал к столу с разложенными билетами. Юра произнёс в никуда дежурную фразу – «перед смертью не надышишься» — и вошёл последним, дабы выкроить больше времени на подготовку. Но не тут-то было: преподаватель подвёл его за рукав к столу:

— Бери билет, Юра.

Своих студентов он как-то по-отечески называл не по фамилиям, а по именам. Оттого что был от природы человеком добрым, а в постоянном общении с молодёжью не загордился и не обюрократился. Он даже в чём-то завидовал нам, пожаловавшись на одной из лекций:

— Разве политэкономия это специальность? Вот вы обучитесь и будете достойным делом заниматься, нужным людям.  А мы что? Так, начётчики и говоруны. Какой от нас толк? Кому мы нужны?..

Юра выбрал билет, что лежал с краю,  прочитал,  поморщился и уныло побрёл к заднему столу. Вот уж не повезло! Первым вопросом значился нелюбимый им Маркс с тремя главными теоретическими достижениями его учения.

Юра уселся за последний стол, порылся в своих шпаргалках, но, похоже, ничего подходящего не нашёл. Долго лежал перед ним чистый лист бумаги, долго он вспоминал услышанное на лекциях и прочитанное в учебнике и «Манифесте», прежде чем набросать на бумаге несколько слов. Прошло минут двадцать, а творческого подъёма он так и не ощутил, фабула ответа не склеивалась и расползалась какой-то серой безрельефной массой.

Грустные мысли посетили Юру: «Наверно, завалю экзамен. Стипухи не видать. Осенью переэкзаменовка, значит, лето пропало, опять корпеть над учебниками. Хотел выехать месяца на три в полевую геологическую экспедицию, подзаработать и купить пару китайских брюк из хлопчатки – не выгорит».

От этих невесёлых мыслей Юру отвлёк призывный голос преподавателя:

— Юра, давай к столу и неси свои бумажки. Ну-ка, покажи, что ты там написал? «Материализм Гегеля» — это как понимать? Он же идеалист.

Под удивлённым взглядом преподавателя Юра без смущения отпарировал:

— Да, он был идеалистом, но Маркс перевернул его с головы на ноги, и Гегель стал материалистом.

— Что ты говоришь, Юра, — взбодрился преподаватель, — первый раз слышу, что Гегель изменил своим философским взглядам и преобразился в материалиста. Где это ты вычитал, скажи, пожалуйста?

Юра молчал, понимая, что сморозил какую-то нелепицу. Молчал и преподаватель, глядя в листок с Юриными записями.

— Так вот, Юра, запомни раз и навсегда, что Гегель был и остался идеалистом, но его философское учение базировалось на диалектическом ядре. А Маркс взял у Гегеля диалектику, у Фейербаха материализм и создал новое философское учение — диалектический и исторический материализм.  Заруби это себе на носу. Теперь понял?

— По-о-о-нял, — нараспев произнёс Юра.

Преподаватель ещё раз порылся взглядом в Юрином листке и, не найдя того, что искал, заговорил:

— Что-то не вижу я ничего в твоих записях про экономическое учение Маркса. А скажи-ка мне, Юра, что такое прибавочная стоимость, почему она прибавочная и к чему  она прибавляется?

— Прибавочная стоимость – это, ну, когда, — начал Юра и запнулся. – Она к зарплате прибавляется. Потому так называется.

— Что-то вроде премии? – съехидничал преподаватель.

— Да, это премия, — подхватил мысль преподавателя Юра, не понимая, что попался на удочку.

— Кому же эту премию выплачивают? – не унимался преподаватель.

— Ну, кому? Рабочим, наверно, – продолжал Юра топить самого себя.

— А капиталистам премия не положена?

Юра не ответил, осознав, что стоит на краю пропасти. Он сник, опустил голову, глядя на край стола. Так они с преподавателем оба сидели молча, понурив головы. Пауза затянулась. Юра думал, что это конец. О чём же думал преподаватель? А он думал, что начинать экзаменационный день с «неуда» — плохая примета, что в деканате и на кафедре наслышится укоров в свой адрес из-за снижения успеваемости. Да бог с ними, с этими укорами – их можно пережить, а вот парень стипендии лишится, это точно. Приподняв голову, он спросил:

— Юра у вас семья большая?

— Шесть человек, — ответил Юра, удивившись неожиданной перемене темы разговора.

— А работающих много?

— Один отец.

— Понятно.

После недлинной паузы преподаватель заговорил:

— Ты на листке записал «Пролетарии всех стран соединяйтесь». Кстати, забыл поставить запятую и восклицательный знак. Ну, да ладно. Скажи, а зачем пролетариям соединяться?

— Чтобы совершить мировую пролетарскую революцию и отобрать у капиталистов и помещиков фабрики и землю, — оживился Юра. – Но эти проклятые акулы империализма!..

Преподаватель вскочил с места и прокричал:

— Всё, Юра, хватит! Давай зачётку!

Юра вышел в коридор и воссиял как начищенный медный самовар. В зачётке красовалось заветное слово «удовлетворительно».

Вес взят!

Теперь можно и в «Яму» нырнуть за холодненьким бочковым шестого пивзавода.