Незабываемая весна 1966-го История Разное

Прислала Татьяна Вавилова

Писала не для конкурса, для друзей на фейсбуке, ибо не стихи и не фильм, не художественное произведение, а обыкновенные воспоминания о пережитом. Разве могут конкурировать между собой воспоминания разных людей? Каждому запомнилось своё. Отправить на «Письма» убедила София Вишневская: «Конкурс вторичен — главное — память очевидцев, совместные страницы истории нашего города, если угодно, свидетельские показания любящих и не забывших…» И ведь правда, свидетелей того апреля становится год от года меньше, оставшиеся стареют, память подводит, в комментариях стали жарко спорить, чьи воспоминания истинные, а чьи ложные. )))  Нужно торопиться записать, что есть.

26 апреля 1966 года, 5.23 утра. Я не помню ни гула, ни зарева, ни толчков, и как очутилась у входной двери, тоже не помню. Спала под утро очень крепко. Помню лишь крик мамы, сдавленный такой: «Татьяна, завалило!!». Мама во всех критических случаях называла меня полным именем. Этот крик и разбудил окончательно. Вижу – стою у двери,  уже открыла,  ключ в руке, а мама пытается в окно выйти, перепутав его с дверью, думает, дверь заклинило   обвалом. Разобравшись, мы мгновенно выскочили во двор и прямо в центр, к водопроводу, где уже стояли соседи, все в неглиже, — в чем спали. Дядя Ваня громко басит: «Война! Помяните моё слово, война атомная! Вон там зарево было, и звук пошел. В военкомат идти надо». Оглядываемся. Кибитки наши стоят, но без труб, кирпичи по крыше рассыпаны. А мы все известкой припудрены, в волосах даже кусочки штукатурки, но маленькие, никто не пострадал. Собака моя, Том Сойер, а обиходе Томка, хвост опустил, землю нюхает. Холодновато, а в дом за одеждой страшно – вдруг снова тряхнет. На улице крики, соседи выскочили из дворов, впечатлениями обмениваются. Вся улица цела, ни один дувал, ни одна стена не упали. Что внутри домов еще не знаем. Ждем следующих толчков.

Однако сильных больше нет, и мы смелем, входим в дом. Пыльно и бело. Побелка осыпалась. На стене обозначилась ниша, заложенная кирпичом. Мы и не подозревали о её существовании. Так целиком и выдвинулась, но не упала. По всем углам довольно большие щели уходят вглубь. И всё. Ничего больше. Выстояла каркасная кибитка! Недаром хвалила ее хозяйка Шамси Камар, когда продавала: «Не беспокойтесь, дом не советский, Миколаевский, сто лет еще стоять будет!».

Постепенно все успокаиваются. Войной никто не пугает, по радио передали, что землетрясение. Но завтракаем во дворе, нам привычно,  живем так  летом всегда, — стол под навесом, кровати, тумбочка с керосинкой.

Время летит быстро, маме пора на работу, мне в институт. Бегу каждодневной дорогой: Обсерваторская – Урицкая – Уездная, через Каблукова на Ассакинскую до конца, а там за углом и до ТашМи рукой подать. По дороге ничего катастрофичного не встретилось. Первая лекция по гинекологии, огибаю главный корпус, кафедра на втором этаже, вход с внутреннего двора. На крыльце стоит лектор, светлой памяти Абрам Аронович Коган, профессор, заведующий кафедрой. Встречает каждого, сочувственно расспрашивает, не пострадали ли, как родные, как жилище и отправляет домой. Перед входом на кафедру весь двор заполнен кроватями рожениц и больных из гинекологического отделения. Моя сокурсница Зина Квочко дежурила в прошедшую ночь. Рассказывает, что эвакуировали всех очень быстро, младенцев укладывали на простыню и, взявшись за концы, выносили бегом. Подходит Таня Баркалова, она с улицы Каблукова, из трехэтажки, что сейчас единственная осталась после сноса. В темных густых волосах Тани еще видны остатки штукатурки. Потолок у них весь осыпался  крупными кусками, трещины пошли. Счастье, что на кроватку ее шестимесячной дочки Леночки ничего большого не упало.  У моих подруг Людочек, Кноповой и Шулятниковой, дома не развалились, что главное, никто не пострадал. Но центр города и Кашгарка обрушились, так говорят. Мы с подругами решили посмотреть сами. Перед ТашМи делал кольцо 4 трамвай, на него и сели. На Первомайской и около ЦУМа  увидели из окна трамвая разрушения. Помню, что в некоторых домах  выпала наружу фасадная стена, где частично, где почти полностью, и открылись квартиры с мебелью, абажурами, печками голландками в углах. Тюлевые занавески на упавших карнизах. Не верилось глазам своим, словно декорации в театре. Стало жутко, смотреть расхотелось, поехала к папе на Высоковольтный, узнать, всё ли в порядке. Эпицентр известен,  максимальный урон уже вырисовывался,  и мне было понятно, что на Высоковольном разрушений быть не должно, но тем не менее.

Действительно, у папы с тётей обошлось, только мелкие трещинки кое-где. Папа взял свой любимый фотоаппарат и поехал снимать.  Не тут то было! Подошел человек в штатском и попросил специальное разрешение на съемку. Разрешения не было, пришлось засветить пленку. Поэтому своих фотографий не осталось.

Вечером застыли перед телевизором. Главной персоной стал заведующий сейсмической станцией Валентин Иванович Уломов. Ему верили как пророку, о нем рассказывали, знакомством с ним гордились, ждали каждого его выступления. Говорили, что он предсказывал разрушительное землетрясение в Ташкенте, и вот – сбылось.

Начался новый отсчет времени — жизнь после землетрясения. Правда, трясти не переставало долго, может быть год. Среди новых толчков были очень сильные, например, запомнилось 9 мая. Шла я в районе 43 школы, кажется, по Кренкеля. Вдруг тряхнуло, а дома сдвинулись и тут же на место встали, как в кино. На одном труба развалилась, 26 апреля выдержала, а тут не устояла, бедняга. Развернулась я и домой бежать. Мама всегда очень боялась землетрясений. Прибегаю, а она вся расцарапанная – кота спасала. Кот боялся толчков еще больше мамы. Однажды летел в прыжке от своей лежанки до двери не хуже белки-летяги.

Постепенно все ташкентцы стали великолепно разбираться в сейсмологии,  и даже могли приборы собой  заменять. Только тряхнет, уже знают,  сколько баллов было. Впрочем, мы до сих пор силу толчков определяем точно и  сообщения СМИ ждем лишь для самопроверки.

Приехали японцы. По городу поползли слухи, что они привезли особых рыбок, которые предсказывают толчки, и  что японцы не рекомендовали застраивать центр, потому что через 100 лет землетрясение повторится. Надо сказать, что сплетен и слухов было полно, повторяли их в разных вариантах, они портили настроение, подрывали доверие к официальным данным. Шептались, что занижают силу толчков, чтобы не объявлять Ташкент открытым городом и не пускать международные организации, что погибших очень много и цифру скрывают. Официально сначала сказали о 4 погибших, потом о 8.

В институте надолго отменили занятия. Мальчиков увезли разбирать завалы, а когда из палаток стали переселять в квартиры, они перевозили вещи новоселов. А нас обидели. Несколько девочек оставили убирать территорию ТашМи. И меня с подружками в том числе. Возмущенные подобным безобразием мы пошли к парторгу института Капкаеву: «Разве нас сняли с занятий, чтобы дворников заменять? Отправьте на настоящую работу, мы тоже можем кирпичи таскать, чем мы хуже мальчиков?» Капкаев вздохнул и обещал подумать. На следующий день он направил  нас за город, готовить пионерский лагерь для ташкентских детей. А потом нашлась работа по специальности в поликлинике. Около  ЦУМа  была поликлиника, здание пришло в негодность, аварийное. Поставили перед ним палатки и начали прием больных. К каждому участковому терапевту прикрепили по одной студентке. В город прибыли строители со всех концов Союза.  На нашем терапевтическом участке было общежитие для приезжих. В мою обязанность входили его ежедневные обходы, выявление больных. В одноэтажном доме на полу, словно на хлопке, вдоль стены лежали матрасы. Если строитель не выходил на работу по нездоровью, он оставался спать на своей постели, а уж мне нужно было решать, что с ним и как помочь. Среди строителей встречались всякие разные, некоторые с татуировками на теле. Тогда мы слыхом не слыхивали о  body painting, боди-арт,  тату. Татуировка говорила одно – сидел, а знающие люди могли по ней определить и место отсидки. Такие и  «заболевали» чаще других.

Между тем наш дом тоже нуждался в ремонте и укреплении. Щели по всем углам вызывали опасения, в них нож уходил до конца. Пришла комиссия из райисполкома, дом обследовали и дали бумажку, по которой выдавали компенсацию за ущерб. Отдельно можно было получить деньги за разбитую посуду, если черепки представить. С черепками я не возилась, а в очереди по оформлению компенсации простояла на Шавли-базаре весь день. Наняли двух молодых ребят из Иркутска, чтобы поставили контрфорсы и внутри отремонтировали. И вот тут случилось происшествие, запомнившееся на всю жизнь, хотя и не связанное с землетрясением напрямую. Строители работали днем на стройке и могли к нам приходить лишь по вечерам. Перед домом, на виноградник, я им настольную лампу повесила, чтобы стены освещать. Хотела поправить ее и прилипла – электрический ток судорогой свел руку, оторвать ее от провода не могу, спазм горло сдавил, кричу, а никто не слышит и не видит меня в темноте за виноградником. Повезло тогда, сама оторваться смогла, да с такой силой, что на землю свалилась. Встала и услышала нечеловеческий вопль мамы, но не из-за меня она кричала. К другому концу виноградника прилип  соседский подросток Фаткилла и медленно оседал на землю. Как я его оттащила,  не помню, словно во сне.  За одежду тянула, совершенно безграмотно, могла сама к нему прилипнуть. А ведь рядом резиновый шланг лежал, должна была сообразить, но растерялась ужасно. Строители подумали, что лампа под током и побежали пробки выкручивать. Позже выяснилось, что сосед траверзу на нашей общей крыше чинил и в результате крыша и металлический виноградник оказались под напряжением в 220 вольт. Так вот! Одного боишься, а выстреливает совершенно другое. Без всякого толчка чуть не умерли.

В один из дней шла я мимо Красной площади и увидела огромную толпу людей перед правительственным зданием. Это была очередь желающих выехать из республики. Несколько городов Союза предоставляли квартиры и работу специалистам, оставшимся без жилья. На площади принимали заявления и документы, предлагали города. По такой программе многие перебрались в Киев, Львов, в Россию. Из наших знакомых три семьи уехали, а по официальным данным более 15 тысяч. Мне кажется, их могло бы быть больше, не все успели. Кто по профессии не подходил, кто раздумывал долго. Думаю, наши руководители  побоялись потерять специалистов и прием документов прекратили. В моей жизни это был первый отток коренных европейцев из Ташкента. Было не по себе.

Взамен остались строители, в тот момент самые необходимые городу люди. Им предоставляли квартиры на новостройках. Со временем и они стали коренными, но процесс адаптации понадобился, я это помню. Интересно, что местные, особенно узбеки, четко определяли, кто из русских недавно приехал, а кто живет много лет. Родители тут же вспомнили, что такое же наблюдалось и в 20-х годах, когда прибыли голодающие с Поволжья, и во время войны, когда приходили эшелоны с эвакуированными.

Ташкент перестраивался почти заново. Архитекторы и руководство республики почувствовали, что на восстановление города после землетрясения дадут такие деньги, которых потом не получить никогда. У них давно был готов генеральный план перестройки города, но требовались слишком большие средства, а тут, считай, везенье. Денег действительно не жалели. О сохранении одноэтажных жилых домов никто не думал, ценностью их не считали. Очень жаль, что не захотели реставрировать все здания вокруг сквера, пустили под бульдозер  центр европейского города. Признаться, общая эйфория и меня тогда охватила. Не могла я понять слез своей мамы о потерянном городе, — ведь построят новый, современный, лучше прежнего. Будто город, это новое платье. Теперь осознаю цену утраты.

По правде сказать, в  новом Ташкенте было много плюсов, хороший город получился. Из коммунальных дворов без удобств люди перебрались в секции – так тогда называли квартиры в многоэтажных домах на новостройках. Появились высотные здания, широкие дороги, а потом и метро. Сохранилась значительная часть старых построек  за центром и некоторые в центре города, напоминая о дореволюционном Ташкенте. И всё же, это было начало конца. Именно после землетрясения стал покидать нас город предков, который теперь мы утратили окончательно.