Дворовый детектив. Повесть в четырнадцати главах. Часть пятая, заключительная Искусство

Автор Геннадий Киселёв.

* * *

11. Кому-то и работать надо

В вестибюле Валька познакомился со своим спасителем. Невысокий парень по имени Турсун, инструктор райкома комсомола, помогал молодым строителям, приехавшим  из разных городов СССР, осваиваться на незнакомом месте, решал бытовые и прочие вопросы. У Вальки сразу загорелись глаза. Инструктор, не задавая лишних вопросов, предложил ему к восьми утра явиться в штаб строителей ленинградского поезда.
Едва только рассвело, Валька уже стоял у самодельной деревянной арки с надписью «Ленинградский строительный поезд». Что за чертовщина? Кроме арки да нескольких десятков одинаковых палаток вокруг неё, ничего железнодорожного рядом не наблюдалось. Валька с тоской посмотрел на это неказистое сооружение и нерешительно произнёс:
— Есть кто живой?
— Ну, чего топчешься? — брезентовый полог палатки с красным крестом над входом отодвинулся, и перед Валькой появилась полноватая девушка.
— Мне Турсуна… он сказал…
— Ну-ну,— она оценивающе посмотрела на Вальку, закрыла полог и бросила на ходу:
— Турсун, там какой-то пацан тобой интересуется.
— Слышу,— Турсун вышел к Вальке и коротко произнёс — за мной.

Стройка началась сразу за двенадцатым кварталом. Насколько хватало глаз, везде тянулись квадраты полей, перемежавшихся тополями. И, наступая на эти поля, люди рыли котлованы, закладывали фундаменты, возводили каркасы сейсмических поясов, подвозили раствор, укладывали кирпичи — строили город. Они остановились у дома, который возводили прямо у обочины проложенной дороги. Валька обрадовался тому, насколько аккуратно обтекала все новостройки эта новая дорога. Тополя стояли нетронутыми, листва рыбьей чешуёй поблёскивала на солнце, тихонько шелестя и звеня на еле заметном ветерке. И так этот шелест, этот звон органично вписывались в строгий ритм огромной стройки, что начинало казаться: деревья,  мощные МАЗы,  подъёмные краны, мелькающие в руках строителей мастерки — это инструменты гигантского оркестра, исполняющего гимн людскому труду.
Вальку вдруг охватила радость и он рассмеялся.
— Ты чего? — удивился Турсун.
— Слышишь,  как листья звенят? Я с детства, как услышу этот звон, так прыгать готов от радости.
Турсун прислушался, пожал плечами  и озадаченно посмотрел на паренька.  Но столько счастья было написано на его веснушчатой физиономии, что сам, понимающей  улыбкой кивнул ему, а потом взял за плечи и  развернул к возводимому дому.
— Погляди-ка вон туда? Видишь ребят на третьем этаже? Это бригада Мирона Александрова, а вон он сам… опять без рубашки. Я же ему говорил, что к нашему солнцу нужно постепенно привыкать. У нас сгоришь — не заметишь.— Турсун замахал руками.— Мирон! Миро — о — он! Давай сюда! Ох, Валька, смотри, что выделывает? Как мальчишка, честное слово!
А строитель тем временем легко перенёс тело через проём будущего окна и угодил в небольшую кучу цемента, которая тут же превратилась в густое, окутавшее Мирона облако пыли. Валька с Турсуном схватились за животы.
— Заржали, — добродушно сказал Мирон, отряхиваясь кепкой, — я этому Юрке башку откручу. Сколько раз говорил, чтоб на месте кладки ничего лишнего не оставляли. Раствор и кирпич. Всё.
Турсун укоризненно покачал головой:
— Бригадир, а ведёшь себя, как ребёнок. Ведь мог убиться — третий этаж, как- никак.
— Какое там,— пренебрежительно махнул рукой Мирон, — это по нынешним временам третий, а по питерским меркам второй только-только начинаться должен бы. Это и есть твой герой?
— Он самый.
— Будем знакомы, — Мирон уважительно пожал мальчишескую ладонь.
Валька посмотрел на него снизу вверх. Этот самый Мирон Александров чуть-чуть не доставал головой до второго этажа.
— Ну, Валька, — Турсун взял его за плечи, — счастливо оставаться, скоро увидимся. Мне на другой участок к белорусам надо.

* * *
—Не тушуйся, парень, — Мирон поманил Вальку за собой, — нам сейчас робеть некогда. Мы тоже поначалу растерялись. Трясёт! А потом по городу прошли, палатки увидели, развалины и вообще… строить надо быстро и прочно, чтоб навек. Чтоб никакое землетрясение городу не страшно было. Твоя задача будет простая — раствор подносить. Работа трудная, но ответственная. Справишься, не сбежишь?
— Справлюсь, — неуверенно кашлянул Валька, — не сбегу.
— Юрка, Юрка, где тебя носит? — внезапно гаркнул Мирон.
К ним подбежал парень с красным облупившимся носом.
— Вот тебе, Юра, напарник. Займись им. Рабочая одежда запасная у тебя есть? Так выдай ему. И объясни толком, что к чему.
— Угу.
— А вечером, Валька, приходи к нам в городок. Я тебе подробнее всё растолкую. И девчонок у нас симпатичных полно. Потанцуем, поговорим по душам. А сейчас, вперёд, пацаны!
И покатилось… лопата, раствор, носилки, чан. И снова раствор…не ухватишь, скользкий,  чёрт. А сыпется куда угодно, только не на носилки. Глаз не поднять, пот заливает. Смахнёшь, наткнёшься на откровенную ухмылку в Юркиных глазах. Руки, шея, поясница – сплошной комок боли. В обед забился в самый укромный уголок. Только б не трогали. Потом было только одно желание: упасть и отключиться. А, очнувшись,  никогда больше этого пейзажа в глаза не видеть.

Но даже дома, во сне он продолжал набивать скользким раствором ненасытный зев чана.
Будильник затрещал в семь. К восьми ноги, сами того не желая, притащили Вальку на стройплощадку.
— Притопал, болезный, — Юрка выпрыгнул из знакомого окна третьего этажа, точнёхонько угодил в кучу цемента, даже не поморщился, а только небрежно отряхнулся. — Думал, после вчерашних гонок по пересечённой местности, ты в другой стороне счастья поищешь.
«Угадал, чёрт с облупленным носом, — подумал Валька». А вслух насмешливо произнёс:
—  Не всем же рекорды по прыжкам с высоты ставить. Кому-то и работать надо.
— Чего ж тогда вечерком в городке на танцах  не объявился?
— Если б кто мне вчера сказал, что утром опять приползу сюда добровольно…поверь, я б того на смех поднял, — болезненно поморщился Валька.
— Значит, как говорит Мирон, толк будет. Хватай папиросочку.
— Не курю.
— Пионер — всем ребятам пример, — Юрка лихо прикурил. — Тогда по сторонам зыркай. Увидишь Мирона, свистни мне в ухо, а то по шее схлопочу.
— Ему-то что? — удивился Валька. — Он бригадир, а не нянька в саду.
— Чудило! — Юрка костяшкой постучал Вальке по лбу. — Это мой старший брат!
— Даёте, — протянул Валька, — целая династия знатных строителей.
— Какая династия, — отмахнулся Юрка, — я как девятый класс в Питере закончил, сразу к Мирону в Ташкент прикатил. Он в штыки. Потом оставил на время каникул. У нас тут каждая пара рабочих рук на счету. Глянь вокруг, размах-то какой. Каникулы я без вопросов отмотаю. Но с сентября в вечёрку. Аттестат зрелости без отрыва от носилок получу и в строительный техникум, как Мирон.
— В вечёрку собрался, — раздался вкрадчивый голос, и правое ухо Юрки заалело в железных тисках Мирона. — Я тебе эти бесценные ручонки обобью, если ещё хоть раз с соской во рту увижу. Моментом к матери отправлю, понял?
— Понял, — мужественно перенёс трёпку Юрка и на всякий случай прикрыл левое ухо.
— Значит, толк будет, — уже миролюбиво шлёпнул его по плечу Мирон, — хватай носилки, раз такой понятливый.
Валька тоже обречённо взялся за свой край, но… дела сегодня, на удивление, пошли много лучше. Раствор, что ли, другой, полегче подвезли. Даже пообедал с аппетитом.
А после обеда случилась беда. Крепкий молодой строитель чуть не загремел с верхотуры. Ребята еле успели подхватить. Но машины, чтоб к врачу в городок отвезти, сразу не нашлось. Только положили его в тенёк, инструктор на газике прикатил. Выслушал Мирона, глянул на парня внимательно, вздохнул и отозвал бригадира в сторонку:
— Ему не доктор нужен. Под деревом отоспится, через часик другой огурцом будет.
— Хочешь сказать, он это…— Мирон растерянно щёлкнул себя по горлу. — У меня вовек такого не водилось. Путаешь ты что-то. Ребята к жаре ещё не привыкли. Может его солнышко приласкало?
— Может, — легко согласился Турсун, — для июня жарковато, за тридцать градусов сегодня будет. Но в Ташкенте климат сухой. Жара пока легко переносится, жить можно. Только у нашего друга внутри все сорок будет. А тридцать плюс сорок это уже не Ташкент, а Кара – Кумы. Меня вот что смущает. Продавать спиртное на территории строительства категорически запрещено. Кто ж ему такой дастархан  накрыл? Кто у нас такой гостеприимный в рабочее время?
— Шуткуешь, — мрачно сказал Мирон, — скорее всего он, паршивец, с вечера в центр смотался.
— Ну да…— саркастически улыбнулся Турсун, — и до сегодняшнего обеда он её берёг. Чепуха. И пахнет от него свежачком. Только не «Пшеничной», а какой-то гадостью.
Мирон закусил губу.
— Не тушуйся бригадир, разберёмся. А паренька, ты прав, на всякий случай в городок отвезу. Как бы он палёной бурдой не траванулся.
Вечером на очень бурном собрании строители постановили: выпивох из Ташкента гнать без разговоров. Но когда и кого это останавливало? И пьянки повторялись. Не часто, но повторялись. Турсун с ребятами-добровольцами дежурили в магазинах. На их глазах парням в рабочих спецовках водка не продавалась.

12. Канай отсюда, окурок

Валька не очень прислушивался и присматривался к тому, что происходило вокруг. Главное, после месяца на растворе их с Юркой взяли учениками каменщиков.
Однажды в столовой, пристроившись в конце длинной очереди, от нечего делать, рассматривая подтёки на подносе, он заметил, как под ближайшим столом, где сидели четверо строителей из городка ярославцев, разливалась водка. Чуть поодаль мелькнула ещё бутылка. Откуда берут? Очередь подвигалась. Валька приготовил шестьдесят копеек за лагман  и увидел, что повар, взяв у очередного строителя пятёрку, мигнул своему напарнику. Тот невозмутимо поставил тарелки с пловом на поднос и протянул влажный продолговатый газетный свёрток под прилавком. Из-за стола поднялись трое, перехватили поднос с пловом и чаем. Свёрток опустили под стол, и скоро там забулькало. Подошла Валькина очередь. Повар окинул его равнодушным взглядом.
— Шестьдесят копеек.
Валька подхватил поднос, оглянулся, высматривая свободное местечко, и увидел за дальним столиком Юрку с какими-то ребятами. Свободного места у них не было. Он двинулся дальше, как вдруг услышал знакомый пришёпетывающий тенорок:
— Прими стопарь, Юрик,  не киксуй. Ты мужик деловой. Мы это сразу усекли. Куда нам ташкентским, до вас, питерских!
Валька вздрогнул. Неужели Фикс? Нет. И тут понял, тенорок принадлежит Тимуру Цимбаеву. А тот продолжал ворковать дальше:
— Бери червонец, Юрик.  Только уговор дороже денег. Мы подгребём к стройке, когда там кроме сторожа Хасана никого не будет. Он человек свойский. Но, чтоб душики, краники и прочая сангигиена лежала там, где договоримся. А урона стройке никакого не будет, поверь мне. Эти железки спишут, новые выпишут. Если хочешь знать, наши горожане-бедолаги из своих задрипанных палаток в любую предоставленную горисполкомом квартирку наперегонки побегут. Плевать им на эти самые недоделки с высокой колоколенки. А потом они у меня же за милую душу дефицитную сантехнику купят. Ещё спасибо скажут. Мы — при своих интересах, ты — при своих. Держи хруст, говорю.
— Ты даёшь, — пьяненько ухмыльнулся Юрка и отвёл протянутую красненькую. — Меня, питерского строителя, за червонец купить хочешь. Да я … — и осёкся, заметив глядящего в упор Вальку. Тимур тоже подозрительно обернулся.
«Узнал», — понял Валька.
— Чего вылупился, Вязов? — с угрозой привстал Тимур. — Чего вынюхиваешь?
— Нишкни! — ударом хлыста прозвучал голос сидящего боком к столу человека.
Тимур прилип к стулу.
Правый глаз человека закрывала безжизненно-белёсая пелена. Зато левый уколол Вальку в зрачки так, что он в страхе отвёл глаза.
— Тебе чего, окурочек, водочки плеснуть в ноздрю! – неожиданно ласково спросил бельмастый.
— Это наш со стройки, — начал Юрка, но тут же притих под жутковатым взглядом единственного глаза.
— Канай отсюда, окурок, к тачке, а то вынесут.
Тут Юрка резко отодвинул стол, дёрнулся к Вальке, схватил его за руку, и оба дунули из столовой. Вдогонку раздался раздосадованный тенорок Тимура:
— Сорвалось!  Но кто из вас про это где-нибудь вякнет, враз причёску попортим.

13. Они приехали, уехали, а мы останемся, братан

— Погоди, Валька, чего кросс устраиваешь? — едва поспевая за ним, выдохнул Юрка. – Веришь, эти ребята ко мне неожиданно подсели. Одноглазый сказал,  он из Питера. Я и обрадовался. Плеснули мне, совсем чуток. За Васильевский остров тост подняли, где мы с братаном живём. Ты про остров такой, поди слыхом не слыхивал.
Валька упрямо вышагивал, не поворачивая к другу головы. Когда они, наконец, взобрались по лестницам без перил наверх, Юрка неуверенно протянул ему руку.
— Мир?
— Сегодня у нас первая самостоятельная кладка, — не принял его руки Валька.

— Иди лучше в теньке отдохни, пока Мирон на каком-то совещании парится. Вот бы порадовался он, глядя на брата.
— Указчиков без тебя по горло! — сорвался в истерический крик Юрка и схватил мастерок. — Без сопливых! Друг называется! Беги, закладывай Юрку!
— Чёрт с тобой!
Валька принялся за работу. Хватал из горки кирпич, стелил раствор, пришлёпывал мастерком. Рядом тяжело сопел Юрка.
Вернувшийся Мирон первым делом поднялся к ребятам.
— Толк будет, парень, — оценил он Валькину кладку, — а у тебя какие дела, Юрок? — едва глянув, он зло выругался.
— Это я тебя так учил класть, паршивец этакий?! Теперь всю твою «работу» крошить придётся!
— Отстань… — Юрка вяло отмахнулся, покачнулся, побледнел, его сложило пополам, он обмяк и полетел вниз, на кучу с цементом, которую, несмотря на все увещевания бригадира, мальчишки регулярно забывали убирать уже вдвоём.
Мирон кинулся следом, подхватил брата. Ему бросились на помощь, но он никого не подпускал и всё время старался приподнять безвольно падающую голову Юрки.

«Скорая» забрала обоих…
* * *
Примчавшегося через полчаса на своём неизменном газике Турсуна тут же обступили и забросали вопросами. Тот едва успевал поворачиваться. Валька стоял за спинами ребят, несколько раз порывался что-то сказать, но его никто не слушал.

Тогда с каким-то отчаянным всхлипом он резко вскинул руку. Все удивлённо смолкли.
— Ребята, — сдавленно начал он, — Юрка водку в столовке пил, я видел… — и замолчал.
— Да откуда у мальца-то гадость эта! – недоумённо спросил кто-то, и теперь уже Вальку вперебивку забросали вопросами.
— Стоп! — Турсун развернул паренька к себе. — Громко и внятно повтори то, что ты сейчас сказал?
— Я виноват… нужно было сразу сказать… побоялся, что Юрку со стойки выгонят.
Турсун резко встряхнул его.
— Внятно, Валька, по делу. Где Юрка водку взял?
— В столовой повар из-под полы торгует. А к Юрке какая-то шпана подсела. Они ему налили, а он… что же с ним будет… — ещё раз прерывисто всхлипнул Валька.
— Айда в столовую! — кинулся к газику Турсун.
В машину набилась вся бригада. Висели даже на подножках. В столовую буквально ворвались. Но там уже никого не было, кроме повара мусолящего трояки и человека с прикрытым бельмом правым глазом. Увидев его, Валька опять оцепенел от страха, но бельмастый вмиг исчез. Будто растворился в воздухе. Валька даже успел подумать, что это ему померещилось.
— Водка где?! — рявкнуло сразу несколько голосов.
— Какая такая водка — модка? — удивлённо вскинул брови повар. — Ничего не знаю. Но если дорогим гостям очень нужно, поможем, какой разговор…
Валька кинулся за прилавок.
— Вот она! — он сдёрнул цветастый засаленный платок, и все увидели ящики с зеленоватыми бутылками.
— Ах, гад! — кто-то подхватил первый ящик и с силой грохнул его об пол.
— Милиция! — заверещал повар и оглянулся в поисках одноглазого подельника.

Повара скрутили, а следом грохнули ещё один ящик. Когда изумлённая милиция оформляла протокол, повар, прикрывая рукой правый глаз, попытался заговорить с Турсуном по-узбекски.
— Брось, — брезгливо перебил его тот, — палёной водкой людей травил ты на чистом русском. А теперь, с какого перепугу, забыл его?
— Зачем так говоришь, уважаемый, — уже по-русски заюлил повар, —  земляки должны помогать друг другу. Строители приехали, уехали, а мы останемся, брат, — в его голосе проскользнула едва заметная угроза.
— Ошибаешься, вот мои земляки, — Турсун рукой обвёл сгрудившихся вокруг ленинградцев. — Настоящие земляки, друзья, люди. А ты — паршивый паук-кровосос.

Отойди, не доводи до греха! — он стиснул кулаки.
Повар в испуге отскочил к милиционерам.

14. Жил в Одессе Костя-морячок…

После работы Валька забежал было к Юрке, но в палату его не пустили. Он бесцельно побродил по улице и, не спеша, пошёл домой. У самого дома от дерева отделилась чья-то фигура и направилась вслед за ним. У Вальки захолонуло сердце… он прибавил шагу, но тут дорогу преградил Тимур.
— Окурок? — сипловато выдохнули за спиной.
— Сексот,— с гаденькой улыбочкой подтвердил Тимур.— Только под окнами визгу много будет, надо его за гаражи отволочь.
Валька понял, что его сейчас убьют. Кричать бесполезно. Он зачем-то зажмурился, резко повернулся и с силой боднул в сторону сиплого, ненавистного дыхания.
…Очнулся он от сверлящей боли. Кто-то, сосредоточенно сопя, осторожно массировал его раскалывающийся затылок. Валька попытался вывернуться, но боль обожгла ещё нестерпимее.
— Живой! — воскликнул знакомый голос.— Ну и калган у тебя, Маляр! Другой бы, от такой ласки,  располовинился. А ты, всего-навсего, приличной гулей отделался.

Чего уставился? не признал? Это ж я, Фикс.
— Твои дружки меня приласкали? — грубо спросил Валька.
— Дёшево держишь,— ничуть не обиделся Фикс.— Ты-то чего с этой шпаной не поделил?
— Помоги подняться? Дома поговорим.
Фикс подставил плечо, но с опаской проворчал:
— Ну да, в гости зовёшь, а там с дядей Мишей повяжете мне руки белые, и сдадите, куда следует. Второй раз со мной этот номерок не проскочит.
— В рейсе он. Пошли.
На кухне Валька рассказал Фиксу о своей теперешней жизни. Тот слушал с несвойственным ему выражением понимания на сильно исхудавшем лице. Когда он закончил, Фикс шлёпнул себя по коленям.
— Шакалы! Но бельмастому я припечатал так, что он навек дорогу сюда забудет… — и вдруг, оборвав себя на полуслове, откинулся на стуле и стал насвистывать популярную среди дворовых ребят песенку: «Жил в Одессе Костя-морячок, ездил он в Херсон за арбузами»…и так же без перехода, глядя в упор на Вальку, спросил сквозь зубы: — Чего, Маляр, зенки выкатил? Ждёшь, не дождёшься, когда я колоться начну?
— Я тебе не следователь, — брезгливо дёрнул плечом тот.
— Тоже верно… — он просвистел ещё куплет, криво усмехнулся и в отчаянии  зачастил. —  Вкалывали мы на расчистке рухнувших домов. Всякого насмотрелся. И покойнички попадались. И добра людского загубленного невпроворот валялось. Но не это главное. Люди на честном слове друг с другом живут, последним куском делятся, со всего Союза понаехали, вкалывают за нас.  А я ж свой, Ташкентский, с Алайского базара. Тут и ребята откуда-то пронюхали, на чём я засыпался. Не поверишь, свои же чуть не прибили. И потом кликуху мне прилепили: «Палаточник».  Шпынять начали, у параши лежак определили. Это мне, Фиксу! Понял я — ещё немного и соскочу с катушек. Я ж психованный. Ну, двум, трем челюсть сокрушу, остальные меня же затопчут. Невмоготу стало. Дёрнул, одним словом. Сюда забрёл. Целый день, тебя ожидаючи, от людей хоронился. Стемнело, на ветерок вышел, тут ты идёшь. А к тебе фраера. Вовремя успел… чего лыбишься? Небось, вспомнил, что в рольке спасителя я уже выступал? Только идти мне, Маляр, больше некуда и не к кому. Не присоветуешь чего дельного — хана мне будет.
— Я бы присоветовал, но, боюсь, мой совет тебе не понравится.
— Ты попробуй. Мне выбирать не приходится. Как говорится, клетки мои все заняты, и я в полном сортире. Ни взад, ни вперёд ходу мне нет.
— Из этого сортира тебя только один человек вытащить может.
— Не твой ли дружок Тешабаев?
— Не угадал,— еле приметно вздохнул Валька.— Сам ты себя тащить должен.
— Вот куда заворачиваешь,— протянул Фикс,— на добровольную сдачу властям агитируешь? В штаны наложил? Думаешь, побег мой к твоей крыше пришьют и тебе срок засветить может? Да ты не боись! Для статьи за недоносительство ты ещё ростом не вышел!
—  Ты тельник на груди не рви!— резко перебил его Валька. —   Эти истерики мы уже проходили. Дурак ты, понял?!
— Про то, что я дурак, Тешабаев меня самолично просветил. Спорить с тобой не буду. Одного, хоть убей, не пойму. Ты-то чего со мной цацкаешься? Хочешь, вяжи меня и в ментовку. Гад буду, не пикну. Не можешь ты после подлянки, которую я с тобой и дядей Мишей сотворил, зуб на меня не иметь.
— Чего же ты ко мне пришёл?
Фикс напряжённо поднялся…
— Не ерепенься,  —  осадил его Валька, — сядь лучше и пошевели своими мозгами. После истории с товарняком я долго искал тебя. Если бы нашёл, памятью отца клянусь, убил бы. Только со временем понял, прав Тешабаев, кулаками зло лишь умножать можно. И камня я на тебя за пазухой не держу. Иначе бы на порог не пустил. Живи пока у меня и думай, чёрт тебя побери, думай, «Костя-морячок»!
И, вдруг, не сговариваясь, они дружно затянули:

— Но, однажды этот морячок не вернулся в город свой родимый. И напрасно девушка ждала, о, боже мой, на причале в платье темно-синем…
— Знаешь, — положил на Валькино плечо руку Фикс, — майор мне сказал на прощание: если такая штука, как совесть, во мне заговорит — он беседу о моём человеческом житье-бытье в любое время суток продолжить согласен.
— Ты его сейчас сюда пригласить предлагаешь? — не выдержав, улыбнулся Валька.
— Не скалься, Маляр, — тоже улыбнулся Фикс, — твой верх. Я б взвыл сейчас, да соседей пугать не хочется…
— Хочешь, вместе к майору пойдем? Хочешь?
— И хочется, и колется, и мама не велит.— Фикс закусил губу и неожиданно по-детски шмыгнул носом.— Не обижайся, Маляр, но тут я без сопливых обойдусь. Явка с повинной — это должно звучать гордо. Давай-ка лучше ушко минут на сто двадцать придавим? А?
— Ты дави, а мне за кирпичи браться пора,— устало потянулся Валька.— Встанешь — колбаса и помидоры в холодильнике. Ложись, а я пошёл чайник ставить.
— Я б тоже сейчас пожрал,— грубовато сказал Фикс.— Там колбаски с помидорами не перепадёт. Только в старую камеру к прежним дружкам я не вернусь. Пусть майор приговор в кабинете в исполнение лично приводит.  Ставь чайник, обмоем это дело!
До остановки они, насвистывая все того же «Костю», шли молча. Первым подошёл автобус Фикса. Уже стоя на подножке, он обернулся, и столько отчаянной тоски было в его взгляде, что Валька рванулся к нему, но… Фикс яростно мотнул головой.
— Топай на свою верхотуру, Маляр! Может, когда  свидимся! Авось и мне фарт  засветит! Счастливо, Валька!
Валька долго поднимался по пролётам с твердой мыслью после работы вместе с Мироном пойти к Рахиму Тешабаевичу. Бригада должна взять Фикса на поруки. Ему сейчас никак нельзя к старым дружкам. Нельзя ему в тюрьму, пропадёт.
Он поднял с прохладных ещё кирпичей мастерок. Нет на свете ничего надежнее этого инструмента. И надежнее бригады никого нет. И будет он с ней мотаться по всем стройкам страны всю свою жизнь, как папка. Вот его фарт. Остальное приложится.

Может, об этом счастье напутствовал его отец.