«Гений парадоксов» (Эдуард Балашов) Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

1
Кто из нас, послевоенных мальчишек, не мечтал стать моряком, лётчиком, геологом?.. Эти профессии считались настоящими, мужскими, романтичными. «Примеряя» их на себя, подросток более-менее ясно видел своё будущее, но оно казалось таким далёким, почти не досягаемым. Зато некоторым мальчишкам по-настоящему везло. Счастливчикам удавалось на много лет раньше приблизить к себе заветную мечту. Таким везунчиком считал себя Эдуард Балашов. Для близких Эдичка, для друзей Эдик – небольшого роста, но крепко сложенный, часто улыбающийся подросток. Во время войны, эвакуировавшись вместе с матерью из Украины в Среднюю Азию, он попадёт сначала в Душанбе, а потом – в Ташкент. Здесь мать будет работать старшей медсестрой в военном госпитале, а Эдик продолжит учёбу в школе. Через многие годы эти детские впечатления трансформируются в стихотворение «Бессонница»:

Чёрт, не подушка,
А сволочь в наволочке!
Спать! – колочу её. – Спать!
Сплю и не сплю, а гуляю на лавочке.
Ты ли зовёшь меня, мать?

Майская вата таджикского тополя.
Свадебный пух тишины.
Ты ли стоишь там –
Прямо из госпиталя –
В белом халате войны?

После седьмого класса, Эдуарда, как сына погибшего фронтовика, примут в знаменитое Ташкентское суворовское училище (ТСВУ), для многих мальчишек послевоенной огромной страны, ставшее на несколько лет родным домом. Ещё в школе, встречая по воскресеньям гуляющих в тенистом сквере ребят в фуражках с подрезанными козырьками, в чёрных мундирах с малиновыми лампасами и в белоснежных перчатках, Эдик мечтал стать таким, как они. Восхищённым взглядом провожал он своих сверстников, когда те во время парада 9-го мая на центральной площади города, под звонко выдуваемый звон оркестра и чёткую дробь барабанов, ритмично печатали шаг.

Училище находилось на улице Тараса Шевченко на пересечение с (тогдашней) Стрелковой, по соседству с парком имени Кафанова и музеем Искусств. Эти места для Балашова станут почти родными, как и училище, где он обретёт для себя настоящих друзей, умных, чутких и по-родительски строгих преподавателей, недавних фронтовиков, встречавшихся со смертью «лицом к лицу».

Спустя годы, поэт с ностальгической ноткой будет вспоминать учёбу в училище, когда парадная форма станет не главной, и придёт суровая правда жизни, резко отличающаяся от той, что проходила за воротами, когда «… От малого и до большого чина / Нам диктовала волю дисциплина». И вот к школьным занятиям добавились армейские: строевая подготовка, знакомство с оружием, марш-броски, уроки фехтования, бокса, танцев… Да, да и танцев. Будущий офицер должен быть во всём примером. Так постепенно выковывалась воинская выправка, в которой были и радость увольнения, и горечь гауптвахты, вкус каши-овсянки, навязчивый запах ваксы.

– Да, – не без гордости говорил Эдуард, – я, как и поэт, Николай Старшинов, был ротным запевалой!

Голос его над строем, окрепший на знойном азиатском солнце до бронзовой звонкости, далеко раздавался над плацем.

Случались и драки с местной шпаной – из бандитских районов Ташкента: Первушки, Сарыкульки, Тезиковки. В таких потасовках одерживали победу «сурики», как презрительно, больше из зависти, называла суворовцев братва, которым в потасовках не помогали ни металлические прутья, ни велосипедные цепи… Суворовцев выручала спортивная закалка, братская сплочённость, чувство взаимовыручки, что не дано было их обидчикам. И, конечно, Балашову навсегда запомнилась учительница немецкого языка. Это она привила впечатлительному подростку любовь к поэзии, к Гёте и Пушкину, «магической силе стиха в воспитании души», разглядела в нём будущего поэта.

Нет, Балашов не посвятил свою жизнь Армии, но он на всю жизнь сохранил теплую память о ТСВУ, подарившего ему «добрый запас знаний и прочности на всю жизнь».

2
Из автобиографии поэта: «Родился 23 июня 1938 года в Мариуполе в семье военного, учился в Ташкентском суворовском училище. С детства писал стихи, занимался музыкой (хорошо играл на фортепьяно) и спортом (регби). Учился также в высшем военно-морском училище, оттуда перешёл в МВТУ им. Баумана, окончив которое, работал инженером в гражданской авиации. В 1965 году опубликовал первые стихи и через некоторое время серьёзно занялся литературой. Первая книга «Гонец» вышла в 1972 году. Работал в издательстве «Советский писатель» редактором отдела поэзии. Доцент кафедры творчества Литературного института им. А. М. Горького. Ведёт семинар поэзии. Председатель Литературного клуба им. Н. К. Рериха».

3
Имя Эдуарда Балашова прочно закрепилось в русской поэзии после выхода его книг стихов: «Хлебный ветер», «Глагол молчания», «Чаша», «Око» и других во второй половине минувшего века в ведущих издательствах Москвы. Названия книг глубоко ассоциируются с миропониманием автора, поиском смысла жизни в окружающем мире: Земля (Почва) – Небо (Свет) – Судьба человека (Путь). Быть активным во всех добрых начинаниях, а не праздным соглядатаем. Видеть и чувствовать сердцем небо, красоту природы и постоянно устремляться к свету – основные мотивы лирических и философских стихов поэта, с которыми он щедро делится со своими читателями.

Немаловажной вехой в творчестве Балашова так же является его переводческая деятельность. Он перевёл более двадцати сборников стихов с языков народов СССР, а переводы древних китайских поэтов Ли Бо и Ду Фу признаны китайскими литературоведами одними из лучших, сохраняющих «аромат оригинала».

В престижной антологии Владимира Кожинова «Стихи и поэзия», вышедшей в издательстве «Советская Россия», включено двенадцать поэтов. Приведу их имена в том порядке, как они расположены в книге автором-составителем: Алексей Прасолов, Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Жигулин, Глеб Горбовский, Станислав Куняев, Анатолий Передреев, Василий Казанцев, Алексей Решетов, Олег Чухонцев, Юрий Кузнецов… Яркие, неповторимые, импульсивные имена, обозначенные критиками тех лет творцами «тихой лирики», термином, который был введён выдающимся русским литературоведом Вадимом Кожиновым в противовес модной в 60-70-80-е годы «эстрадной поэзии», которую олицетворяли Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, Б. Ахмадулина… В кожиновской антологии достойное место занял и Эдуард Балашов. Книга давно стала библиографической редкостью. Именно в ней было представлено стихотворение Балашова «Дом», в котором молодой поэт попытался обозначить свою эстетическую позицию:

Нету дома земного.
Нет и тайны земной.
Дом мой – Отчее слово
Над земною виной.

За страданием лета,
За безмолвьем зимы
Дом мой – горница Света
Над гордыней Земли.

И бездомным вдогонку
Шепчет пламень куста:
Кроме сердца ребёнка
Есть ли дом у Христа?

Современность и вечность, любовь и история, природа и мифология, размышление и творческое озарение, философия и жизнь, пронизывают очищающей грозовой молнией лучшие строки Балашова, в которых поэт старается «быть не призрачным – прозрачным».

В компании он упорно избегает срамословий, а рассуждая о бытие человеческом, твёрдо считает, что в подлунном мире вечности нет, есть только время, которое мы и должны прожить достойно.

4
О своей творческой лаборатории Эдуард Балашов рассказывает так: «… Работая старшим инженером в учебно-тренировочном отряде в аэропорту «Внуково»», я уставал так, что приходя домой, моментально проваливался в сон. Неожиданно во сне приходили стихи. Кстати, они всегда так и пишутся, в своеобразном творческом сне, в котором происходит встреча с реальностью».

Вот как поэт выразил это чувство в одном из своих стихотворений:

Любовь даёт мне право быть слепым
В глазах людей, не знающих об этом.
Любовь даёт мне право быть поэтом
И видеть то, что не дано иным.

Так думал я, когда блуждал во мгле,
Пел о любви и забывал о хлебе.
Безумец, я искал тебя на небе.
А ты, как все, ходила по земле.

Балашов никогда не торопится в своём творчестве, как иные менестрели, высказаться по любому поводу, избегает выносить на суд читателей скороспелые мудрёные мысли, помня постулат, выведенный им же самим: «Излагать витиевато – что смотреть подслеповато». И остерегает молодых стихотворцев:

– Обилие зрелищ гасит воображение, заслоняет вещие сны.

5
В литературных кругах имя Балашова авторитетно, почти легендарно. Он помнит сотни былей, с годами некоторые ставшие байками, которые случались с ним лично и его окружением. Вот одна из них.

В начале 80-х годов в Союз писателей принимали молодого поэта Т. З., ныне по праву считающегося классиком. Член приёмной комиссии Юрий Кузнецов, едва раскрыв сборник поэта, швырнул его на пол и резюмировал:

– Белиберда.

Балашов, будучи добрым и честным человеком, решил защитить Т. З., и сказал:

– Но у него же есть прекрасные строки. Вот эта, например: «Измятая вода». Только за это его можно принять в наши ряды!

– Просто за воду уже принимали, – согласился Кузнецов, – а вот за «измятую», я ещё не слышал.

Это и спасло Т. З., его приняли в Союз писателей.

6
Находиться в кругу Балашова – это духовный праздник обогащения знанием жизни, парадоксов человеческого бытия. В правоту данного суждения приведу отрывок из своего дневника об одном из таких общений.

… Эдуард Балашов, Леонид Чекалкин, Александр Жуков и я сидели в нижнем буфете ЦДэЛа. Вошёл Владимир Личутин с каким-то пожилым мужчиной с седым ёжиком волос. Балашов пригласил Владимира к нашему столику. Личутин подошёл к нам, поздоровался со всеми за руку и вежливо отказался, сказал, что ему надо с приятелем что-то обсудить.

Балашов попробовал пошутить:

– Потом обсудите… Может, я вижусь с тобой последний раз.

От слов его повеяло горечью, мало похожей на шутку. Я не виделся с Балашовым около года, и сейчас только обратил внимание, как он сильно сдал, постарел. Лицо с лёгкой щетиной впало, из-под очков глядели усталые, но не унывающие, глаза.

Личутин с незнакомцем устроились за соседним столиком.

Я сказал Л. Чекалкину, что я читал тёплую рецензию на книгу его стихов в «Литературке». «Не может быть!», – сделал он удивлённое лицо, и вынул из портфеля два своих новых сборника. Один из них поэт подписал и подарил мне. Сборник назывался «Ветер удачи».

– Николай, – кивнул мне Балашов. – Найди на обложке ошибку.

В его словах чувствовался подвох. Но какой? Я внимательно прочитал название, но никакой ошибки не обнаружил.

– Вот же, – указал пальцем Балашов. – Ветер у дачи!

Он отделил букву «у» и получилось другое слово. Мы с Жуковым засмеялись, а Л. Чекалкин обиделся:

– Ты же сам и посоветовал так назвать!

Эдуард, как всегда, рассыпал налево и направо шутки, неожиданные, буквально сплетая их из ничего, чисто «балашовские».

Когда я с Чекалкиным завёл длинный диалог о нашем общем друге – детском поэте Кушаке, который, как Эдуард, во время войны жил в Ташкенте на Кашгарке в Стекольном переулке, Балашов, чтобы повернуть разговор в «объединяющее русло», улыбнулся:

– Хватит, коллеги, обвязываться кушаком!

Выпили за новую книгу Чекалкина, которую он также подарил Балашову, у Жукова она, видимо, имелась.

Разговор незаметно перетёк к личности Анатолия Передреева, которого я с Балашовым хорошо знал.

– Недавно в интернете я видел новую книгу стихов Передреева, изданную небольшим тиражом, – сказал я. – В этом однотомнике есть и наши воспоминания об Анатолии – Балашова и моё.

– Передреев – гениальный поэт, – подчеркнул Эдуард, и процитировал передреевскую строфу, посвящённую им жене Шеме.

– А вот Валентин Устинов так не считает, – вспомнил я давний разговор в «Академии поэзии».

– Почему?

– Слишком, мол, вызывающе и непотребно Передреев вёл себя в буфете ЦДЛ.

Но и тут Балашов в защиту поэта нашёл «оправдывающие» его действия слова:

– Что с того? Ведь он вёл себя так в своём доме – не в чужом…

В характере Балашова – улыбка, безобидная шутка, экспромт-каламбур, добрый поступок по отношению к собратьям по перу, не единственные привлекательные качества. Их можно, как примеры, приводить бесконечно. Знания мэтра обширны, глубоки, а память – феноменальна. Он смело вступает в полемику с любым спорщиком, как говорится, будь то простой таксист или академик… Иногда он может в споре проиграть оппоненту, но чтобы, как страус, запрятав голову в песок, промолчать – никогда, это не в его натуре. Помнится, одному слишком ретивому ЦДэЛовскому поэту-либералу, который всячески охаивал нашу Победу в Великой отечественной войне – в трусости, якобы мародёрстве, и предательстве солдат и офицеров, Балашов без всяких обиняков сказал:

– Есть ли у тебя вообще совесть? Ты только вдумайся в эту статистику: если за каждого погибшего объявить минуту молчания, мир молчал бы 50 лет. Такой ценой досталась нам Победа! Трусам и мародёрам сиё не под силу.

Другой раз этот же поэт с упоением стал восхвалять западные ценности, тамошнюю свободу, неоспоримое богатство.

– Стоп, стоп, – остановил его Балашов. – А ведомо ли тебе, что ты жил в самой богатой стране мира?

– Это в какой? – опешил собеседник.

– В СССР, – ответил Балашов. – Четверть века её разворовывают, такие, как ты, и никак разворовать не могут. Назови мне хотя бы одного «эффективного менеджера», который за четверть века либеральных нововведений создал мало-мальски значимый завод, электростанцию, водохранилище?.. Молчишь? То-то и оно!

В целом же о современной российской жизни Балашов в своих суждениях беспристрастен, прям:

– Сегодняшнее убеждение завтра может оказаться заблуждением, наука – суеверием, героизм – преступлением, простота – воровством, предательство благородством, а через день всё поменяться местами… Увы, в истории человечества подобное происходит циклично. Такое состояние общества древние мудрецы назвали «временем перемен». Для кучки избранных оно благостно, а для большинства… Эх!

7
Когда-то поэтесса Татьяна Глушкова, обладавшая точной образностью, одарила многих собратьев по перу меткими «псевдонимами». Кто-то считает их обидными, а кто-то – нет. Не прошёл мимо внимания Глушковой и Балашов. Так в узком кругу его стали называть «Избушкой» – уютным, тёплым, русским домостроевским именем. Точнее не придумаешь. Находиться рядом с Балашовым – это значит любить жизнь, познавать мир, самого себя, делиться с людьми знаниями, опытом…

Другой же – писатель Леонид Сергеев в своей книге «Небожители подвала» – назвал Балашова «гением парадоксов». Это определение, взятое из пушкинских строк, также точно, характеризует образ и творчество поэта, его медитации, меткие наблюдения, составившие книгу «Спрятанная жизнь». Приведу из неё несколько афоризмов:

… Будущее – терновый венок настоящего.
… Молчание – золото, но не для коронок и не для короны.
… Зрелость приходит не со временем, а вопреки времени.
… Каждый видит по-своему, а надо бы по справедливости.
… Можно поступок отнять у вины, но не вину у поступка.
… Подумать – расположиться к мысли и довести её до воплощения.

Ещё в начале творческого пути Эдуард Балашов вывел для себя формулу: «Жить – чтобы учиться, учиться – чтобы жить!». Этого правила он придерживается по сей день. А помогло ему в этом, как считает поэт, далёкое во времени и пространстве, ташкентское суворовское училище, которое заложило в хлопца «добрый запас знаний и прочности на всю жизнь».