Рассуждения в чайхане Разное

Али Хамраев
(Заголовок условный, автор опубликовал без заголовка. ЕС)

Как-то очень давно в Ташкенте я шел мимо старой чайханы. И вдруг, в предвечерней суете, мое внимание привлек седобородый человек, удобно устроившийся на кошме. Он лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел неподвижным взглядом перед собой. По смуглому лицу и простенькой тюбетейке проплывали светлые тени от склонившейся рядом плакучей ивы. Мимо чайханы проходили люди, проезжали машины, семенили с поклажей ослики, а глаза седобородого все так же были устремлены в одну точку. И мне показалось тогда, что перед взглядом этого человека течет время – минуты, годы, столетия…

Когда возвращаюсь из дальних странствий в Ташкент и выхожу на трап самолета, в мою грудь врывается теплый воздух, запах и вкус которого не забудешь никогда. Наверное, ветер смешал ароматы мирзачульских дынь и ферганских абрикосов, самаркандского винограда и ташкентской айвы, кувинских гранат и бухарского инжира. И тот же ветер добавил в этот букет жар пустыни Кызыл кум и прохладу ледников Тянь Шаня. Поверьте, аромат лучших французских духов просто отдыхает!

Да, время меняет многое. Города растут вширь и ввысь, в каждом доме из ящика с экраном на тебя смотрит весь мир, осликов с улиц вытеснили Мерседесы и Хаммеры, круглосуточно охраняют теперь не только заключенных в тюрьмах, но и очень богатых. Многое изменилось в сегодняшней жизни, не изменилось самое главное — душа моего народа. Она осталась такой же, как и тысячу лет назад, как и сто, как и пятьдесят…
Мой дед ферганец Хамро («попутчик» по-таджикски) заворачивал меня, трехлетнего мальчугана, в свой старый ватный халат, устраивал у себя за спиной, и мы шли к трамваю №11, который довозил нас до текстильного комбината. На здании комбината висел огромный портрет Сталина, перед которым я играл. Потом мы сидели в чайхане напротив киностудии, ее павильоны располагались в старой мечети Шейхантаур, а операторские кабины и гримерные — в кельях. В киностудии работала диспетчером производственного отдела моя мама Анстасия Тарасич. Дед пил зеленый чай и неторопливо рассказывал мне о своей жизни. Когда я стал постарше, он поведал мне о своих шести женах. Кого-то из них он сам прогнал, другие его отвергли. Тогда я и узнал о моей бабушке-узбечке и понял, что во мне текут три крови — таджикская, узбекская и украинская. Деда Хамро в чайхане всегда угощали разные компании — кто пловом, кто шурпой, кто кистью винограда с лепешкой. Тихо бренчал дутар, лилась неторопливая беседа, щебетала перепелка, и было так хорошо на душе. Благодаря тому времени и моему деду я знал местный язык, даже интервью даю лондонскому Бибиси на узбекском…
Давным-давно молодым режиссером я очутился в США, увидел Бродвей, Голливуд, попробовал американского виски. Но никогда не забуду вечер в Нью-Йорке, в доме Абдуллы, бывшего военнопленного из Самарканда, который, как и многие, после окончания войны побоялся сталинских репрессий и оказался за океаном. Земляков собралось много, были и татары, и туркмены, и я весь вечер по их просьбе пел песни из своего фильма «Ёр-Ёр», («Где ты, моя Зульфия?»), который только что был мною снят к 40-летию советского Узбекистана. Я пел и «Сарви равон», и «Кучалар», орал «Номонгони олмаси», я видел, как выступили слезы на глазах этих поседевших мужчин. На все это с удивлением смотрели их американские жены и дети…
Мне посчастливилось поработать на одном из Международных кинофестивалей в Ташкенте с великим Микельанджело Антониони. Мы были с ним в Ферганской долине, Самарканде, Бухаре. За пиалой чая, в интервью газете «Известия» на вопрос, что больше всего понравилось в Узбекистане, итальянский киноклассик ответил: «Понравился народ… Маленькие дети подметают двор, молодежь уважает старших, люди носят ту же одежду, которую носили их предки пятьсот лет назад, население сохраняет древние традиции… Это удивительный народ, который не смогут сломить ни фашисты, ни коммунисты…» Это интервью в «Известиях» не было напечатано…
Стоим мы в Коканде перед гостиницей с Антониони и другими итальянцами, обсуждаем план на день. Останавливается около нас старик в цветастом халате, внимательно смотрит на Антониони. Мы оживленно беседуем, а старик все стоит и смотрит. Антониони замолкает и спрашивает меня:
— Что он хочет, этот старик?
Я перевожу, старик объясняет:
— Мне очень понравилось его лицо… Красивое, доброе, открытое… Хочу помолиться за этого человека, пожелать ему здоровья, долгих лет жизни…
Старик прочел молитву, провел ладонями по лицу и пошел своей дорогой. Когда я с узбекского перевел слова старика на русский, а переводчик – на итальянский, Антониони сорвался с места, догнал старика и начал совать ему доллары. Старик отказался от денег и пошел дальше, а взволнованный Антониони сказал итальянцам:
-У меня в Италии два суда, многие меня ненавидят, я не могу найти денег на новый фильм!.. А здесь какому-то старику понравилось мое лицо, он молится за мое здоровье, желает мне долго жить… Фантастика!.. Я хочу остаться здесь, в Узбекистане!..
В сентябре 2007 года Микельанджело Антониони исполнится 95 лет. Он еще снимает кино и он помнит того старика из Коканда. Они оба из одного времени…
Для одного великого народа, который недавно был другим народам старшим братом, наступили трудные времена. В его города и деревни пришел капитализм со звериным лицом. Он пришел на смену социализму, который уже начал менять свое звериное лицо на человеческое. И почему-то души людей стали черстветь. Любимые артисты пьют водку и рассказывают вымученные байки перед миллионами телезрителей, тупеющими и погибающими от этой же водки. В транспорте молодежь не уступает места пожилым людям. В метро пассажиры читают не Чехова-Толстого-Пушкина, а дешевую мукулатуру. Самыми популярными выражениями стали «Козел!» и «Это ваши проблемы!». Автомобилист цепляет бампером детскую коляску, тащит сотни метров за собой, годовалый ребенок вываливается из коляски. Обезумевшая мать хватает окровавленного младенца, пытается остановить любую машину, умоляет, рыдает, но поток автомобилей мчится мимо. Мой родной Ташкент так не поступит, он остановится весь, он еще не потерял душу. Так мне кажется…
У меня под окнами вместо шумной улицы недавно раскинулся зеленый парк. Вместо гула моторов я слышу пение птиц, крики играющих малышей. Когда я сижу в этом парке на скамейке и просматриваю газету, мимо часто проходит старик в полосатом халате. В одной руке у него посох, а в другой — медная чаша, из которой клубится дым сухой степной травы. Старик подходит ко мне, обносит чашу с голубой струей вокруг моей головы, я зажмуриваю глаза и вдыхаю целебный аромат. Потом я даю старику деньги, он произносит слова благодарности и желает мне здоровья и долгих лет жизни. Мы оба проводим ладонями по лицу, старик с голубым дымом идет дальше, а я подставляю лицо теплому ветру, который приветливо шелестит в вершинах тополей. Время идет…
Время имеет всего три измерения – прошлое, настоящее, будущее. Прошлое мне известно, настоящее — перед моими глазами, так что я, как и все люди, думаю о будущем. О будущем своих детей, внуков, а скоро, даст Бог, и правнуков. И, конечно, думаю о будущем своего народа. И вспоминаю слова властителя Тимура: «Храбрость – это терпение в опасной ситуации». Мой народ очень терпелив, он прошел через многие испытания, через многие опасности. И поэтому мой народ, мне иногда кажется, храбрый…
Будущее время — это мечта. Мечта у меня простая – чтобы в моем городе, как в детстве, зажурчали чистые арыки, чтобы в парках и садах летали удоды и синегалки, чтобы на окраинных улицах щипали траву барашки и телята. И чтобы богатые мои земляки покупали яхты и газеты, заводы и футбольные команды. Или, например, купили бы умирающую киностудию «Узбекфильм». В которой я и мои юные коллеги снимали бы фильмы. Пусть весь мир их увидит. Пока есть время…

(Москва, май 2007 год)