Дворовый детектив. Повесть в четырнадцати главах. Часть вторая Искусство

Автор Геннадий Киселёв.

2. Сынок, береги маму

Седьмой класс Валька закончил без троек, но на охоту они с отцом так и не сходили…
Летом шестьдесят пятого года весь Ташкент, казалось, превратился в непрерывно гудящий клаксон. Хоронили Николая. Ночью на его машину налетел  внезапно вылетевший на встречную полосу самосвал с погашенными фарами.
Остался от него на память бережно переданный врачом листок, исписанный пляшущими буквами: «Сынок… береги маму…ты теперь в доме за мужчину… Будь счастлив, Валька»…
Но из  дома так и не выветрился привычный запах бензина и солярки. Его оставляли после себя друзья Николая вместе с деньгами, которые аккуратно клали на край стола.
Каждый раз, бледнея, Клава брала деньги и шептала:
— Очень благодарна.

На людях, при сыне она себя не распускала. И только когда оставалась дома одна, открывала шкаф, доставала вещи Николая и зарывалась лицом в старые рубашки, сохранившие родной запах его тела. А однажды нашла забытую куртку с пятнами от мазута. Боковой карман у куртки топорщился. Сунула руку, а там письмо. То самое, в котором Михаил в Ташкент их приглашал. И зашлась она в страшном плаче, проклиная себя за ту минуту, когда согласилась на поездку в этот ненавистный теперь город.
Раз утром постучал кто-то. Открыла калитку и охнула… Михаил! Он неловко потоптался, снял фуражку, шумно вздохнул и сказал:
— Здравствуй, Клава, в дом-то пустишь?
Не помня себя, схватила его за руку, втащила в дом, посадила на табурет, кинулась к шкафу, сунула письмо и свистящим шёпотом произнесла:
— Читай, Мишенька, читай!
Недоумевающий Михаил взял в руки письмо, с минуту вглядывался в него, потом пожал плечами и осторожно сказал:
— Так это я Коле когда-то писал.
— Признал, Мишенька?
И только теперь заметил он, как болезненно блестят её глаза, как лихорадочно мнёт в руках скатёрку.
— Случилось что, Клава?
— А ты не знаешь? Да если бы не ты, Николай бы сейчас жив был…— бросила горький упрёк Михаилу, спохватилась, да поздно было. Чернее чёрного сидел перед ней верный Колин друг.
— К людям тебе, Клава, надо, — только и сказал он. — Мы с ребятами порешили между собой, и начальство добро даёт. Иди к нам на автобазу диспетчером.
— Диспетчером? — растерялась Клава. — Что-то, Миша, я тебя не пойму. Как письмо нашла, совсем голову потеряла. Всё кажется, будто мы в смерти Коли виноваты…
— Не надо так, — мягко остановил её Михаил. — Горько без него, но жить надо. Он бы то же самое сказал тебе. Помнишь, что он Вальке успел написать?
— Его записку ни я, ни Валька век не забудем. Только я, Миша, к матери в Ульяновск собралась.
— Это вам с сыном решать. Ребята собрали кое-что, и Колины премиальные почти за квартал набежали. На переезд и обзаведение самым необходимым на первых порах хватит. Домишко твой, однако, тоже денег стоит. Продадим легко. Надумаете ехать, дай знать, подсобим.
* * *
Валька впервые за свои четырнадцать прожитых лет попал на Волгу. Бабушку на месячишко согласился проведать, но только при условии, что Михаил будет смотреть за отцовским садом, как за своим. Михаил поклялся. Они уехали. Раз в неделю почтальон аккуратно доставляла ему от Клавы письмо с маленькой Валькиной припиской про сад. Он тут же обстоятельно отвечал им, потом с маху зачёркивал на распластанном календаре зараз семь дней. Уходил в сад, долго курил, загибая для чего-то пальцы, и, прислушиваясь к жаркому шёпоту пьющих ночную прохладу деревьев, улыбался только ему понятным мыслям.
Через месяц Вязовы вернулись, и Клава решила устроиться диспетчером. Валька, не поддаваясь ни на какие уговоры, бросил школу. Тоже просился взять его кем угодно на автобазу, но Михаил, хотя и с большим трудом, уговорил его пойти в ПТУ.
Клава переживала очень. Так хотели они с мужем, чтоб сын образование получил, а вот поди ж ты, как вышло… Даже не поинтересовался, в какое училище Михаил отнёс его документы. Возился себе целыми днями в саду. И не слышно его, и не видно. Эх… был бы Коленька жив. Разве он такое позволил бы?!

3. Грустное новоселье

В тот сентябрьский вечер пришла Клава с работы много позже обычного. Валька, уже в  который раз, разогревал немудрёный ужин, когда, наконец, заскрипела калитка.
— Я уж думал, случилось чего, — Валька кинулся к матери, — сегодня ж суббота, могли пораньше отпустить.
— Погоди, сынок, сердце у меня что-то прихватило, отдышусь.
— Давай-ка сюда, — Валька осторожно усадил мать на собственноручно изготовленную и основательно  вбитую в землю скамеечку,— сейчас я воды холодненькой принесу.
Клава залпом выпила кружку.
— Такое дело, сынок, квартиру нам предлагают в новом доме: две комнаты, кухня и прочие удобства.
— А зачем ты квартиру просила? У нас свой дом есть.
— Дома в нашем районе сносить будут. Предприятие какое-то на этом месте строить собираются, — Клава устало вытянула ноги. — Что скажешь?
— Ничего. Я отсюда никуда переезжать не собираюсь.
— Придётся. Нам с Колей, когда мы в Ташкент собирались, квартиру-то обещали. Теперь, получается, они слово держат, а мы фордыбачим?
— А сад? Его куда денем?
— Нам в хорошем районе квартиру предлагают, к работе близко. Начнём артачиться — зашлют, куда Макар телят не гонял. Я раньше-то внимания не обращала, а ты сам погляди, сколько на соседнюю улицу техники нагнали. Не сегодня-завтра рыть начнут. И государство за наш домик обещает немного деньжат подбросить.
— Каких деньжат! — тоненьким плачущим голосом вдруг выкрикнул Валька. — Я тебе про сад говорю!
— Не знаю, Валя, — Клава испуганно посмотрела на него, — я ж не сама это придумала.
— Мама, давай никуда переезжать не будем? Может, не снесут, а?
— Михаил говорит, обязательно снесут, он-то знает точно.
— Много твой Михаил знает,— грубо оборвал мать Валька.
— Как ты, Валя, с матерью разговариваешь…
— Я больше не собираюсь с тобой разговаривать. Можешь переезжать в квартиру со всеми удобствами, а я останусь тут.
Весь следующий день они действительно не разговаривали, а на утро  Клава сама подошла к сыну.
— Михаил скоро с ребятами подъедет, — ровно сказала она, — вещи перевезти поможет.
— Я уже сказал: с места не тронусь, пусть хоть из пушки палят, — отвернулся от матери Валька.
В училище он всё-таки не пошёл. Заперся в сарае. Видел из окошечка, как мать одна связывает узлы. Жалость к ней переполняла его, да и переезда, как ни крути, было не избежать. Однако, стоило посмотреть ему на раскидистые яблони, на серебряные листья персика, тронутые осенним золотом по краям, как сердце начинало невыносимо щемить. Он помнил, какими тоненькими и беспомощными были эти деревца. Как  укутывали они с отцом каждый ствол во время недолгих, но порой очень суровых ташкентских зим. Как выбеливали стволы весной, чтобы всякая нечисть не лезла. Как часами сидели под разросшимися кронами, прислушиваясь к чарующему звону листвы.
Радостно — тревожно становилось на сердце, когда ненастными осенними вечерами деревья шумели на ветру, протягивая ветви к освещённым окнам дома. Вспомнил бело-розовый туман, который опускался на землю мягкими апрельскими вечерами, запах неистребимого счастья, разливавшегося по саду медовым июлем. Вспомнил отца — сильного и доброго и, прижавшись лбом к стеклу, в бессильном отчаянии твердил:
— Не поеду, не поеду!
Вскоре у калитки загудела машина. Клава бросилась открывать. Во дворе появился Михаил с братьями Мансуром и Рустамом. Чтобы их не путали, Мансур,  носил на голове тюбетейку с верхом из малинового бархата. Рустам обходился до белизны выгоревшей фуражкой — восьмиклинкой с лакированным треснувшим козырьком.
— Салям алейкум, Клава-опа, — наперебой заговорили они, — как живёте, как сын, как здоровье?
— Проходите, друзья, потом наговоримся. На работу скоро, — поторопил их Михаил. — Где Валька?
— В сарае, — Клава кивнула на окошечко, — ни в какую переезжать не хочет.
— Парнишку понять можно. Своими руками каждое деревце с отцом выхаживали.
— Ты-то хоть душу мне не рви, — раздражённо бросила она и пошла в дом.
Михаил крякнул, почесал затылок и неуверенно зашагал к сараю. Неловко потоптался у двери, но увидев, как из дома волокут сундук, заторопился:
— Валька, у меня к тебе предложение имеется.
— Ну… — после короткого молчания протянул тот.
— Только я говорить буду, а ты не перебивай. Сам знаешь, какой из меня оратор.
Михаил ещё раз крякнул, хотел почесать лысину, передумал и рубанул напрямик:
— Выходи из сарая, и поехали с нами. Мать-то пожалей…
— Это не твоя печаль, — не выдержал уговора Валька.
Михаил будто не заметил этого и так же напористо продолжал:
— Поехали, поехали, а как только на новом месте устроитесь, вернёмся, сад аккуратненько выкопаем и под твоими окнами посадим. А что лишнее останется -соседям раздадим. Там сейчас любому деревцу рады будут.
— А не врёшь?! — рывком распахнул дверь Валька.
— За брехуна, дружок, меня ещё никто не держал.
— Поехали! — мальчишка бросился на помощь Рустаму, на ходу сорвал с него кепку и напялил задом наперёд на свою вихрастую голову.

* * *
Новый дом Вальке понравился. Он стоял на небольшом возвышении, блестя вымытыми стёклами, улыбаясь распахнутыми подъездами въезжающим новосёлам. В квартире хорошо пахло крашеными полами и недавно убранной стружкой. В Валькиной комнате почти всю стену занимало огромное окно. Но держать его приходилось закрытым. Любой ветерок приносил с улицы столько пыли, что вся квартира мгновенно покрывалась серым густым налётом, хоть картинки рисуй.
На территории только что отстроенного квартала не было почти ни одного дерева.
На другой день забежал Михаил.
— Устроились, вижу, — прямо с порога заулыбался он, — нравится квартирка?
— Всё хорошо, спасибо, — улыбнулась в ответ Клава.
— Чего же тут хорошего? — Валька вскинул на неё тёмные глаза, и маленькие брови упрямо сошлись к переносице. — Подумаешь, газ, ванна… я вчера в потёмках чуть ли ни час проплутал, пока дом наш отыскал. Похожи они друг на друга, как кролики.
— Правильно, Валька, дома похожие,— Михаил благодарно кивнул Клаве, поставившей перед ним пиалу с чаем, — но ты сам рассуди: сколько населения с каждым годом в городе прибавляется? А пригодных для нормального житья домов в Ташкенте: раз – два и обчёлся. А в старом городе они вообще сплошь из глины и кизяка. И удобства во дворе. Массовое строительство — для нас сейчас дело наиважнейшее. Оно, конечно, красивее, ежели б каждый дом своё лицо имел, но этого маленько обождать придётся, — Михаил отпил глоток, достал платок и вытер покрывшийся испариной лоб. — Жарко у вас.
— И то, — согласилась Клава. — А окошки открыть — от пыли не продохнёшь, вот и паримся.
— Да, строители постарались, язви их… — Михаил поперхнулся под Клавиным взглядом. — Тут ведь какие рощи были, всё начисто вырубили.
— Зачем? — удивился Валька
— Зачем? Им бы, конечно, где нужно, участки расчистить, дороги проложить, и строй себе в тени на радость людям. Так нет, направо и налево всё повырубили. А без деревьев арыки высохли. Теперь, как водится, искусственные прокладывают. А побежит ли по ним водичка, большой вопрос. Одним днём живём, в завтра не заглядываем. А оно вон уже, — Михаил указал рукой за окно, — наступило.
— Когда за садом поедем? — хмуро спросил Валька.
— Через пару дней у меня отгулы намечаются, вот и поедем.
— Ладненько, — поднялась Клава, — а я вам сейчас борща налью.
— Спасибо, но мне пора, в рейс с утра. Так что, бывайте здоровы, живите богато.
Валька закрыл за ним дверь, сел к столу, опершись подбородком о кулаки.
— О чём задумался? — ласково спросила Клава. — Мой руки, и за стол.
— О садах здешних погибших задумался, мама. Нельзя так было. Варварство какое-то. Я, мам, завтра после занятий в саду побуду, так что не волнуйся.
Но в сад Валька не попал. С утра из училища всех отправили готовиться к отъезду на сбор хлопка. А в обед их уже ждали автобусы, и покатили ребятки помогать колхозникам в битве за белое золото.