Дворовый детектив. Повесть в четырнадцати главах. Часть первая Искусство

Автор Геннадий Киселёв.

Такое вот размышление

Моё сознательное детство пропылило в районе Ташкента, прозванном в народе «Кашгаркой». Даже для такого «криминального» города, каким мне виделся  в те годы Ташкент, это был знаменитый своей отчаянной шпаной район.  Местные ребята на какой-нибудь глухой окраине уважительно расступались сумеречным вечером, стоило произнести: «Я с Кашгарки!»
Центром её было пересечение двух улиц: имени Ленина и, ныне забытого борца за свободу трудящихся Востока, некого Лугина. Эпицентром же считалось печально известное заведение водочного короля дяди Никанора. В долг он отпускал любое количество чекушек водки. Но на другое утро в магазинчике разыгрывалась неизменная сценка:

— Никанор, должок получи.
— С тебя ещё десятка.
— Никанор, я вроде за двумя пузырьками вчера пацана присылал, откуда в твоём кондуите третий взялся?
— Значит,  тот  пузырёк он по дороге потерял. Так что, гони бабки!
И наши отцы платили. А пацан, мужественно потирая ушибленные места, не жаловался дружкам. Какой смысл? Многие из нас проходили эту «арифметику» дяди Никанора. Правда, иногда перепадало за дело.
Но не только этим была знаменита «Кашгарка». Наш общий двор с чугунным  водопроводным краном в самом его центре был настоящим клубом по интересам  прекрасной  половины двора и его окрестностей.  С раннего утра и до поздней ночи не умолкал разноголосый женский хор, сопровождаемый трубным звуком мощной водопроводной  струи. Сам же двор со всех сторон был густо облеплен крохотными «жактовскими» квартирками с обязательными палисадниками при них. Отцы наши работали, праздновали, ели, пили, иногда поругивались на виду друг у друга. Лица дяди Жоры, дяди Володи, дяди Яши, дяди Усмана помнятся смутно. А кто, каким ремеслом владел — могу перечислить безошибочно. Высоченный, с усами-пиками, дядя Усман на мгновение отвернувшись, давал нам шанс задарма прошмыгнуть в калитку летнего кинотеатра на «Трёх мушкетёров». А с каким уважением, достоинством,  сердечностью встречал он каждого зрителя, прижав руку к сердцу, произнося «Салям алейкум и здрастэээ». И сразу разглаживались хмурые лица, расцветали людские улыбки в ответ.
А какие счастливые лица были у молодых людей с взбитыми коками, выходящих из-под слеповатой, крытой толем комнатёнки дяди Яши. Не передать. А  он, согнувшись на всю жизнь от страха перед фининспектором, строчил на швейной машинке шикарные «дудочки» для районных стиляг с шириной брючины всего в четырнадцать сантиметров с разрезом по нижнему шву. Как замирал весь двор, когда мой отец раздвигал меха аккордеона. И под восторженные крики дворовых бабок «Толя, иксу исполни!»  пел выходную арию Мистера Икс из одноименной оперетты.           Мотор от полуторки дяди Володи, так называлась тогда популярная грузовая отечественная машина, дворовая ребятня разбирала и собирала с закрытыми глазами.
На каждого из нас падал отсвет ремесла отца. Только из меня музыканта не вышло. Лень помешала. А вот на вечерние посиделки в моём дворике собирались мальчишки и девчонки со всей округи. Я часами мог рассказывать самые фантастические истории, которые придумывал, не сходя со своего места. Витькин отец даже однажды не выдержал: «Врёт, сукин сын, как по — писаному. Охота вам, ребята, время терять, слушая этого трепача! Лучше бы делом занимались» На что мой лучший друг Мансур с гордой усмешкой ответил: «Вы б так умели врать, мы бы вас тоже, открывши рты, слушали. С ним телевизора не надо». А телевизор в ту пору имелся только в его семье. Что вы хотите? Отец — замминистра! Но в министерскую пятикомнатную квартиру,  заставленную импортной мебелью, нас пускали по субботним и воскресным вечерам безропотно. Ежедневных передач на Ташкентском телевидении тогда ещё просто не существовало.
А вот «безотцовщиной» среди нас был… впрочем, это не важно. Двор не дал ему пропасть, как не дал пропасть никому из нас. Мы же были не какие-то уличные, а дворовые. Дворовые. Мы всегда произносили это слово с большой буквы. Иногда лупцевали друг друга, не без этого, но всё одно, росли в атмосфере дружелюбия, уважения друг к другу, а, главное, с пелёнок  в уважении к труду. Не могу сказать, что мы были сплошь «белые и пушистые». И на кривую дорожку сворачивали ребята, и сроки получали, и наркоманили. Всё было. Но таких среди нас — было меньшинство. И это правда.
А «Кашгарки» больше нет. Ташкентское землетрясение тысяча девятьсот шестьдесят шестого года разрушило мой двор, мои улицы, мой район, мой город. Осталось цело здание нашей  школы и, модное когда-то, кафе-стекляшка в скверике. А  вокруг сплошь новостройки без конца и края.
Искренне жаль, что дворы нашего детства рассыпались на современные, безликие квартиры.
Правда, герой повести Валька со своей семьей от нашего двора жил наособицу. Таких в те годы называли «частниками». Свой домик, свой дворик, свой садик. Вы бы видели, как он выхаживал каждую посаженную им травинку-былинку. Как  трясся над каждым  фруктовым деревцем! А чего было трястись? Пусть в  наших палисадниках фрукты-овощи не росли. Нам это было до фонаря.  Яблоневые, персиковые, вишнёвые деревья  свободно росли над всеми журчащими арыками вдоль ташкентских улиц. Срывай, не хочу. Мы даже думали меж собой, может он в ботаники хочет податься?
Однако землетрясение решило Валькину судьбу по-своему. Он стал строителем. Вы скажите, что же здесь такого? Стоило ли из-за этого огород городить? Уверяю вас, стоило. Повесть эта написана по жизненно важной для меня причине. Мой герой до сих пор жив — здоров и  крепко держит в руках мастерок.
И я убеждён:  держи крепко и уверенно свой мастерок, честно занимайся своим делом, беззаветно люби свою Родину, встань на её защиту каждый из нас, когда в проклятые  девяностые годы в наш общий Двор пришла беда, не пришлось бы многим из нас  эмигрировать в «ближнее зарубежье». И я не оставил бы мой родной Узбекистан, где на погостах покоятся люди разных национальностей, так много сделавших для этой, потерянной теперь для нас навсегда земли. Земли, в которой покоятся и мои близкие. Земли, которую я так люблю.
И я не хочу, чтобы подобное повторилось с моим нынешним Двором. В России. Другого такого Двора, другой такой прекрасной Страны у нас тогда уже точно не будет.

Мальчишка пропал

Валька родился на безымянной  стройке, которых, после той Великой  войны, в нашей стране было огромное множество. Собралась посмотреть на внука бабушка из Ульяновска. Приняв тёплый комочек из рук дочери, она осторожно поцеловала его в лоб.
— Глазищами, зятёк, маленький в тебя, характером, чую, в Клавдию. Тихоня… голоса бабке за день не подал.
Потом горестно оглядела скромную обстановку их комнатки и невзначай уронила:
— Молочко у меня своё, огородишко.  Значит, картошечка, капустка, морковочка, петрушка с укропом  свои, витаминистые. Здоровьем Господь не обидел. Может, внучек у меня волжского духа наберётся, покуда вы по-человечески не определитесь,  на землю твёрдо не станете?
Николай отрицательно помотал головой и добродушно отрезал:
— Валька, мамаша, с нами будет, вы уж не обижайтесь. Негоже мальца от мамкиной титьки отрывать. Этого никакие витамины не заменят.
— Дай вам Бог, дай вам Бог… — скороговоркой пробормотала тёща и обиженно поджала губы. — Главное, дружно живите…
А Вязовы жили дружно и на удивление счастливо. Не мешали их счастью ни частые переезды с одной стройки на другую, ни отсутствие постоянного угла с добротной мебелью. Но, когда однажды Валька чуть не остался из-за очередной смены места жительства на второй год, Клава сказала мужу:
— Отъездились мы, Коля. Надо, чтоб сынок образование настоящее получил, а не как мы с тобой – три класса с коридором.
— Твоя правда, — согласно кивнул Николай,— от Михаила, как по заказу, письмо пришло, в Ташкент к себе зовёт. Пишет, что на дальние рейсы опытные шофёры нужны. Обещают со временем квартирой обеспечить. А нет — так домишко недорогой прикупить можно. Деньжат-то мы поднакопили.
— Жарко там, поди?
— Эка невидаль, жарко, зато фруктов сколько. Ешь — не хочу. Сплошные витамины. И сын в весе прибавит, а то вон какой худющий…
— В Ташкент, так в Ташкент, — коротко вздохнув, произнесла Клава.
…С вокзала Михаил повёз их к себе. Уставшие от длительного переезда и обильного застолья, Клава с Валькой сразу легли в комнате. Мужики устроились во дворе под виноградником.
— Хорошо живёшь, — улыбнулся Николай в темноте.
— Сам садик садил, сам поливал, сам ем.
— Отчего не женишься? Детишек не заведёшь?
— Была жена, только не сложилось у нас. Тебе работа наша известна — рейсы по целым неделям, а она молодая… ей и в парк, и в кино, и в цирк хочется. Не вышло у нас, да и лысых девки не очень-то любят, — невесело усмехнулся Михаил, — мне только за тридцать, а голова как колено. Вот и кручусь один, который год. Не то, что ты — кум королю. Тыл у тебя, Коля, на зависть. Тьфу, тьфу, тьфу… не сглазить бы.
— Ты-то как в эти края забрался?
— Шавката Абдуллаева помнишь?
— Лихой разведчик был.
— Вот-вот. Мне после войны всё одно, куда было ехать. Родных немец поубивал, от деревни нашей головешки остались. Шавкат и позвал меня с собой. Только скоро осколок в лёгких его добил. Я, было, в другие края податься решил, да не собрался. И хорошо. Народ здесь добрый, открытый, щедрый. Да ты сам скоро увидишь. Пока у меня поживёте, а там новоселье справим. Домишко уже недорогой вам приглядел, с деньгами помогу на первое время.
— Будто сказку сказываешь… — сонно зевнул Николай.
— Ты спи, — спохватился Михаил, — утро вечера мудренее. С утра оформляться на работу пойдём.
* * *
Попав впервые в жизни на восточный базар, Клава бестолково бросалась от прилавка к прилавку, поражённая разнообразием даров этой удивительной земли. Наглядевшись вдоволь, купила, наконец, авоську огромных кроваво-красных помидоров, глянцевые бока которых так блестели, что ими можно было пускать солнечные зайчики.
Старик с пунцовой розой под тюбетейкой выбрал ей прохладный, запотевший арбуз в мраморных крапинках. Клава засомневалась, но продавец  успокоил её, улыбаясь беззубым ртом:
— Твоя бери арбуз, плохо нет, сладкий он. Не сладкий будет, обратно принимаем. Бери, бери, девушка.
Услышав такое обращение, Клава покраснела и быстро отдала деньги. Потом купила винограда. Виноградинки липли друг к другу, как капли застывшего мёда. Накрыв виноград пахучими тёплыми лепёшками, заспешила домой. Теперь у них был собственный угол, состоящий из двух комнаток, летней кухни, сарая и довольно большого дворика.
Первой же весной Николай привёз машину саженцев. Их осторожно сгрузили и посадили во дворе. Валька почему-то очень боялся, что они не примутся. По утрам вставал раньше всех — хотелось первому увидеть зелёные листочки. Но однажды ночью Николай разбудил сына и вложил в ладонь что-то маленькое и нежное.
— Принялись! — завопил Валька. — Ура! Мама, вставай, смотри, листок живой!
Николай сгрёб мальчишку на руки и вышел во двор. Там они забрались в машину и зажгли свет. Сад стал похож на сцену с застывшими на ней в причудливых изгибах тоненькими танцовщицами. И отец с сыном услышали, как тихонько позванивают маленькие зелёные ладошки в такт ночной песне весеннего ветерка…
Подрастали деревья, подрастал Валька. И ему пришлось охранять сад от набегов своих вихрастых приятелей, что, впрочем, нисколько не мешало мальчишеской дружбе и налётам на чужие сады.
Николай частенько ездил на охоту. После Валька до глубокой ночи слушал его байки, временами дёргая за штанину.
— Меня когда возьмёшь?
— Непременно возьму, сынок, только подрастай скорее.
* * *
А однажды Валька не пришёл после школы. Клава решила, что с мальчишками махнул на озеро. Но когда за ужином Николай поинтересовался, до каких пор этот чертёнок собирается гулять, в её сердце закрался страх. Кинулись они в школу, но там, кроме сторожа, никого не было. В парке, где Валька мог находиться, сейчас вовсю гремел духовой оркестр. Из увитых виноградными лозами беседок тянуло дымком от шашлыков. Гуляющие беспечно покупали пакетики с миндалём. Озеро было пустынно. Маслянистые отражения фонарей вызывающе подмигивали проклёвывающимся звездам. У Клавы подкосились ноги, и она, дрожа всем телом, опустилась на скамейку.
— Клавушка, ну что ты, — растерянно успокаивал её Николай, — сейчас к друзьям Валькиным пойдём. Сидит, чертёнок, поди, у Шарипки или ещё у кого за уроками и забыл про всё на свете.
— Когда это он за уроками допоздна сидел? Чует сердце, Коля, беда с ним… — она поперхнулась и тихонечко завыла.
— Клава! — закричал Николай…
— Что случилось, товарищи?
К ним подошёл человек средних лет в белом парусиновом костюме. Голос у него был негромкий, но очень твёрдый и уверенный.
И скорее от этого голоса, чем от окрика мужа, Клава взяла себя в руки  и, всхлипывая, произнесла:
— Мальчик пропал…
— Сколько лет, как выглядел, во что был одет?
— Двенадцать лет, невысокий такой… волосы тёмные, глаза… глаза тоже тёмные.
— Как вишни переспелые, — подсказал Николай.
— Брюки я ему погладила, рубашку в клеточку… сандалии у него битые-перебитые…
— К соседям заглядывали? Может, ещё какой сорванец домой не вернулся.
… Шарипки, конечно же, не оказалось дома.
— Зачем  только я ему воздушку  купил?! — сокрушался его отец. — Вернётся, на балахану  заброшу.
— Валька Шарипку на охоту подбил, — теперь уже не на шутку испугался Николай, — плохо дело.
— А вот это уже хорошо, — заулыбался незнакомец, — на детей с духовым ружьём в руках непременно обратят внимание. Сейчас мы с вами в отделение отправимся. Ах, да, — спохватился он, — я ж представиться не успел. Давайте знакомиться: капитан милиции Тешабаев Рахим Тешабаевич.
Когда они вошли в отделение, из-за перегородки поднялся дежурный сержант.
— Товарищ капитан, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло. Задержанный Юсупов отправлен в КПЗ.
— Садитесь. Сейчас мы займёмся с этими товарищами поисками пропавших ребятишек.
И начались звонки… Но на другом конце провода неизменно отвечали: — «Нет сведений… нет сведений… нет сведений…»
Неожиданно позвонили из Луначарского отделения милиции:
— Задержаны два мальчика — Валентин и Шарип. Приметы…
Счастливые родители долго жали Рахиму Тешабаевичу руку.
Дома Валька ожидал головомойки, но её не последовало. Николай только и сказал сыну:
— Слово даю, закончишь седьмой класс без троек — в первый же день каникул отправляемся на охоту!