Родники Ходжи Насреддина Искусство

Николай Красильников

(Маленькие истории о большой жизни)

Мой московский друг, писатель Леонид Мезинов, первый взялся познакомиться с рукописью о шавуазцах. При этом он поинтересовался:
– Где, интересно, находится это селенье?
– Какое? – притворно спросил я.
– Ну, о котором ты написал…
Я по-восточному закатил глаза к небу и сказал:
– Далеко, как до Мекки. В старину караван верблюдов шел туда около трех месяцев. Через города и веси России, буранное Оренбуржье, плавящиеся от солнца пески Приаралья, снежные хребты Тянь-Шаня…
– Постой, постой, – остановил меня друг. – Так ты мне всю географию преподашь!
– Не всю, – продолжил я. – Мы почти уже у цели. Пройдем только абрикосовые сады Канибадама, поднимемся на Камчикский перевал и с него, наконец-то, увидим благословенную Ферганскую долину…
– Значит, пришли.
– Нет, нет! Еще два-три перехода до Кураминских гор, там и встретят нас гостеприимные шавуазцы.
– Чем, собственно, примечателен этот край?

– Там весна наступает раньше на месяц, а зима самая короткая. Шавуазцы говорят: один глаз закрыл – снег, а другой открыл – урюк цветет. Зато лето жарче перца-калампира и горячей шурпы. К счастью, зноя сельчане почти не замечают. У них и на камнях растут деревья, всегда готовые поделиться тенью. А еще в Шавуазе есть источники. Самые чистые на свете. Из них когда-то пил Ходжа Насреддин. Об этих источниках с незапамятных времен ходит молва, что «кто воды шавуазской напьется, тот сюда непременно вернется». Она придает человеку силы, а фруктам – сладость. И люди в Шавуазе веселые, работящие. Хитреца и бездельника распознают сразу. «Вкус арбуза можно узнать и по кусочку», – говорят шавуазцы или припечатают словом: «Лисоголовый». Доброго же – непременно пригласят в дом, накроют дастархан, а на десерт «угостят» самыми-самыми… занимательными былями и небылицами! Не зря же у них останавливался Ходжа Насреддин. Но и вы, уважаемый гость, в свою очередь, должны поделиться интересными историями.
А еще шавуазцы горят: «Падишах спит на спине, а мудрец – на боку». Многие сельчане так и спят. Поэтому наяву они себя чувствуют и падишахом, и мудрецом. Тем более что это право никто ни у кого отобрать не может.
– Жаль, далековато находится твой Шавуаз, – улыбнулся друг, дослушав мой рассказ. – Я бы тоже не прочь побывать там…
– Пустяки, – сказал я. – Для этого сейчас есть самолет. Три часа до Ташкента, столько же на машине и мы в Шавуазе!
А пока суть да дело, приглашу-ка я читателей за дастархан, поделюсь с ними услышанными историями о шавуазцах:
– Хуш келибсиз, гости! Добро пожаловать!

В ЛАВКЕ МЯСНИКА

Шавуазец заходит в мясную лавку.
– Почем баранина, сынок? – спрашивает он продавца.
Мясник называет цену.
– Ийе, – удивляется шавуазец. – Побойся Всевышнего, сынок… За такого  тощего барашка и такая толстая цена?
– Ата, сейчас все дорожает, – вздыхает продавец.
– Ну, хорошо, – соглашается шавуазец. – Я могу купить целого барана, только при одном условии.
– При каком?
– Если ты скинешь цену на… – и шавуазец называет свою.
Мясник на какое-то мгновение задумывается.
– Будь по-вашему, ата, – соглашается он и тянется за тушей.
– Подожди, сынок, подожди, – останавливает его шавуазец, – сначала отруби-ка мне вот отсюда килограммчик для шурпы.
Продавец выполняет просьбу.
Шавуазец заворачивает грудинку в газету, рассчитывается и направляется, было, домой.
– Уважаемый! – перегибается через прилавок мясник. – Мы с вами так не договаривались. Вы собирались купить целого барана.
– Верно, сынок, обещал, – отвечает шавуазец. – Но я забыл предупредить тебя, что буду покупать его частями. По килограмму.
– Тогда, ата, вам потребуется месяц!
– Вот и хорошо, сынок. За это время барашек успеет жирок нагулять.

ПРИТЧА О ДРУЖБЕ

– Странная и непонятная жизнь пошла, – задумчиво произнес бывший бухгалтер Вали-бобо, прикрывая ладошкой пустую пиалу, – все почему-то жалуются. Одному не хватает любви, другому богатства. И почему человек не довольствуется тем, что дал ему Всевышний?
– А я знаю почему! – улыбнулся шавуазец.
Завсегдатаи чайханы притихли и выжидающе посмотрели на него. Интересно, как шавуазец ответит на этот сложный вопрос.
– Слушайте меня внимательно, – пальцы аксакала начали перебирать четки. – Однажды к одному старому шавуазцу темной ночью неизвестный постучал в калитку. «Кто там?» – спросил старик. «Это я – твоя любовь! – услышал он шаловливый голос. – Впусти меня!» Подумал шавуазец и с грустью признался: «Я уже стар, немощен. С трудом ноги передвигаю. До любви ли мне?» – и не открыл калитку. На другой день в это же время к старику снова постучали. «Кто там?» – привычно спросил он. «Я – богатство!» – произнес твердый голос. И опять задумался шавуазец. Наконец, вздохнул и сказал: «Меня давно одолевают хворь и бессонница. Годы, тяжесть прожитого все ниже пригибают к земле. Да и жить-то осталось всего ничего. К чему мне сейчас роскошь, золото! Не заберу же я их с собой…» – шавуазец вернулся в дом. На третью ночь вновь раздался стук в калитку несговорчивого старца. «Кто там?» – уже раздраженно спросил он. «Я – дружба!» – отозвался добрый голос. Посмотрел старик в щелку, улыбнулся. Словно помолодев на десяток лет, он проворно подтянул на халате бельбаг и распахнул калитку.
Шавуазец умолк.
– Странно… А почему он не сделал то же самое перед любовью и богатством? – Вали заерзал на курпаче. – На свете нет ничего прекраснее любви и богатства!..
– Эх, Вали, Вали, хоть и  проработал ты всю жизнь бухгалтером, а самого главного не усвоил, – шавуазец грустно покачал головой. – Если мы будем все жить в дружбе, то это согласие станет источником вечной любви и богатства.
Старики согласно закивали.
Под потолком чайханы в висящей клетке громко запел перепел.

ЮБИЛЕЙ ЧОРЫ

Чоры-бобо отпраздновал свое семидесятипятилетие. Поздравить юбиляра пришли родственники, друзья, односельчане… Той гремел до самой полуночи. И трубы-карнаи были слышны от Шавуаза до самого Камчика. А гости – приглашенные и неприглашенные – все шли, шли и шли… Несли в руках подарки, а в сердцах – слова поздравлений.
Когда празднество стало притихать, а на смену электрическим лампочкам в небе выплыла яркая луна, к утомленному имениннику подсел пенсионер-бухгалтер Вали.
– Вы, уважаемый всеми аксакал, – начал он издалека, – в своем ответном слове сказали, что очень счастливы, дожив до такого почтенного возраста. И очень правильно сказали. А в конце подчеркнули, что были бы более счастливы, если бы вам Создатель отпустил еще хотя бы три годика. Почему именно три?
– Потому, что до семидесяти восьми лет дожили мой отец, мой дед и мой прадед, – почмокав губами, ответил Чоры.
– Хорошо, – согласился Вали, наливая себе из чайника в пиалу чай. – Но то были отец, дед и прадед. У вас другая жизнь. Почему бы вам не попросить больше?
– Э, э, – закивал седой бородкой Чоры. – Это можно сделать только в вашей хитрой конторе. А у Создателя просить сразу много неудобно. Вот я и решил поначалу у него одолжить три годика, а там – поживем, увидим! Глядишь, и еще три попрошу…

КАК ОХОТЯТСЯ НА ЗАЙЦЕВ В ШАВУАЗЕ

Младший внук Чоры-бобо Латип в четвертом классе ни с того, ни с сего вдруг пристрастился к чтению. И книжки стал читать необычные – все больше про экзотические страны и охоту. А вечером садился на тахту рядом с дедом и пересказывал ему занимательные истории.
Чоры внимательно слушал внука, потягивая из пиалы чай, изредка кивая бородкой, когда соглашался с тем или иным случаем, или восклицал:
– Вай, вай! Неужели так и было?.. А вот у нас в Шавуазе…
И Чоры в ответ рассказывал не менее занимательную историю.
Однажды Латип поведал деду о том, как один охотник метким выстрелом сразил сразу четырех зайцев.
– Где это было? – спросил Чоры.
– В Австралии.
– А где находится эта самая Австралия?
– Да-а-леко, – сказал внук. – На другом  конце планеты. Там вечное лето…
– И ты говоришь, одним выстрелом сразил четырех зайцев?
– Да. Я сам читал про это.
– Из ружья?
– Из ружья.
– Ну, тут ничего удивительного нет, – разочарованно вздохнул Чоры. – Из ружья всякий может… Даже косой мерген. А вот, как охотились на зайцев у нас в Шавуазе, когда я был молод…
– Как? – внук вопросительно посмотрел на деда.
– Для этого я набирал мешок камней. Потом ехал на тиллявский базар. Покупал там целый пакет свежего насвая, желательно карахтайского – он особенно крепок. Загружал все это на арбу, а вечером отправлялся в колхозный яблоневый сад. Там особенно много водилось ушастых…
Чоры сделал паузу, отхлебнул из пиалы глоток чая.
– Но при чем тут камни и насвай? – сгорал от любопытства Латип.
– Не торопись, –  остановил внука Чоры. – Эти камни по одному я раскладывал возле каждого деревца. А под камни насыпал по щепотке насвая.
Внук нетерпеливо заерзал по кошме.
– Да-да, – подтвердил Чоры. – Зайцы, ничего не подозревая, ночью лунными тропинками спускались с гор в яблоневый сад. Там они натыкались на насвай, нюхали его. А громко чихнув, ударялись лбом о камень. И – всегда насмерть…
– Неужели, правда? – удивился внук.
– Истинная правда, – довольный своим рассказом заключил Чоры. – Утром я приезжал в сад и  складывал зайцев в арбу. Иной раз мне приходилось брать их до ста штук. Как видишь, без единого выстрела. И не надо никакого ружья. Тут только нужно немного  головой покумекать… Понял? А ты говоришь – Австралия… Куда им до нас, внучек!..

КАК ПРИКУСИТЬ ЯЗЫК

Один шавуазец к старости сделался совсем болтливым. При встречах с земляками в чайхане, на перепелином базаре, в парикмахерской его абсолютно нельзя было остановить…
«Отчего это аксакал стал таким говорливым, как шавуазский сай по весне?..» – удивлялись родные и знакомые.
Разгадку «отыскал» сосед:
– Как же не быть моему джуре болтливым! Он ведь потерял все зубы… А как без них язык прикусишь?..

ГАРМСЕЛЬ

Гармсель – это когда раскаленное солнце весь день висит в зените и небо кажется совершенно белесым. Гармсель – это когда от неимоверного зноя с треском-шорохом раскалывается глиняный дувал, и по нему бежит змейка-трещина. Гармсель – это, наконец, когда белобородый старец, вскинув над головой полу легкого халата, своей слюной возвращает жизнь умирающей от жажды перепелке.
Шавуазцы говорят:
– Человек, не испытавший гармселя, никогда не узнает настоящую цену воде.

«ПИТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ»

Шавуазский выпивоха и дебошир Атакул никого не уважал в селении так, как своего соседа Рахманкула. И уважал он его не столько за умелые руки (детские разноцветные люльки, выточенные Рахманкулом из певучего тополя славились не только в Шавуазе, но и по всей ферганской долине), сколько за широту души, незлобивость и врожденную щед-рость. Что бы ни попросил Атакул – мерку риса или немного денег взаймы, а на самом деле часто без отдачи – он никогда не слышал отказа от мастера.
Поэтому на всяких свадьбах или дружеских посиделках Атакул после пиалы-другой горячительного напитка любил разглагольствовать:
– Нет, вы не знаете, какой золотой человек Рахманкул. Он все делает своими руками. Выстроил сам дом. Посадил персиковый сад. В его колыбелях выросли все детишки нашего кишлака. Нет, вы определенно не знаете Рахманкула. Его нам послал сам Аллах. Ну-ка, плесните мне еще вина. Я за него готов пить всю жизнь, – и, обратившись за советом к Чоры, спросил: – Правильно я говорю, аксакал?..
– Правильно-то правильно, – то ли одобряя, то ли осуждая, закивал мудрец. – Только «пить всю жизнь» – это каждый сможет. Вот если бы ты сказал: «Я за него готов работать всю жизнь», тогда было бы другое дело…

КОТЕЛ И РЕПА

Из Ахангарана, где издревле живут знатные рудознатцы, в Шавуаз приехал погостить Якубжан-ходжа. Человек уже в летах, но выдумщик и враль каких поискать надо… И главное, когда он рассказывает, сразу не поймешь: где тут быль, а где сказка… Словом, свой Мюнхгаузен.
В первый же вечер гость решил удивить шавуазцев в чайхане ошеломляющей новостью.
– У нас в Ахангаране мастера недавно изготовили такой казан… такой казан, что в него еле умещается пятиметровый капкыр, – начал свой рассказ Якубджан-ходжа. – А если по нему стукнуть этим же капкыром, то мелодичный звон унесется за Курамины, нет, за самые Гималаи и будет слышен даже в Индии.
– Вай, вай, – послышались отовсюду восторженные возгласы. – Неужели на свете и вправду бывают такие огромные котлы?!
– Бывают, бывают, – расцвел в довольной улыбке Якубджан-ходжа. – Даже в Америке нет таких котлов, а у нас в Ахангаране есть…
Посетители чайханы от восхищения онемели, раскрыли рты.
И тогда, до этого молчавший, Чоры нарочито громко и разочарованно сказал:
– Это что – ваш котел… Пустяк… Вот мы в Шавуазе в этом году такую репу вырастили, такую, что под ее ботвой в жару могли отдохнуть сразу тысячу человек… А сама репа выше во-он той горы…
– Тысячу?.. – удивился Якубджан-ходжа. – Выше горы?..
– Да, тысячу, – подтвердил Чоры. – Выше горы. Даже больше. Не верите? Спросите у любого шавуазца…
И гость, дабы не оказаться посрамленным, пошел на последнюю хитрость:
– А зачем вам такая репа-великанша?
– Как зачем? – усмехнулся мудрец. – Большому котлу нужна большая репа. Где же ее варить, как не в вашем котле?
Покраснел не на шутку выдумщик и враль Якубджан-ходжа и впервые ничего не ответил.
А посетители весело рассмеялись и продолжили пить чай под громкую песню перепелки.

ХАРАКТЕР – НЕ КАЗАН

У одного шавуазца была жутко скандальная жена. Такие, утверждают аксакалы, родятся в сто лет раз. Причем не от женщины, а из сорочьего яйца.
За короткое время она успела перессориться со всеми родственниками, соседями. И было бы из-за чего! Незначительный пустяк служил поводом для несусветного скандала.
Загоревал шавуазец: лишний раз выглянуть за калитку стеснялся. Уж больно наскучила селянам его жена. А когда ей уже не с кем стало ругаться, она однажды выпалила мужу:
– Все! Больше не хочу оставаться в вашем кишлаке! Запрягайте осла.
Шавуазец немедля внял словам жены.
– И куда же мы поедем? – спросил он.
– В любой другой кишлак!
– Ну… Тогда нам надо забрать наши вещи, – сказал муж.
– Нет, – взвизгнула жена. – Мы все оставим и на новом месте начнем новую жизнь.
– Хорошо, – муж задумчиво покачал головой. – А  как быть с твоим характером? Мы его тоже здесь оставим?
– Это не казан и не тандыр, – ответила жена, и, поколебавшись, неспешно слезла с арбы и направилась в дом.
Шавуазец подождал ее, подождал, затем принялся распрягать осла.

ВЕРНЫЕ «ЖЕНЫ»

Чоры спросил односельчан в чайхане:
– Какая самая верная птица в «супружестве»?
Вопрос был настолько обескураживающим, что посетители – молодежь и белобородые старцы – так и застыли с пиалушками чая в руках… Затем в тишине послышались неуверенные голоса:
– Утка!.. Гусь!.. Индюк!..
– Наверное, павлин! – громко выпалил Вали. Он держал во дворе пару этих «царских» птиц.
–  А вот и не угадали! – торжествующе воскликнул Чоры.
– Что за волшебная птица такая, – наморщил лоб Вали, – о которой не знают даже уважаемые и всезнающие люди?..
Под словами «уважаемые и всезнающие» бывший бухгалтер прежде всего имел в виду себя.
– А вот и не скажу! – Чоры притворно зевнул.
– Нет уж, раз начали, так говорите! – потребовал Вали.
– Говорите! – поддержали другие посетители.
– Ну, если вы так настаиваете, – сказал Чоры, – я открою секрет: эту птицу вы все хорошо знаете…
– Курица! – крикнул кто-то петушиным голоском.
– Правильно, курица, – сказал Чоры.
– Об-бо, – по чайхане пронесся разочарованный вздох.
Кто бы мог подумать, чтобы такая глупая птица могла быть верной?
– Чем докажете? – наступал Вали.
– А тут и доказывать не надо, – продолжал «интриговать» Чоры. – Все, кто когда-либо держал кур, знают, что в «гареме» у петуха их бывает десять-пятнадцать штук. Но никогда никто не видел, чтобы курица бегала к чужому петуху. Даже одинокому, самому красивому. Разве это не верность своему супружескому долгу?..
Молодежь вполголоса о чем-то заспорила. Старики погрузились в размышления.
– Женщина, конечно, не курица, – после паузы заключил Чоры, – но медики утверждают, что по утрам полезно натощак выпить свежее яйцо.

ЛЕДЕНЕЦ – НЕ ШОКОЛАД

Осенью Мадамин неожиданно приехал в Шавуаз и остановился в отцовском доме. «Мерседес» свой он оставил под навесом.
Первые дни Мадамина навещали родственники, друзья, соседи… Интересовались его здоровьем, справлялись, над чем он сейчас работает… Писатель, напустив на себя озабоченный вид, устало отвечал:
– Новый романище пишу, о влюбленном банщике… То есть он уже написан. Я его просто переделываю. Улучшаю. В пятый раз!
– Понимаем, понимаем, – сочувственно кивали родные и знакомые. – Великую ношу несешь ты на плечах, Мадамин, правду людям.
И верно, Мадамин нигде не появлялся: ни на гапе, ни на званом тое, ни в чайхане. Так он с головой окунулся в работу, тягостную и сладостную.
Поэтому земляки писателя, зная обо всем этом, проходя мимо дома, задерживали шаг и спрашивали участливо у его отца Хакимбека ака, копавшегося в цветнике:
– Как там наш летописец Мадамин, трудится?
– Слава Аллаху! В поте лица. Скоро закончит.
– Хорманг. Не уставать ему!
И сельчане действительно удивлялись титанической работоспособности Мадамина. Шептались, что кетменем легче махать весь день в поле, нежели так корпеть над бумагами.
– Надо же! В пятый раз переписывает свою книгу! – восхищались они. – Мы, может, даже и не подозреваем, что в это время в нашем кишлаке рождается гениальное произведение, которое потом прогремит на весь мир!
Один только Чоры ничему не удивлялся. Зная творчество Мадамина, он лукаво усмехался:
– И-эх… Разве вы не понимаете, друзья, что сколько леденец не катай во рту, не станет он от этого шоколадкой!

НЕ ВЫДЕРЖУ!

У одного шавуазца была страшно сварливая жена. Случалось, не выдержав скандала, муж садился на осла и уезжал из дома. Однако вскоре возвращался обратно.
– Уважаемый, – посоветовал ему как-то сосед. – Чем так постоянно мучиться, не лучше ли вам взять другую жену?
Шавуазец вздохнул и ответил:
– Нет, это не возможно…
– Разве? А есть ли смысл жить в мучениях?
– Вторую жену – видит Аллах! – я уж никак не выдержу, – признался шавуазец.
– И то правильно, – согласился сосед. – Одно дело, когда ужалит один скорпион, но очень страшно, когда начнут кусать две змеи.

КАК ЧОРЫ СТРИГСЯ

В воскресенье Чоры ездил в райцентр. Походил по базару. Полюбопытствовал, что почем… Купил внукам леденцов, а снохе – веник. Отдохнул немного в чайхане, а на обратном пути вдруг вспомнил, что надо бы постричься.
Парикмахерскую Чоры отыскал сразу, хотя давненько не захаживал в нее. Парикмахер, тощий, как жердь, мужчина, с ходу усадил Чоры в кресло. Накинул простынку. Защелкал ножницами.
– Как, бобо, вас постричь? – заулыбался золотым мостиком зубов.
– Э-э, – закачал бородкой аксакал, освобождаясь от простынки, – не торопись, сынок. Скажи сначала, сколько будет стоить стрижка? А то вдруг у меня денег не хватит…
– Хош, – согласился с Чоры не в меру шустрый цирюльник. – Подправить бородку – это будет пятьдесят сумов. Побрить затылок – сорок. Выровнять виски – тридцать. Побрызгать одеколоном – двадцать, итого… – мужчина взял со столика счетную машинку, потыкал пальцем по ее кнопкам и показал старику: – Вот, сто сорок сумов.
Чоры пошевелил губами, что-то подсчитывая, и полез в нагрудный карман за деньгами.
– Не торопитесь, бобо, потом рассчитаетесь, – сказал парикмахер. – Нельзя платить за несделанную работу.
– Э-э, нет! – отрезал Чоры, отсчитывая из кошелька ровно сто сорок сумов. – Возьми сейчас, сынок. Сам знаешь, какая нынче инфляция. А то пока закончишь меня стричь, запросишь все двести сумов!

А ЕЩЕ ЧОРЫ ГОВОРИЛ…

В минуты наивысшей душевной благодати:
Так хорошо, так хорошо… Словно Аллах прогулялся босиком по сердцу!
О знакомом пчеловоде:
У него ничего не пропадает. Такой жадный, такой жадный, что даже, если муха сядет на мед и улетит, он непременно отловит ее, оближет все четыре лапки – не пропадать же добру! – и отпустит обратно.
Вот все говорят, мы куда-то идем… Куда-то… А я знаю куда! Или на Чагатай (знаменитое узбекского кладбище – авт.), или в Кремлевскую стену…
Если человек говорит о себе плохо, не верьте ему! Он в действительности – намного хуже.
Нет опаснее врага, чем завистливый друг.
У каждой горы свое эхо.
Мы почти всегда слышим, но почти никогда не слушаем.
Хороший плов получается в хорошем доме.
Истинный друг это то же самое, что и твоя тень.
Жизнь – не шурпа, а риск – не соль, найти разумную серединку очень сложно, а уж если пересолил, то разбавлять – либо поздно, либо – невозможно вообще.
Смотреть в будущее, это значит не только вперед, но и назад тоже, а иногда даже по сторонам.
Человеку о хорошем надо говорить сегодня. О плохом – завтра… Чтобы было время подумать, а нужно ли об этом вообще говорить.
Потухшую лампочку почему-то замечают сразу, в отличие от той, что светит.
Иногда не все то, что потерял, хочется найти.
Если посоветоваться не с кем, то посоветуйся хотя бы со своей тюбетейкой.
Красивая жизнь иногда обезображивает человека.
Старой весны не бывает.
О величине иного писателя можно судить и по тени брошенной на него.
Чужой помидор всегда слаще.
Что толку считать по осени цыплят, если не знаешь, сколько их было весной.
– Сытая горлица становится легкой добычей для кошки.
– Пестрая лиса, черная лиса – все равно лиса.
У хорошего охотника и кошка фазана добудет.
Вот говорят: волка ноги кормят, но никогда не уточняют: чьи? Бараньи, козьи, коровьи?..
– Арбу осел тянет, а тень от арбы – пес.

О гостях.
– Первый день гость – золото, второй – серебро, третий – медяшка, четвертый – лягушка.
– Человек, который хвалится, что он наконец-то достроил дом, – умирает, ибо дом никогда нельзя достроить до конца, он постоянно требует присмотра и ремонта.
– Покупай дорогой товар – никогда не прогадаешь.
Когда в доме нет мяса, баклажаны тоже мясо.

О здоровье.
По-существу здоровье человека складывается от его питания. Но тут многое зависит от содержимого кошелька.
– Здоровье человека – в руках самого человека. Как человек относится к нему, таково и его здоровье.
Чай пьешь – орлом летаешь, водку пьешь – свиньей лежишь.

КАК ЧИТАЮТСЯ РОМАНЫ

До шавуазского аскиячи Хакимбека-ака по прозвищу «Сушеный персик» начали доходить слухи, что его сын Мадамин, давно живущий в Ташкенте, стал известным писателем и что популярность ему принесли книги, где он тепло рассказал о жизни Шавуаза и своих земляках. Хакимбек-ака, конечно, радовался успехам сына, но в сердце старика уже давненько свила гнездо обида – Мадамин, вроде, начал забывать дорогу в отчий дом, в родной кишлак. Он, как оповестили Хакимбека-ака, все больше колесит по заграницам – то в Турции, то в Иране, то в Египте…
А сейчас, говорят, Мадамин сочиняет такие книжки, которые ни в чем не уступают индийским фильмам. Читатели-мужчины над ними страдают душой, а женщины не могут удержаться от слез.
На людях, при друзьях Хакимбек-ака держится с достоинством. И также с достоинством подчеркивает: «Мадамину есть в кого быть талантливым». Приятели, конечно, соглашаются. Все правильно. Аллах Хакимбеку-ака дал острый ум и язык, а сыну – калям. И не только калям, но и… деньги.
И все-таки однажды Мадамин прикатил в Шавуаз на новеньком «Мерседесе». Белом-белом, как взбитый овечий пух. Навестил родственников, заглянул к соседям. И не с пустыми руками. Почти всем преподнес подарки. А Чоры кроме индийских четок подарил и свою новую книгу. Толстую, в красивом переплете.
– Нелегко, бобо, мне дался этот роман, – признался Мадамин. – Три года я рождал его в муках и бессонницах… Прочтите, оцените.
Старик раз десять раскрывал книгу, но, прочитав страницу, всякий раз… засыпал.
Через месяц Чоры случилось приехать по делам в Ташкент. И надо же! Возле базара нос к носу аксакал столкнулся с Мадамином.
Писатель обрадовался встрече с аксакалом. Пригласил его в красивое кафе, угостил сладким напитком. А когда пришло время расставаться, Мадамин, поинтересовался:
– Ну, как, Чоры-бобо, мой новый роман? Прочитали?
– Э-э, – аксакал почесал затылок и улыбнулся. – Какой же ты скорый, сынок… Сам же говорил, что писал книгу в муках и бессонницах целых три года. Как же я могу ее одолеть за месяц…

ПОЧЕМУ ПОЛЫСЕЛ ЧОРЫ

Однажды бухгалтер Вали решил подшутить в чайхане над шавуазским мудрецом.
– Чоры, – сказал он, щурясь лукаво. – Вот, вроде, мы с тобой одногодки. Так? Так. Прожили в одном кишлаке. Так? Так. Пили одну воду из Шавазсая и ели одни лепешки из нашей тиллявской пшеницы. Так? Так. Но почему тогда, скажи, волосы у меня еще целы, только сильно поседели, а у тебя макушка голая, как хандаляк ?
– Хошь, – задумался Чоры. И в чайхане сразу все смолкли. Что, интересно, ответит на это старик? И мудрец улыбнулся: – Видишь ли, Вали, я всю жизнь в полный рост ходил через калитку. Потому и стер о косяк свою макушку. А ты всю жизнь, как только нагрянет ревизия, старался перемахнуть через дувал и прятался. Поэтому волосы и остались целы. Только от трусости поседели. Вот и вся причина.

Источник.