О Сулеймане Юдакове. Глава третья Искусство Ташкентцы

Мутал Бурханов,
Заслуженный деятель искусств Узбекистана, Народный артист Узбекистана

Воспоминания о друге

Я дружил с Сулейманом Юдаковым с юных лет. Эту дружбу мы пронесли через всю жизнь и не погрешили против нее ни разу. Нас объединяла схожесть биографий. Оба родились в 1916 году. У меня с 11 лет не было родителей, Сулейман долгое время воспитывался в детском доме. Сближало нас и творческое стремление познать новое, пытливо проникнуть в таинства создания музыки, овладеть композиторским мастерством. Вместе учились. Познакомившись на рабфаке при Московской консерватории в 1934 году, мы сразу подружились. Вместе поступили в Московскую консерваторию: я занимался в классе по композиции у С. Василенко, Сулейман — у Р. Глиэра. Вместе вынуждены были прервать учебу в грозном сорок первом, вернувшись в родной Узбекистан. Наши произведения зазвучали. Обоим суждено было создать государственные гимны: мне — Узбекистана, С. Юдакову — Таджикистана. Оба достигли гребня славы, были окружены почестями, но, по существу, всю свою жизнь оставались одинокими людьми. Ни у меня, ни у него не было собственной семьи. Нашими ближайшими «родственниками» были друзья.

Соломон Александрович ушел из жизни внезапно, не дожив до своего 75-летия. Я, как его близкий друг, воссоздаю в своей памяти портрет соратника — портрет неожиданный, но тем и интересный. В воспоминаниях многих людей, знавших С. Юдакова, творчески с ним общавшихся, его образ запечатлен как образ шутника, балагура, любителя публики, типичного восточного аскиячи. И я также вспоминаю несколько шутливо-юмористических эпизодов.

Как-то мы, будучи студентами, повздорили в ресторане из-за девушки. Сулейман сунул незаметно яблоко в карман и закричал: «Пустите меня, сейчас я с ним разделаюсь!» и схватился за карман, имитируя наличие там пистолета. Присутствующие стали удерживать его, приговаривая: «Да не надо, Сулейман, остановись!» В итоге мы, словно противники, приняв шутку как бы всерьез, ретировались. Юдаков разыгрывал всех: и учителей , (И. Способина, например), и просто случайных прохожих, людей, стоявших в очереди и т.д. Это был прирожденный актер-комик.

В то же время вспоминаю С. Юдакова и как человека нервного, очень мнительного и, в сущности, одинокого.

Однажды, будучи в Москве, мы втроем — я, Левиев и Юдаков — зашли в гости к А. Лахути. Хозяин дома нам очень обрадовался, пригласил к чаепитию. Все пили чай, беседовали, делились творческими замыслами, а Сулейман сидел молча и даже к чаю не притронулся. Все мы очень удивились, но не подали виду. Только на улице я спросил Сулеймана:

— Почему ты так странно себя вел и, по-моему, обидел Лахути?

— Лахути всем хорошие пиалы дал, а мне — с трещиной. Значит, плохо ко мне относится, — ответил Юдаков.

До такой степени был мнителен.

В последние годы жизни он не любил оставаться дома один. Может быть, он чего-то боялся, я думаю, одиночества. Когда ушел из жизни наш близкий друг Левиев, через три месяца я навестил Сулеймана, попавшего в больницу. Теперь вспоминаю с горечью его слова печального предчувствия: «Вот ушел наш друг, а за ним уйду и я». Он сокрушался, что его забыли. Я его стал успокаивать: «Перестань, хватит себя накручивать». Сулейман помолчал, а потом тихо проговорил: «Надо было нам с тобой, Муталь, детей иметь».

И главное, что я хочу сказать о Юдакове — композиторе: Сулейман — по-настоящему талантливый художник. Даже у гениев, как известно, есть произведения, которые умирают, а есть и те, которые бессмертны. Такими произведениями Юдакова, которые переживут века, я считаю его оперу «Проделки Майсары» и замечательный неповторимый пушкинский романс «Не пой, краса­вица …» (в переводе на узбекский Миртемира «Куйлама, сохибжамол …»). Юдаков обладал особо ярким мелодическим даром. Я считаю, что в его полистилистическом языке есть и иранская интонационная природа. Свежая, сочная мелодия — вот основа музыки Юдакова, если выразить мысль точнее, — суть его музы.

Стихией его творчества были: Мажор и Солнце, Юмор и Праздник.