Легенды старины Фитца. Ничего вечного не бывает История

Статью А. Фитца из газеты «Русская Германия». Прислал Анатолий Блинцов.

…Спустя много лет очутившись на главной площади Ташкента Мустакиллик (бывшей Ленина, а до этого Соборной), я вспомнил, как в середине 70-х заведовал отделом информации «Вечёрки».

Как посещал отдел редких книг и рукописей Библиотеки им. Навои, где просматривал дореволюционные подшивки журналов и газет, выискивая факты для рубрики «Пульс времени» о старом Ташкенте. Тогда-то я и узнал, что эта библиотека была создана по распоряжению первого Туркестанского генерал-губернатора Константина фон Кауфмана и что для Ташкента и Узбекистана он сделал столько, что достоин, как минимум ордена Трудового Красного Знамени и пары Госпремией.

Потом я стал обдумывать, каким образом опубликовать текст о Константине Петровиче. Ведь всё, что было сделано хорошего во времена «проклятого царизма», было принято ругать.

Ничего путного не придумав, я решил просто взять и написать эссе о Кауфмане, рассказав о его жизни, делах, а также о том, что не смог выяснить, где покоится его прах. Единственно, что мне было известно на тот момент, так это что скончался он 3 мая 1882 г. в Ташкенте и что 4 мая 1913 г. в центре Константиновского сквера (теперь это сквер Амира Тимура) по проекту художника-скульптора Николая Шлефера ему был установлен многофигурный памятник.

Постамент, как хорошо было видно на крупной фотографии, хранившейся в запаснике библиотеки, украшали фигура орла о двух глядящих в разные стороны головах на двух шеях и бронзовые доски, надпись на главной из которых гласила: «Константину Петровичу фон Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию».

Кауфмана Шлефер одел в форму туркестанского стрелка, совсем как на картине художника-баталиста Василия Верещагина. Кстати, уже живя в Германии, я узнал, что именно Николай Шлефер стал автором первого в мире памятника А. П. Чехову, установленному в июле 1908 г. в немецком курортном городке Баденвейлере, где 15 июня 1904 г. скончался Антон Павлович. Правда, в годы Первой мировой войны его, как и многие другие памятники, переплавили, но постамент сохранился, и в 1992 г. на нём установили новый бюст великому русскому писателю.

…После революции 1917 года памятник фон Кауфману, деньги на который «собирали всем миром», был демонтирован, однако гранитный постамент, на котором он находился, остался. На него водрузили знамя, а вокруг установили пушки, отбитые в Ташкентской крепости у регулярных войск. Эта композиция была названа «Памятник борцам революции», а сквер переименовали в «Сквер революции». Позже, где-то в 1919 году, на гранитный постамент взгромоздили «Серп и молот», выполненные в модном тогда стиле конструктивизма. Затем заменили колонной с куполом и надписью на русском и узбекском: «Октябрь – маяк мировой революции». В середине 30-х постамент и всё, что находилось на нём, убрали, сделав центр сквера проезжим. Но в конце 40-х постамент вернули и установили на нём памятник И. В. Сталину. В начале 60-х, после выступления Никиты Хрущёва на съезде партии и разоблачения культа личности, памятник Сталину куда-то увезли. Какое-то время на его месте торчала стела с каким-то коммунистическим призывом, а потом возник памятник Карлу Марксу, прозванный в народе «Чучелом». У его подножия влюблённые назначали свидания, а люди более реалистичные встречались, чтобы отправиться в открытый рядом ресторан «Дружба», построенный в модном тогда стиле «физики–лирики», то есть «бетон–стекло». Но чаще они шли в демократичное кафе «Снежок», более известное как «Сугроб», или в «Пятак», официально называвшийся «Лотосом», переименованный позже в «Нилуфар», что, в принципе, то же самое, но по-узбекски.

Ах, какой чудный «Ок мусалас» и «Баян-Ширей» я там пил: холодный, из запотевших бутылок, в сорокаградусную жару. И в каких компаниях! Из многих друзей-приятелей, с кем сиживал, почему-то вспомнился Вячеслав Костыря – главный редактор журнала «Звезда Востока», прославившийся тем, что после землетрясения 1966 года выпустил специальный номер, в котором опубликовал прозу Михаила Булгакова Андрея Платонова, Камила Икрамова, Всеволода Иванова, Исаака Бабеля, стихотворения Осипа Мандельштама, а заодно полуопальных тогда Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского с его прогремевшим на всю страну «Уберите Ленина с денег». Этот номер журнала, гонорар за который полностью был перечислен в фонд восстановления Ташкента, моментально стал библиографической редкостью. Достаточно сказать, что когда в том же году первый секретарь ЦК КП Узбекистана Шараф Рашидов прибыл в Москву, то литераторы, которые с ним дружили, попросили в следующий приезд непременно привезти им этот номер «Звезды Востока», поскольку в Москве достать его было невозможно. Но именно за него Вячеслава сняли с работы, определив собкором «Огонька». Так с ним рассчитались за Андрюшино:

Я не знаю, как это сделать, 
Но, товарищи из ЦК, 
Уберите Ленина с денег, 
Так цена ему высока!..

И за Евтушенко рассчитались, и конечно, за Булгакова. А вскоре Вознесенский получил Государственную премию вместе с увесистым «кирпичом» сторублевок с Лениным на титуле, а также квартиру на Котельнической набережной, в доме для избранных. И Евтушенко получил в том же доме, правда, чуть позже. Вот так советская власть «расправлялась» с некоторыми «политическими диссидентами» и «головной болью КГБ».

После выхода спецномера «Звезды Востока» (№3, 1967,) произведения Булгакова, Платонова, Мандельштама, Бабеля выбрались из забвения, остальные авторы стали более знамениты, а вот Костыре никто из литературного (не говоря уж о партийном) начальства даже спасибо не сказал. Но о сделанном он не жалел и никого не осуждал. Светлый был Слава человек.

Кстати, именно от него впервые я услышал, что легендарное стихотворение Константина Симонова «Жди меня, и я вернусь», написанное вскоре после начала войны и посвящённое Валентине Серовой, подозрительно напоминает стихотворение расстрелянного по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре в августе 1921 г. поэта Николая Гумилёва.

– Судите сами, – говорил Костыря, сидя за столиком в «Снежке», – вот у Симонова:

Жди меня, и я вернусь, 
Только очень жди, 
Жди когда наводят грусть
Жёлтые дожди…

А теперь у Гумилёва:

Жди меня. Я не вернусь – 
Это выше сил. 
Если ранее не смог, 
значит – не любил…

И всё это происходило в самый пик «застоя», на излёте брежневской эры. При свидетелях. Только, пожалуйста, не подумайте, что говорили мы исключительно о возвышенно-трагичном. За тем же самым столом часто звучала гастрономическо-питейная лирика Геннадия Савицкого – эрудита, мистификатора, поэта, журналиста, человека саркастичного и талантливого.

В 70−80-е годы минувшего столетия едва не весь репертуар Государственного академического Большого театра им. Навои, за исключением зарубежной классики, так или иначе держался на анонимном творчестве Савицкого. Особенно, как отмечала критика тех лет, ему удавались либретто на сельскохозяйственную тематику. Назову лишь некоторые: «Окот в степи», «Вода под знойным небом Бухары», «Праздник урожая на богарных землях»… Хороши были его симфонии, хоралы, вокальные циклы, посвящённые партийным съездам и советским праздникам. Правда, слава, почёт, звания «народных», «заслуженных» за эти и другие произведения доставались исключительно узбекским «авторам», а вот он ограничивался гонораром в конверте.

Тематику этих своих од Савицкий черпал в ташкентских чайханах, в которые регулярно наведывался, чтобы, вальяжно растянувшись на курпаче, вкусить плова, запивая его не кок-чаем, а вином местного разлива, которое ничем не уступало французским. И всё это под заунывную, выворачивающую душу мелодию карная и сурная, которая в этих краях и в данной ситуации была более чем кстати.

Ну а ещё, заходя в «Снежок», я частенько там заставал другую ташкентскую достопримечательность – отца узбекского джаза Сергея Гилёва. А ещё он был композитором, музыкантом, литератором, художником, автором многочисленных очерков, живописных и графических работ о джазе и джазовых музыкантах.

Физически Серёжа был человеком не самым крепким, но энергии необыкновенной и таланта необъятного. 
В 1968 году он провёл в Ташкенте первый в Центральной Азии джаз-фестиваль. В том же году собрал лучших музыкантов и организовал джаз-клуб. А их, то есть талантливых, здесь было поболее, нежели в других регионах. Почему? А потому что сюда определили на жительство многих джазменов, возвратившихся в СССР на волне патриотизма из Шанхая и Харбина. Ведь джаз в СССР хотя и не был запрещён, но воспринимался как музыка главного идеологического врага – Америки. Его терпели, но не более. Поэтому развитие новоджазовых направлений чаще всего происходило не в Москве, а на окраинах, в том числе в Ташкенте.

В 1986 году мы с ним, а также Эдуардом Каландаровым и журналистом и поэтом Сергеем Гординым решили создать в Ташкенте Дом журналистов и Джаз-клуб под одной крышей. Руководство Радиокомитета, к которому обратились за поддержкой, разрешило раз в неделю устраивать в местном кафе, а его зал был просторный, с хорошей акустикой, выступления джазовых коллективов. И вот немного музыки, немного политики, немного юмора, снова музыка, потом обсуждение нашумевших статей, ну а между делом обмозговываем, где и с чьей помощью откроем Домжур с джаз-клубом. Время, напомню, было перестроечное, и этим мы решили воспользоваться. Но что-то не сложилось. Потом я уехал в Москву.

Дом журналистов в Ташкенте так и не возник, а вот Джаз-клуб, которым теперь руководит Владимир Сафаров, пусть и без постоянной прописки, но существует. Уже более сорока лет. Ему присвоено имя Сергея Гилёва, который хотя и родился в Перми, но именно Ташкент стал для него родным. А ещё Серёжа написал необыкновенно талантливую книгу «Беседы о джазе», выдержавшую уже два издания.

14 января 2001 года Сергей Гилёв ушёл из жизни, но не из сердец тех, кто его знал.

Вспомнив о неудавшейся попытке открыть в Ташкенте Дом журналистов, я назвал имя другого моего друга – Сергея Гордина, к которому, как никому иному, очень подходят слова поэта Дмитрия Кедрова: «Я знаю: в нём фальшь никогда не жила!.. Огромная совесть стоит за плечами».

Действительно, Гордин был и, не сомневаюсь, остаётся, человеком необыкновенно совестливым, отзывчивым, честным, талантливым. Жилось ему с такими качествами непросто, но не вспомню, чтобы он жаловался или кого-то винил в своих проблемах. А они у него регулярно возникали. Причём в большинстве по причине необычности самого Серёжи. То он вознамерится устроить в своём дворе японский сад камней и огромный каменюка, доставленный на самосвале откуда-то с гор, при выгрузке угодит в прикрытую лёгким настилом выгребную яму, о существовании которой прежний хозяин дома забыл предупредить.

И всё бы ничего, если в соседнем дворе в это самое время не играли свадьбу. Запашище! Конфуз! Скандал! Серёга прыгает в самосвал и через некоторое время возвращается с полным кузовом песка, чтобы засыпать это безобразие. Но не то водитель слишком резко крутанул руль, въезжая к нему во двор, а может, что-то не так нажал, но весь песок высыпается на дорогу и перегораживает её. А это Луначарское шоссе (ныне Буюк Ипак Йули) – правительственная трасса. В итоге милиция, сирены, объяснения с соседями и гаишниками.

Или другой случай. Гордин необыкновенно любил что-нибудь мастерить и в поисках материала регулярно посещал различные свалки, на одной из которых обнаружил станковый пулемёт «Максим» – точную копию того, из которого Анка в фильме «Чапаев» палила по белогвардейцам, но с запаянным дулом.

Естественно, он приволок его домой. Затем в воинской части разжился парой старых шинелей, раздобыл ножны от шашки, старый чугунок, в котором киношный Чапай варил картошку, накрутил самокруток, ну а пулемёт затащил на чердак, выставив дуло в слуховое окно.

Но надо же такому случиться, что именно в это время в Ташкент с официальным визитом собрался генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев. Короче, на Гордина с его «Максимом», ножнами от шашки и шинелями кто-то донёс.

Оперативники нагрянули поздним вечером. Пулемёт, хоть и с запаянным дулом, изъяли. Вход на чердак заколотили гвоздями-сотками, а слуховое оконце наглухо задраили листом фанеры. Потом долго расспрашивали Сергея, нет ли у него ещё чего стреляюще-взрывающего? Не поверив чистосердечному признанию, стали искать и, естественно, ничего не нашли. Потом провели с ним беседу, предложили расписаться в протоколе, предупредили о более жёстких последствиях в случае повторения подобного, и счастливые, предвкушая продвижение по службе за проявленную бдительность, убыли. А зря. Не там и не того, как выяснилось вскоре, они бдили.

23 мая 1982 года Леонид Ильич в ходе посещения Узбекистана должен был побывать на Авиационном производственном объединении им. В. П. Чкалова. Однако утомлённый генсек отменил эту встречу, но потом, возвращаясь в резиденцию после посещения тракторного завода, аккурат напротив домика Серёжи Гордина, взглянул на часы и обратился к главе Узбекистана Шарафу Рашидову: «Время до обеда ещё есть. Люди собрались, ждут. Давай съездим».

Госбезопасность не успела к приезду Брежнева выставить охранение – кортеж уже через 10 минут остановился у проходной ТАПОиЧ. Тысячи рабочих стали взбираться на леса, которыми были окружены самолёты в сборочном цеху, и в момент, когда Брежнев проходил под крылом одного из них, стропила не выдержали, и большая площадка со стоящими на ней людьми обрушилась, накрыв делегацию. Всех бы просто раздавило, если бы не удерживающая изо всех сил площадку охрана. Брежневу ободрало ухо и сломало ключицу углом металлического конуса. Врачи после осмотра потребовали немедленной госпитализации. Но Леонид Ильич в следующие два дня, превозмогая боль, участвовал во всех запланированных мероприятиях. Короче, проявил себя настоящим мужчиной. Но именно эта травма и её последствия очень сократили дни генсека. Ну а Гордин в момент, когда пишу эти строки, жив, здоров, отметил своё шестидесятилетие и не изменил привычки.

…После обретения Узбекистаном независимости наш любимый «Снежок» убрали, а на месте «Чучела» возник Амир Тимур. Надолго? Говорят навсегда. Не верю – ничего вечного не бывает…

Александр Фитц