«Бесфамильные казахи» История

Пишет Виктор Арведович Ивонин в комментариях. Фрагмент.

А вот ещё выдержки из моего текста книги, изданной нашим Музеем репрессий. Это о том, что было в Ташкенте во время коллективизации.

«Кто подсказал недавно созданному Союзу ССР насильственный запуск этой модели организации сельскохозяйственного производства, известной на Западе под названием «кибуц», до сих пор тщательно скрывается, поскольку результат – хорошо известен. Это — Голодомор. В октябре 2008 года Европейский парламент признал Голодомор преступлением против человечества, но так и не назвал фамилий авторов этого бесчеловечного проекта. Но это ещё предстоит сделать в будущем. Ведь только в Украине по оценкам некоторых историков «голод 1932-1933, унес жизни от 7 до 10 миллионов человек» . Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти цифры. Но достоверно знаю, что в не меньшей степени, от голода, вызванного коллективизацией пострадали и люди в других регионах. Не остался в стороне и Ташкент.

В середине 1970-х годов скончалась старейшая сотрудница Института экономики Академии наук Узбекистана, где я в то время работал, Валентина Александровна Гинтовт. В начале 30-х годов её родители, приехавшие в Ташкент, откуда то из европейской части страны, умерли здесь. А её – девочку сироту еврейку, удочерила и воспитала молодая узбекская семья. В дальнейшем, глава этой семьи стал уважаемым академиком, а потому организации похорон уделялось соответствующее внимание. Боткинское кладбище в центре Ташкента было давно закрыто, но всё же там можно было подхоронить нашу сотрудницу в одну из могил её родителей. Беда в том, что никто не помнил даты их смерти, а посему мне поручили найти их захоронения по кладбищенским книгам. Получив большие «амбарные» книги за ряд лет, я начал листать их и скрупулёзно выискивать фамилии бывших родителей умершей. Постепенно я разобрался в структуре записей и дело пошло быстрее. А уж потом и вовсе полетело. Дело в том, что каждая страница, содержащая примерно 30 строчек, имела 3-5 записей фамилий. В остальных строчках шла стандартная запись «казак». А впереди добавлялись цифры — 2,5,10,14 и т.п.

Поначалу я не понял, причём здесь казаки и продолжал листать книгу механически. Но вдруг наткнулся на нестандартные записи – «7 трупов казак», «3 детских трупа казак». И тут я понял, что речь здесь идёт не о живых казаках, а о бесфамильных трупах казахов, искавших спасение от голода в Ташкенте и умиравших прямо на его улицах. А уж услужливая память учёного, взглянувшего на годы захоронений, сразу подсказала мне события того времени. Это была коллективизация. Искомые фамилии и номера могил я нашёл. А вот дальше не выдержал. На глазах у своих коллег я расплакался. Это был год, когда в Украине мой дед Теодор-Христиан Бесслер, также как эти казахи, где то на улице погиб от голода. Больше к похоронным делам меня в нашем институте не привлекали. А вот эти пожелтевшие страницы книг Боткинского кладбища Ташкента, заполненные не совсем грамотным и корявым почерком, до сих пор стоят у меня перед глазами. И каждый раз, стоит мне в этот момент прикрыть глаза, как перед ними встают уже не записи, а мёртвые скуластые казахи, тянущие ко мне худые жилистые руки за хлебом и жизнью».

Я родился в лагере и вырос на спецпоселении в среде уголовников и репрессированных. Но говорить о репрессиях и тяготах жизни в этой среде считалось дурным тоном.

«Мы ещё детьми прекрасно знали, что в посёлке есть лагеря, вокруг которых стоят вышки со стрелками охраны. Всё это было привычным элементом пейзажа и рассматривалось как вполне обыденное явление. Никто никогда об этом не говорил. Любое упоминание о лагерях или репрессиях считалось дурным тоном. Спецпоселенцы всячески дистанцировались от уголовников и поддерживали определённый достаточно строгий этикет во взаимоотношениях. При этом всячески старались оградить детей от любого дурного влияния или упоминания о лагерной жизни. Конечно многое мы всё же слышали. Но как можно сейчас говорить об огромных сараях зимой доверху забитых трупами, поскольку хоронить людей в земле, промерзавшей на 2-2,5 метра не хватало сил. О двух беглецах уголовниках, прихвативших с собой третьего на мясо. О человекоподобных созданиях без интеллекта, образования и человеческого облика, распоряжавшихся жизнью и судьбами людей. О «белых столах», ломившихся снедью, специально выставляемых для показа в голодных бараках, для «стимулирования» труда. И многом другом, о чём ни мои родители, ни я говорить не хотим».

«Через многие годы я понимаю, что люди, испытавшие на себе всё унижение безграмотной и бессмысленной системы, сломавшей их судьбы и жизни, старались возродить себя в детях, передав им как можно больше знаний и свой главный принцип – умный уступает. И это была теперь их главная задача жизни».

Поэтому с такой тревогой и болью смотрю я сейчас на Украину, где дети, заражённые бациллой негатива, жестокости и мести прыгают в Метро, скандируя «Кто не скачет, тот москаль». Они ещё не видели того, что видел я, они не росли в среде политзаключённых и уголовников, но уже сейчас заполняют бутылки бензином и бросают их в людей. А это значит, что их так воспитывали. Это значит, что вся Украина поражена психотропным вирусом ненависти к ближнему. Той ненавистью, которой я никогда не видел и не ощущал у людей действительно пострадавших от репрессий. Они жили, и всегда с оптимизмом смотрели в будущее. Смотрели широко раскрытыми глазами, с доброй улыбкой на лице.