“Пройдусь по Абрикосовой, взгляну на Виноградную и на Тенистой улице я постою в тени…” История Ташкентцы

Пишет Татьяна Перцева.

Сдержала Таня обещание. Сфотографировала Малясова. Узнавать почти нечего. Чуть не тридцать лет не была. Поэтому Тане мое огромное спасибо, а я с сегодняшнего дня пускаюсь в путешестние по Малясова и окрестным улицам. Старым улицам. Кто-то , может и вспомнит. Про Малясова и Урицкого пишут много, а про маленькие улочки, вроде Ширшова, Федорова, второй половины Кренкеля, Таджикскую — почти нет. Я все постараюсь вспомнить, не в одном эссе, а в скольких выйдет, И сначала хочу рассказать про Энгельса. Да, писала Оля Ливинская. но пусть она меня простит, я не хочу забирать у нее лавры, просто у каждого свое восприятие. Я расскажу, как помню, а вы меня не ругайте.
Я не о всей Энгельса. В моем представлении она делилась на две части. Особенно до землетрясения. Та, что шла от сквера и до Алайского, вроде, парадная, побогаче. И частные дома там были дорогие. солидные. Я имею в виду те, что на противоположной от ОДО стороне. А вот от Алайского — дело другое. Дома победнее и атмосфера другая. Скажем, Каблукова в начале своем просто неразрывно связана с базаром, и те, кто там жил, целыми днями там толкались. Косточки абрикосовые собирали, мыли, кололи…. Торчали в скверике на Гоголя. жили вольной жизнью. Да и вся наша жизнь тогда — частые путешествия на Алайский.
Ой, до сих пор помню, как прямо у ворот Алайского, слева, была сберкасса. Однажды папа зашел туда вместе со мной, а там лежали разные листовки, как открытки, только на мягкой бумаге. Я набрала целую кучу, потом раздавала во дворе. мне все завидовали!
Ну, помянем мы Институт Травматологии, директором которого был отец Улугбека Шаматова, выдающийся хирург-травматолог, спасший много человеческих судеб и жизней.

За институтом шли частные дома, которых раньше было много и на месте здания института, с многочисленными табличками «плиссе-гофре», «печатаю на машинке», потом в одном был магазин фотоаппаратов и часов, потом шел огромный коммунальный двор, где жила моя знакомая девочка Маргарита, мы с ней вместе в музыкалке учились. И — до самой Таджикской — магазины, исключительно продуктовые.Хлопковое масло, макароны. брикеты каш, крупы, сметана разливная.. Мы туда и бегали. Когда-то магазин был под номером десять, с тех пор номера сто раз менялись, но магазин всегда оставался десятым.
Как сейчас помню — послали меня за сметаной, дали трешку, а я банку разбила. Догадалась купить в том же магазине, так эти гады мне ее за рупь продали, обманули дурочку. Мама меня потом ругала, а я-то и не знала ничего…
На повороте на Таджикскую стояли лотки с водой, кондитеркой, вареными мантами, самсой и т. д. На противоположном углу был клуб парашютки — бывшая тюремная церковь. перед ней сидела знаменитая бабушка с семечками, жила она на Кренкеля, и мы к ней часто домой бегали. вкуснее семечек не было ни у кого. Богомольная была старушка, что тогда для меня было непривычно.. церковный календарь я тогда у нее впервые в жизни увидела. И что такое иконы она мне объяснила.
Вообще тогда уличная торговля была — как в лихие девяностые. На Каблукова сидели узбечки с горохом, вдоль Энгелься от Алайского — старушки с книгами…
Парашютка тянулась до самой Малясова. Интересно, что там внутри жили люди. Я это точно знаю, одна девочка Алла Бейдер там жила, я видела, как она туда входила, там такая дверь была рядом с клубом, А клуб.. столько с ним связано! Сколько фильмов посмотрено! Таня, наверное, туда не ходила, она, скорее всего, ходила в Дом Коммуны, хотя у него было другое название. По-моему, «Советский». Это его им именовали по Дому Коммуны., где жили семью НКВДшников. Вот там росли маклюры, как раз недавно разговор о них был. А на другом углу снова тянулись частные дома, в одном из них жил мой одноклассник Худайбергенов, а на противоположном углу — Люда Шепелева. Посередке стоял хлебный магазинчик под кодовывм названием «на Чкалова» Каким-то образом это место имело отношение к 84 заводу им. Чкалова. Потом стали выяснять, вроде бы, там были какие-то мехмастерские завода. Во всяком случае , в моей детской деловой жизни совершенно обиходной была фраза:
-Таня , сходи за хлебом, На Чкалова или «напротив десятого.» Напротив десятого — еще один хлебный магазин напротив пресловутого десятого номера….
Урицкого тогда звалась Ниязбекской. Как сейчас. Тогда она уже была Урицкой, но все звали ее Ниязбекской. А трамвай ходил уже тогда. К парку Победы. Мимо высокого, нескладного, стоявшего как-то поперек дома, где жила моя одноклассница Валя Тимофеева. Сейчас она живет в Израиле. В Тель-Авиве.
Ну, вот, дошли мы до Урицкого, переходим на другую сторону. На углу потом построили бакалею. Там и хлеб тоже был. А таких розовых сушек. как «На Чкалова» я больше нигде не видела. И никогда. Ужасно их любила А от угла, на котором была бакалея, шла Турк-Янги-Шахар, улица моей подруги, Люды Стамбула. Рядом с ее двором. большим, пыльным и неряшливым был … ясно дело, книжный, куда я наведывалась, как на работу, лет с семи. Тогда детей всюду отпускали и никто не обижал….
Странно, в школе я к ней подойти боялась,: неулыбчивая, капризный изгиб губ, а потом через сто лет встретились, — не разлей вода. Как две абсолютно одинокие души могли не узнать друг друга тогда — непонятно…
От бакалеи идем вверх, к Алайскому. рядом потом открыли парикмахерскую, потом тянутся какие-то предприятия, без вывесок и опознавательных знаков, до самого поворота на Лугина, где жил Саша Морозов. Оттуда можно попасть на Шахрисябзкую, там такой дом с потрясающим крыльцом. Мы с будущим мужем там часто гуляли, все любовались. А потом описание этого дома я нашла в книге Владимира Липко «Твоя победа» о первых годах революции в Ташкенте…
Так вот, от поворота на Лугина, чуть пройти — и будет тот самый «напротив десятого». Там на витрине лежали муляжи кренделей, батонов, баранок. Я всегда ими любовалась в детстве, особенно когда начались очереди за хлебом. Стоишь, делать нечего, любуешься…
За магазином был огромный двор, делившийся на две половины. Входишь как бы в предбанник, оттуда направо забор с выломанной калиткой, это детская поликлиника, одноэтажное очень старое здание, с пристройками и флигелями, в одном таком флигеле принимала ревматолог, чудесная женщина, фамилия ее была Азимова. мать моей одноклассницы Нели, а имени уже не помню, она рано умерла, земля ей пухом Принимала стоматолог тетя Галя, мать моего одноклассника Артура Петросяна Ну вот тоже прекрасная женщина и прекрасный врач, у меня ее пломба стояла пятнадцать лет. С теми-то материалами! Царство небесное и ей и сыну, тоже умер рано. Там и сестра моя работала. Пока не переквалифицировалась в терапевты, поскольку хватала от своих пациентов все детские болезни, от которых каждый раз едва не умирала.
А в левой части предбанника был жилой двор. Как всегда в Ташкенте — двор, и множество флигельков. Там жили мои одноклассницы Люба и Лиза Слуцкие, Лена Беляева, тоже учившаяся в сорок третьей. только на четыре года старше, и Лизы уже нет, а о Любе не знаю ничего, хотя пытаюсь узнать
Если выйти из двора и продолжать путь к Алайскому, через квартал от такового будет и взрослая поликлиника. Тоже очень старое здание. Перед ним. на противоположной стороне тротуара стоят каменные вазы на постаментах. От старости они позеленели. Цветов в них, конечно, давно никто не сажает. И, кстати, наша участковая Бирючинская, живет на Урицкого, угол Халк-Абад, в частном доме…
Остальная часть до поворота на Навои застроена жилыми домами, частными и многоквартирными, пол-моему, такой только один. Потом на этом месте построили Ц-5.
На сегодня все. Завтра про Таджикскую.

ПРОЙДУСЬ ПО АБРИКОСОВОЙ… 2

Снова низко кланяюсь Тане Вавиловой, сколько она для меня делает, не передать!
Но я снимки-то утянула, а о Малясова пока не пишу. Это на закуску. Сегодня речь о Таджикской, а если успею, и о половине Кренкеля.
Таджикская — следующая за Каблукова улица. Сейчас уже нет ни той, ни другой.
Когда-то «государственных» улиц было две — Киргизская и Таджикская. Потом Киргизская стала Малясова, а Таджикская так и осталась непереименованной. У нас в доме ее почему-то звали просто переулком, и говорили: «По переулку не ходи, еще что случится».
Попасть к моему дому действительно можно было и через Таджикскую., и на моей памяти там ни разу ничего такого не случилось. Просто улица была какая-то неприятная. Неопрятная. Словом, подозрительная. Ничего такого, вид неряшливый.
А вот она четко делилась на три части. Первая. так что от Энгельса — довольно широкая. То-есть, широкая мостовая и узенький тротуар, а дальше и вообще тротуара, считай не было. Впрочем, все и так ходили по мостовой, машин тоже практически не бывало. По левой стороне, если идти от Энгельса, тянулась сначала стена парашютки, переходившая в стену каких-то мастерских. Видимо, мастерские тоже относились к парашютке. поскольку входа в них с Таджикской не было. Потом, когда парашютка стала фирмой «Юлдуз», эту боковую стену отделали цветной керамикой, просто роскошь. А церковь-клуб снесли, последнее время он и не работал, там был какой-то странный магазинчик с непонятным ассортиментом. Но то, что снесли, _ жалко. Здание точно на века, толстенные стены и по всем стенам кресты вырезаны православные.Справа тянулись коммунальные дворы, тоже запущенные и грязные. Даже арык был грязным. сроду нечищеным, заросшим противной зеленой слизью. Там жила девочка, учившаяся в сорок третьей, только на несколько лет старше,с роскошным именем «Роза».Сейчас так редко кого называют, а тогда было довольно распространено. По обочине тротуара в этой части росли деревья, а на всей остальной улице — ни одного деревца, жара…
Широкая часть заканчивалась. Большая часть мостовой была перегорожена очередным коммунальным двором. Такое было впечатление. что жители той улицы махнули на себя рукой, но на самрм деле это было не так. Просто сама улица уж очень была заброшенная.
За этим, стоявшим поперек двором, слева шла глухая стена, потом стена с окнами — эти самые мастерские. Справа — тоже стена, у которой вечно стояли цистерны «Квас» и «Пиво». Видимо, там разливали эти напитки. Стена заканчивалась еще одни коммунальным двором. На улицу выходил общественный туалет и запах был соответственный. В этом дворе жила когда-то моя одноклассница Нина Матвеева, мать и сестра которой работали на табачной фабрике. У сестры было человек восемь детей, на две комнаты, в общем, жилось им тяжело. Нина и школу не закончила — ушла работать на фабрику.
После этого двора начиналась самая узкая, кончавшаяся почти несуществующим проходом на Кренкеля часть.
Справа был большой дом баптиста всея Узбекистана Циорбы, это фамилия такая. Благообразный человек с окладистой бородой и кучей детей. Дети все были очень послушные, Жена и дочери ходили в платочках и длинных юбках-татьянках, и торговали на Алайском медом. В пионеры и комсомол не вступали, все учились в сорок третьей школе. Напротив жил Аким Гориздро, кстати, я от Жени Огульчанского из Ташкента получила родословную Гориздро, которую и привожу здесь.
. Семья Гориздро:
Дочь – Татьяна Николаевна Александровна (моя прабабушка) и ее муж – Феоктист Иоакимович (Николаевич) Гориздро с Украины (Полтава). В давние времена их фамилия менялась с Гораздо, Гориздо и при Екатерине они стали Гориздро. Были пожалованы Дворянской грамотой и поместьем. Поместье было неподалеку от усадьбы Н.В.Гоголя, с которым Гориздро были в далеком родстве. Прабабушка – домохозяйка, прадед – Статский Советник, работал при почтовом отделении Ср.Аз.ж.д. (У него 2 брата и 2 сестры: Аким Николаевич Гориздро – детей нет, умер; Федор Николаевич Гориздро, бывший борец, в Ташкенте; Мария Николаевна Гориздро – детей нет умерла в Ташкенте; Александра Николаевна Гориздро-Вебер, дочь – Надежда Вебер детей нет, в Ташкенте.
Гориздро жили в Ташкенте, имели собственный дом на ул. Московской (после революции – Энгельса) – большой двор и много помещений. Дом расположен недалеко от центра (сквер), второй квартал наискосок от Дома Офицеров.
У Гориздро 5 детей (все девочки, четверо имели высшее образование, только Маруся — среднее):
— Лидия Феоктистовна – владелица частной женской гимназии в Ташкенте для благородных девиц, одинокая.
— Мария Феоктистовна, домохозяйка, муж Вялов Степан Ефимович, погиб в Империалистическую войну, в чине генерал-майора, похоронен в Будапеште (Олег сумел найти его могилу!). Их четверо сыновей. Борис, умер в 2 года. Олег, профессор, академик, геолог (Его дочь Светлана со своей дочерью – Светой (с сыном) в Санкт-Петербурге). Владимир, инженер-кораблестроитель, был репрессирован. Сергей, профессор, геолог.
— Елизавета Феокктистовна(моя бабушка), не работала, скончалась молодой в 37 лет. (Говорят она была очень умной, интересной. Не случайно у нее было два претендента на руку и сердце – это Николай Ищенко и Сергей Керенский – будущий председатель временного правительства. Она выбрала красавца офицера), ее муж Ищенко Николай Владимирович. (их дети: Зоя, Татьяна (моя мама), Наталья, Елена).
— Зинаида Феоктистовна, профессор, палеонтолог ее муж Кульчитский Анатолий, служащий (военнопленный, поляк), увез их в Польшу. Их дети: Анна, врач и Юлий, палеонтолог.
— Нина Феоктистовна, професор, гидрогеолог ее муж Безобразов Никифор, погиб в Империалистическую войну. Их дочь Тамара, химик, скончалась в Ташкенте.
4. Сергей Николаевич Александров, его жена Анна Федоровна Сорокмна, у них 5 детей:
— Сергей Сергеевич.
— Николай Сергеевич, его жена Евгения Тихоновна Арбузова, их дочь
Елизавета.
— Борис Сергеевич
— Федр Сергеевич Александров-Федоров и жена Антонина Вакховна, их дети: Людмила, Домна, Ольга, Георгий.
— Елизавета Сергеевна Александрова-Ставичь.
5.Михаил Николаевич Александров (толи священник, толи монах).
6.Ольга Николаевна Александровна ее муж Иванов, военный, генерал. Их дочь Ляля Хохлова, у нее дети: от 1-го брака: Игорь (в Ташкенте), от 2-го брака: Рита и Сергей (в Минске). Рита недавно была в Ташкенте. Она пенсионерка. Интересуется родственниками. Была в Бельгии в тур.поездке и розыскала там одного из братьев из семьи Шороховых. В Ташкенте сидела в архивах, искала сведения по линии отца-деда.
7.Константин Николаевич Александров, селекционер и жена Надежда Ивановна, их дети: Евгений – умер, Елена в Москве, Галя – умерла.
8.Николай Николаевич Александров, агроном и жена Нина, их дети: Евгения и Надежда – умерли в Ташкенте.

Вот этот Аким Гориздро и жил на Таджикской. Одевался нищенски, носил грубые кирзовые сапоги. лицо благородное, выправка военная, седой, как лунь. жил с женой. Подарил мне песика Кадо, которого я очень любила. Сейчас я понимаю, что впечатление от него было «из бывших» Тогда побаивалась.
Последним домом по левой стороне был дом Саяпиных, Валера был моим одноклассником, жил с бабушкой и дедушкой. Его сестра Света была на четыре года старше. тоже училась в сорок третьей. потом была вторым секретарем райкома комсомола. Сейчас и Света, и Валера живут в Мытищах.
Дальше. как я сказала, узенький проходик. перегороженный посредине ужасно вонючей помойкой. Это уже конец Кренкеля Напротив помойки жила тетя Клава, известная на всю округу мастерица. Лифчики шила и грации. Всем! И моим дамам домашним тоже! И всему двору очень нужный предмет, с которым тогда в магазинах была напряженка.
Стоим лицом к Энгельса. В «торце» и справа частные, жилые, очень хорошие дома. Туда нас иногда пускал, мы играли с тамошними детьми. Слева как по заказу — сплошная нищета. Убогие домишки, убогая жизнь. Там жил мой одноклассник Женька, ужасный хулиган, счастлива знать, что он закончил институт и вышел в люди, в отличие от его дружков, не вылезавших потом из тюрем. Напротив дома Женьки — большой коммунальный двор, где жили наши друзья, семья профессора Мирсагатова. Вот замечательный был человек. В ТАШМИ преподавал. Первая его жена была человеком ученым. и решила, что сделает карьеру у себя на родине, на Украине. оставила старшего сына Вилю( Вильяма) отцу и уехала. Профессор женился второй раз, на узбечке. звали ее Катя, но это имя неправильное. а правильного не знаю. Знаю, что дружила она с моей мамой, что была чудесной, доброй, прекрасной женщиной и что умерла совсем рано, оставив профессору еще четверых детей. Трех девочек и мальчика. Ромку. Старшая, моя тезка и родилась со мной в один день. Младшие — Нина и Мая А Рома снимался в кино и умер очень рано. Виля учился с моей сестрой и женился на своей однокурснице. Стал военврачом. Уехал в Германию служить, потом вернулся. Что сейчас — не знаю. Сейчас ему должно быть восемьдесят четыре года…. ой, посчитала и ахнула…
Я до сих пор счастлива тем, что была знакома с человеком, в доме которого бывала Анна Ахматова. Во время войны, конечно. В детстве я тоже бывала в этом доме, но ни о чем, естественно, не подозревала.
Это одна часть Кренкеля. Но до моего дома мы не дошли. Завтра…. — сказала Шахразада и прекратила дозволенные речи.

ПРОЙДУСЬ ПО АБРИКОСОВОЙ-3

Идем дальше по Кренкеля. Простите, может, вам неинтересно, что я так подробно опишу эту часть, но если не вспомнить про своих соседей, с которыми столько лет жила на одной улице, кто же еще? Может, кто-то найдет своих знакомых, может, кто-то вспомнит.

Я всегда поражалась планировке старого Ташкента. Вроде  бы, улица, дома вдоль тротуара. Ниччего подобного! Раз — и один дом становится поперек…Вот за домом Женьки и стоял такой. Выдающийся прямоугольником. За его забором стоял толстенный тутовник, остатки листьев которого служили пропитанием моим шелковичным червям — тогда весь тутовник безжалостно обкарнывали весной, и ветки шли на корм червям государственным. Но у нас на улице было еще два, вот мы их и дообдирывали.. .

Не знаю, кто там жил, и кто жил рядом, никогда не видела ни живой души. Этот дом и соседний двор образовали как бы карманчик,  в глубине которого стоял еще один дом. Тоже ничего не знаю про обитателей. А вот тех, кто жил во дворе, знала. И часто там бывала. А впервые побывала года в три, когда за мной стала ходить странная тетка-фотограф и умоляла маму разрешить меня снимать. Снимки были хорошие. Только один был сделан в этом дворе и она додумалась посадить мне на колени кролика. Кролик пугался и ужасно больно царапался, но мне велели терпеть. Поэтому вид у меня страдальческий и у кролика — тоже….Прежде всего в этом дворе и жила та самая бабушка с семечками, так что походы были частыми. Во-вторых люди там жили основательные, как раньше говорили «кулаки», а старший сын у них был священником, что по тем временам было страшной редкостью. Он иногда приезжал на роскошной черной машине и тогда к дому сбегалась вся ребятня, — действительно, зрелище было редким.  А еще там жил мальчик Генка, предводитель наших врагов. У нас была война, вроде Столетней, потому что нескончаемая. Трое на трое. Я была предводителем с нашей стороны и у меня под началом были двое мальчишек, младше меня. Война была кровавой и беспощадной: в ход шли камни, пустые бутылки( у меня был очень выгодный стратегически балкон, выходивший торцом на улицу) и даже гранаты, изобретенные лично мной — глиняные шары, в которые вставлялись пробки — это такие малые взрывные устройства. Специально для хулиганов. Так что я была первым ташкентским террористом…. господи. Какое счастье, что никто никого не убил!!!

Вот этот двор и образовал с еще одним домом очередной карманчик, только  уже вдоль тротуара. В карманчике был большой двор, не двор, а рай земной, весь в зелени и цветах, всего на две семьи. Татарскую и еврейскую. Как же там хорошо было… ой, вот бы сейчас пожить!

В обеих семьях были приходящие то ли племянницы, то ли внучки, вот с ними я часто играла в куклы. Равиля и Ася Дымшиц. Фамилия мне показалась такой красивой. Что-то дымчатое…

Родственница второй как-то повела нас всех в гости в очень красивый дом, обставленный старинной мебелью. Что за времена были — незнакомых девочек брали в гости….

Следующий очень большой дом принадлежал армянской семье. Жила там девушка Седа, намного меня старше, но как же она хорошо относилась ко мне! Вообще ко всем соседям и детям! С благодарностью ее вспоминаю, а работала она в Республиканской научно-технической библиотеке.

Рядом жила дама, выкрашенная в ярко-рыжий цвет и всем своим существованием оправдывавшая пословицу «не родись красивой». При мягко говоря непрезентабельной внешности поклонников у нее была тьма. И сын был взрослый, красивый и успешный. По-моему, военный. А преподавала она музыку и поэтому очень часто мы слушали бесплатные концерты. Рядом — снова большой двор, в котором жили незнакомые мне люди. К нему же относился и домик, как раз напротив наших окон. Там жил родственник хозяев дома, прекрасный, достойный человек с женой Аленой и ее матерью. Умер он рано и неожиданно и после его смерти хозяева дома стали выживать Алену. Она не была законной женой. Гражданской. Первый муж сбежал, и развестись она так и не смогла. К счастью суд встал на ее сторону и обязал просто платить за квартиру. Ей, в жизни не работавшей, пришлось искать работу в общем, жизнь была несладкой. Всех этих домов уже нет. Снесли. Построили общежитие, бетонную коробку. По-моему, фирмы «Юлдуз», но не ручаюсь. А люди жили и радовались.

Следующий дом — угловой. Очень богатый. Татарская старозаветная семья. Туда приходила родственница, моя ровесница, вот она меня приводила во двор, но при этом страшно всего боялась, особенно дяди….

Вот и дошли до пересечения Кренкеля-Малясова. Идем обратно.За домом, где жили Мирсагатовы, был большой коммунальный двор, сколько же их в Ташкенте тогда встречалось! Жили там Тома и ее брат Гена, учились ясно дело в сорок третьей, Тома была на год старше, мы часто с ней играли. Соседний дом был очень красивым. Широченное каменное крыльцо, которое мы оккупировали по вечерам. Сначала там жила еврейская семья, отец, мачеха и девочка Мэри. Вот с ней мы часто встречались.  В доме у них висел то ли офорт, то ли гравюра, с очень интересной историей. Когда-то ее отец шел по улице, к нему подбежал человек, сунул в руки эту гравюру и попросил подержать, пообещав позже забрать. Но так и не забрал…. странно, правда? Потом они уехали, продали дом известному врачу, у которого были жена и дочь Гаяне. Гоша, девочка мечтательная, большая любительница литературы, вечно бунтующая против родителей и ограничения ее свободы. Давно уже нет никого. У Гоши дочь, Маргарита, живет во Владивостоке.

Следующий двор тоже коммунальный.  Там я всех знаю. Величавый грузин, больше похожий на короля пик, с русской женой и дочерью Ниной. Интеллигентная мама, такая же бабушка и несчастный сын-эпилептик Миша, не доживший до тридцати. Сашка, когда-то подаривший мне на день рождения брошку-собачку (снимок есть!)

Не знаю, кому принадлежал соседний дом, но однажды в него въехала армянская семья, папа, мама Марго, двое сыновей -подростков и дочь Элла, очень хорошенькая. Младше меня года на два. Я была у них только однажды. Неряшливый двор, а в дом не заходила. Стена их дома стала границей нашего двора. Вот мы и дошли до нашего двора. Как раз под нашими окнами была глинобитная лачужка, потом ее снесли. Там жили женщина Сима, ее очень добрая мама, державшая тогда кучу собак, и девочка Галя. Галя Айрапетова, худенькая, большеглазая. Она нашлась, живет в Германии. Потом им дали квартиру.  Вот их собака меня однажды цапнула. И уколы в живот делали, хотя понятно, что собака не была бешеной. Просто я полезла к ней обниматься.

А про наш дом подробно. Ворота выходили на тротуар, и вокруг дома шел забор. Тогда крепкий. Кирпичные колонны, между ними деревянная ограда, которая сейчас выглядит жальче некуда, а частично вместо нее грубо положенные кирпичи. Дальше идет небольшая горка. Зимой мы с нее катались. Слева тогда был арык, поросший травой, иногда летом мы там сидели. Справа росло то дерево, название которого я опять забыла. Ярко-желтые кисти цветов и мелкие круглые шарики-семена, из которых делали бусы. Под деревом потом поставили скамью. Слева тянется живая изгородь, которой были отгорожены все палисадники квартир первого этажа. Раньше, в моем детстве, все балконы были затянуты хмелем. Он многолетний. Весной со второго этажа до первого протягивали ряды шпагата, вот по нему хмель и вился. Во дворе — два серебристых толстых тополя, потом один погиб. В глубине справа — деревянный душ на две кабинки, сверху — гигантский металлический бак, летом мы в баню не ходили. Обходились душем. Вода грелась довольно быстро. Под ташкентским-то солнцем! Если засорялся сток, мужчины лезли его прочищать, по пояс в мыльной воде.  Чуть правее были удобства на пять кабинок. напротив — мусорный ящик. Удобства сохранялись очень долго, даже когда все стали проводить канализацию и ставить ванны. В глубине — сараи. Слева — тоже сараи, отгораживавшие дома на Обсерваторской. Весной дети нашего двора готовились к экзаменам на крышах сараев, все в корейских соломенных шляпах. Корейских — потому, что делали и продавали их кореянки, из грубой соломки. В сараях хранили, в основном, уголь. В одном жила коза, коза принадлежала Княжевским. Когда я считала членов этой большой семьи, для ровного счета приплюсовывала и ее. Ну, было мне тогда года четыре, что хотите.

Двор зарос ночной красавицей и касторкой. Мы раскусывали эти бобы, не подозревая, что в них прячется страшный яд-рицин. Позже, Ренат, один из наших соседей, посадил черешню, виноград и сделал айван. В доме было шестнадцать квартир, я считала. Правда, две были коммунальными. Но какая была жизнь! Иногда мы всем домом спали во дворе, летом, и не боялись же! У всех в карманах были ключи, а ни один захожий вор не польстился!Как часто бывало в Ташкенте, тут жили русские, евреи, татары, украинцы… бывало, что и скандалы возникали, бывало и ссорились, а все-таки жили и дружили… Девочки только все были старше…. Тома Корсунская, Мила Покровская, Оля Шаповалова, Ванда Княжевская, Лора Осадчук…. Хорошо, что все нашлись, что все свои вместе…. хотя Оли уже нет. А мальчиков было меньше. Вовка Волков и Сережа Перчиков. Только они тоже старше меня были. И двое помладше, Игорь и Равиль. Моя команда. Ну не брали меня старшие в игру, не брали, что делать, четыре года… Дом был ведомственным. «Средазуголь» Потом «Узбекуголь». Потом опять «Средазуголь». Почти все жильцы имели какое-то отношение к углю. Нам и уголь привозили, когда печное отопление было!Потом вместо угля в сарае хранили картошку.

Интересно, что новых жильцов почти не прибавлялось. Жильцы самовольно занимали квартиры, которые им нравились, после выезда старых жильцов…

ПРОЙДУ ПО АБРИКОСОВОЙ-4

Не люблю я и не люблю нынешнюю попсу. И слушать не могу. Только раз услышала песню и почему-то мне кажется, что она про Ташкент, наш утерянный Ташкент, хотя на самом деле она о любви. Песня группы «Ума2рман», «Проститься». Возникают совершенно прямые ассоциации с городом, которого давно уже нет.

По минутам осыпается
Ожидание невозможного
Ранним утром просыпается
От движения неосторожного
Как молчание ледяной зимы
Нас закутало неизвестностью
Здесь так долго друг друга искали мы
И конечно пропали без вести

Проститься нету сил, закрываю
Я глаза закрываю
Сквозь туман уплывая
По аллеям столицы

Проститься, за потерей потеря
И года полетели
За дождями метели
Перелётные птицы

Только ночью не могу уснуть
Странный холод в сердце прячется
Что случилось - скажите мне кто-нибудь
Только осень в окно мне расплачется
В подоконник мой бьются горошины
Тишину разбивая веселием
Умирали давно понемножку мы
И наверное было спасением

Проститься нету сил, закрываю
Я глаза закрываю
Сквозь туман уплывая
По аллеям столицы

Проститься, за потерей потеря
И года полетели
За дождями метели
Перелётные птицы

Время смотрит спокойно с презрением
Вы меня уже верно не вспомните
Опоздавшее ходит прозрение
По моей гладковыбритой комнате
Недосказано и недослушано
Сердце бьётся другими вершинами
Значит всё безнадёжно разрушено
Ну зачем же зачем поспешили мы

Проститься нету сил, закрываю
Я глаза закрываю
Сквозь туман уплывая
По аллеям столицы

Проститься, за потерей потеря
И года полетели
За дождями метели
Перелётные птицы

Проститься...

Вход в дом был с улицы Кренкеля. А вдоль фасада по Малясова тянулся еще один двор. Совсем пустой, но обсаженный акациями и маклюрами, только маклюры были кустами. Там никогда не бывало солнца, он был такой немножко таинственный, и туда мы почти не ходили. Он был тоже огорожен забором. И вот однажды мы, мы, ребятня, нашли между нашим домом и соседним — там была такая щель, — чемодан. Что тут поднялось! Милицию вызывали! Чемодан был пуст, но ни у кого не возникло сомнения, что владельца ограбили.

А однажды мы под балконом нашли что-то, вроде деревянных тоненьких маленьких веерочков. Передрались за такую диковинку, а потом мама объяснила, что это всего лишь стружки карандаша, побывавшего в точилке, дикари мы были….

Зато было нам раздолье, когда начинался листопад. Тогда листья можно было жечь, да мы и жгли на мостовой — картошку пекли. Приносили из дома по картошине-другой и пекли. А на мостовой — так ведь машин-то не было! За день одна проедет — уже рекорд! Это на Кренкеля. Там почти тупик был, далеко не уедешь! Да и по Малясова машины ездили тоже не слишком часто. Трудно поверить, но мы, дети, когда шел снег, цеплялись веревками саней за бамперы машин, и ездили по мостовой. Сейчас это самоубийство. А тогда — ничего!

Почему-то больше всех я любила квартиру Княжевских, хотя она отличалась от нашей разве что вторым балконом. Небольшим. С красивой балюстрадой. Мне она казалась тоже таинственной, как и задний двор. Подобное же чувство некоего почтения возникало у меня, когда я шла от Урицкой по Обсерваторской, там деревья были очень высокие, и мостовая широкая, очень я любила этот отрезок улицы, второй такого чувства не пробуждал.

Я хочу помянуть своих соседей, которых уже нет. Которых я знала с самого рождения. Тетю Фросю Корсунскую и ее сына Витю. И ее мужа Петра, погибшего на фронте. Валю Ровнягину, пусть и плохим она была человеком. Чету Христофоровых. Людмилу Яновну Дехто. Супругов Перчиковых. Александра Васильевича Княжевского и его жену тетю Дусю, мудрую и добрую. Полину Моисеевну, мать Лоры Осадчук. Тетю Пашу и Тоню. Супругов Покровских. Супругов Моисеевых, Нину Прокофьевну и ее мужа Бориса… а отчества не помню. Нина Прокофьевна — женщина колоритная, бывшая балерина, ее выражения до сих пор бытуют у нас в семье. А ее мама была коком на тихоокеанском флоте, вот так! И у них были японские и китайские вещи, которых я ни до, ни после не видела. Толстый веселый деревянный бог богатства с рыбой подмышкой. Чашечки с гротескными лицами. Веера…

Я хочу помянуть Леню, Вилена Израилевича Могилевского, веселого красавца, умницу…

Моих маму и папу. И сестру.

Всем им царствие небесное, и земля пухом.

Ренат с семьей, Саша Покровский и Витя, сын Тони сейчас в Америке. Мила Покровская — в Киеве. Лора — в Израиле. Тома Корсунская пока в Ташкенте и Ванда тоже, но Ванда вот-вот уедет. Ира Могилевская забрала маму и дочку и уехала в Москву.

Не осталось никого в моем доме. Только память. А, может, и души бродят тех, кто жил здесь когда-то, и кто отсюда отправился в мир иной.

Ира, правда, наш дом всегда с нами?

Ну, вот оказались мы на углу. Угловой дом напротив принадлежал Черниковым. Семья с несчастной судьбой. Самого хозяина я знала только понаслышке. Он был видным партийным работником, очевидно, считавшим, что поэтому ему дозволено все. Он и пользовался этой вседозволенностью, пока его старший сын не свел счеты с жизнью. Я тогда маленькая была, но помню, что все соседи собрались на улице и тихо обсуждали случившееся. Наслушалась я подробностей…

Моя мама дружила с женой Черникова. Удивительная была женщина Анна… Ивановна? Дмитриевна? Не помню. А лицо помню. Суровое крестьянское лицо и неизменный платок. Она с таким достоинством несла свой крест! А умная была. Строгая. Я перед ней просто благоговела, хоть девчонкой была, но уже кое-что понимала. Хлопотала она по дому целыми днями, никакой прислуги не было.

А потом так же ушел и второй сын.

Им, наверное, нужна была помощь психотерапевта, а тогда и слова такого не было…

Черников полетел со всех постов и долго не прожил. Бедная его жена!

У них дочка была, Лида, такая чудесная девушка! Слава Богу, у нее потом все образовалось, а мы всегда были друзьями. Хоть она и старше.

За ними жил Эдик Джалилов, по-моему, его отец был директором пивзавода, он учился с девочками нашего двора, хороший, веселый парень, о его судьбе ничего не знаю.

Кстати, пока не забыла: наша улица заросла белой акацией, ясенями. А Малясова — дубами. Говорят, и акаций сейчас нет, а на углу росла большая, я там вечно со своими кавалерами умные беседы вела….

А начиная от дома Эдика и дальше под заборами, росли каперсы, тогда я не знала такого слова, говорили просто «арбузики». Цветы собирали, такие красивые, жаль, стебельки короткие! Каперсы глину любят. Дальше шел неизвестный двор, а еще дальше — дом женщины, имени которой я не знаю, но она всегда так хорошо со мной беседовала. А муж у нее был поляк с залихватскими усами, типично киношной внешности…

Потом шел какой-то глиняный холм, отгородивший большой двор. Там я часто бывала. Потому что там жила наша учительница математики Клавдия Васильевна. Светлая ей память. Прекрасная была женщина. Когда я в пятом классе из-за очень долгой болезни отстала, она, заметьте, не взяла с мамы денег, не оставила меня на второй год, а порекомендовала репетитора и я перешла в шестой класс. Там жила и моя одноклассница Света Козенкова, но мы недолго учились вместе. Ее отец был военный, его скоро перевели. Торцом двор выходил на Обсерваторскую, и как-то получилось, что глиняный холм выходил на ветлечебницу.  При этой лечебнице вертелся мальчишка, обожавший рассказывать мне ужасы об уничтожении животных. Я его возненавидела. И убеждение, что в ветлечебницах кроме убийства животных ничего не делают, жило во мне очень долго. Хотя он, скорее всего, врал и приукрашивал.

Мы почти дошли до дома Рашидовых с неизменным милиционером. Один однажды подарил мне букет роз, не поверите, странные в наше время были милиционеры.

Почему мне в память врезались «французские» белые шторы, какие тогда были в каждом официальном здании? Но врезались…

А во дворе действительно росли розы. Меня туда пускали. Розы остались в памяти, а книга русских былин от Гули — жива до сих пор.

Рядом был большой двор, где жила моя знакомая, мы с ней книги вместе читали, и как-то удирали от ее брата, в результате чего она потеряла косынку и страшно расстраивалась. Косынка попала в арык и уплыла… А если завернуть за дом с башенкой и миновать два дома, на углу Урицкой-Обсерваторской жила моя одноклассница, Люся Федорова, милая и очень несчастная девочка. Она стриглась, как мальчик, одевалась исключительно в шаровары, конечно, вне школы. За что ее презрительно называли «мальчишницей» . А дело было, видимо, не в этом, но кто тогда знал подобные тонкости!  На углу Обсерваторской жила учительница начального параллельного класса Надежда Константиновна Белова.

Вниз Обсерваторская продолжалась частными домами, лепившимися к забору школы, магазином и огромным, делившимся надвое двором, в первом жила моя учительница Лидия Григорьевна, она преподавала географию и была у нас классным руководителем с пятого класса. Чудаковатая, но прекрасная старушка, как она гордилась мужем-геологом и его картинами! Я была у нее дома, до сих пор жалею, что не расспросила ее подробнее.

Во втором дворе, заросшем вишнями, жила моя подруга и одноклассница Вера Котова.

А в магазин мы вечно бегали за Ташкентской!

И еще — за музыкальной школой был двор, в котором жил Вовка Водопьянов, а теперь солидный бизнесмен, партнер Ильяра Гулямова, и в его двор мы бегали зеленые яблоки воровать.

Помимо школы я бегала в музыкальную школу, все воскресенья были заняты занятиями оркестра, я была первой скрипкой, а Лена Бронова — жившая в доме САКУ- первой виолончелью. Лены уже тоже нет, совсем рано ушла.

И еще там были две библиотеки — взрослая и детская, которые я благополучно прочитала!

ПРОЙДУ ПО АБРИКОСОВОЙ-5

Все эти дни, что я пишу про свои улицы, меня не оставляет такое чувство, что я на самом деле иду по тем, родным тротуарам. А ведь ходила, и не по тротуарам, а по мостовым, не меньше двух раз в день. В школу. А еще и в музыкалку. А еще за хлебом, а еще.. интересно, существует ли память камня и асфальта? А если да, помнят ли они мои шаги?  Мы снова на углу Кренкеля. Этот угловой дом семьи Гулямовых, крепкого, влиятельного клана, к которому принадлежал и писатель Гафур Гулям. Только хозяин дома — партийный работник. Второй секретарь обкома. Я много писала о Гулямовых. Те, кто жил в том доме, уже ушли. Недавно ушел Ильяр. Остались, конечно, и дети, и внуки. Просто я их никогда не видела. Умер хозяин дома. Ильяр писал мне, что его подкосила борьба с Рашидовым. Он горько жаловался на ту власть, а я сочувственно вздыхала, но понятно, что разобраться в этом очень сложно, а правды мы уже не узнаем. Назира Ахмедова, мать Ильяра и Бахтияра, известная певица, умерла рано. И Бахтияр (Боря) — тоже…

В доме я ни разу не бывала, знала только сыновей, Боря как-то звал меня на вечеринку, он с Вандой дружил, но я побоялась. Не люблю ходить туда, где нет знакомых.

За домом Гулямовых был коммунальный двор, только очень странный. Длинный узкий проход, который потом расширялся. Никогда не забуду первого предложения руки и сердца,  сделанного мне парнем из того двора, а было мне шестнадцать. И Оля Шаповалова прибежала ко мне, и объявляет, что этот парень твердо решил на мне жениться, как только чуть подрасту. Ух, как я нос задрала!

К этому двору примыкал дом с красивым крыльцом, где жил мой одноклассник Саша Буш, высокий вяловатый парень, с немецкими корнями. Наши мамы приятельствовали. Где он сейчас?

Напротив следующего дома росли два моих любимейших в Ташкенте дерева — катальпы. Очень высокие, так что сорвать кисть ни разу не удавалось. И стручки длинные, узкие. А листья — сердечком. Интересно, сохранились ли? Наверное, нет…

А жила там Соня, врач, молодая женщина, воспитывавшая в одиночку сына. И вот как-то в поликлинику ворвался псих с ружьем. Он был страшно обижен на какого-то врача, но почему-то стрелял не в него, а в Соню, убив на месте. Какой же стоял плач! И мальчик остался совсем сиротой…. что за жестокая судьба!

Ну, о жителях соседнего двора я так много писала. Моя любимая семья Шамшидовых. Мина Борисовна — одна из женщин, оказавших на меня огромное влияние. Я уже не говорю о том, что педагогом она была потрясающим. Я, правда, совсем не знала главу семьи. Но о нем прекрасно написала  жена их младшего сына Алика Соня, они так и живут в том доме. И от этого на душе теплее, кто-то остался на прежнем месте!

Я позволю себе привести письмо Сони:

«Вы иногда пишете о Мине Борисовне Шамшидовой. А мне бы хотелось коротко рассказать о ее муже, Григории Лазаревиче Шамшидове, оставить память о человеке исключительного трудолюбия, честности, порядочности. Он много лет проработал заведующим кафедрой начертательной геометрии и черчения ТИИМСХ.

Я училась в этом институте и на начальных курсах мне очень трудно давалась начертательная геометрия, наука хитроумная и требующая большого пространственного мышления. Учебники московских авторов Гордона и Арустамова, мною тщетно штудируемые, никак не раскрывали мне картину мира по начерталке. Я обращалась к знакомым ребятам- студентам, которым , наверное, надоело мне объяснять, и один из них, Рома Ким посоветовал мне взять в читальном зале Тииимсх учебник по начерталке Шамшидова. « Ну и что мне это даст?»- спросила я- « Я уже занималась по двум учебникам известных московских авторов, и бесполезно». Рома ответил:« Почитай Шамшидова и поймешь, что это отличный учебник». На следующий день , в читальном зале института мне был выдан большой фолиант –учебник Шамшидова. Листы учебника были написаны и расчерчены автором вручную, тушью по кальке, затем отпечатаны на копировальной устройстве института, они были розового цвета, и я приступила к обучению в зале читалки. Я сидела несколько часов и к великому моему изумлению стала постигать эту страшную науку- начерталку. Мне даже стало интересно. Учебник этот выдавался студентам только в читальном зале, и был растрепан от частого употребления- за ним были очереди на получение. Я сидела в читальном зале с учебником еще 2-3 дня, на 4й день я самостоятельно выполнила задание.

Затем был экзамен, и я сдала этот предмет на отлично. Это был чудо- учебник, написанный великим мастером. Я интересовалась позднее причиной того, что учебник не был напечатан для широкого использования. Оказалось, что при обращении в издательство, автору было поставлено условие- взять соавтора (лицо совершенно постороннее) и более того, поставить его фамилию первой. Григорий Лазаревич отказался, ходить по инстанциям его совсем не прельщало, для него важным было и то, что учебником пользуются студенты его ВУЗА.

Да, есть великие певцы, музыканты, писатели, поэты- их произведения поражают людей большим вдохновением, талантом, качеством труда, вложенного в них. Оказывается и учебник может быть гениальным. И с этим чудом я столкнулась раз в жизни».

Это правда были люди необыкновенные. Я словно вошла в их дом, с оригинальным книжным стеллажом в виде перевернутой трапеции, Соня, он сохранился? И снова стою у пианино, за которым сидит Боря Шамшидов и играет Гершвина, «Тот, кого люблю»… Он очень талантливый, и прекрасно играл и на саксофоне тоже. И в этот раз мне сыграл, только в Израиле, и на клавишах. Хорошо, что у него все сложилось прекрасно, и дай Бог здоровья его чудесным малышастикам-внукам,  сыну с невесткой и жене. И дай Бог здоровья Алику, Соне, их сыну и внукам….

Ниже по улице жил Игорь Тарасевич. Он сейчас в Подмосковье живет, мы иногда перезваниваемся и переписываемся. Он журналист.

А завершает ряд знаменитая школа №3, в которой училась мама Тани Вавиловой. Потом она была узбекской, потом вечерней. А существует ли сейчас?

Заворачиваем за угол, немного пройдем по Урицкой. Почти на углу юридическая консультация, помещение за ней дали музыкальной школе им. Садыкова. На следующем углу жила чудесный врач-дерматолог Арфа Аветовна, жертва пристрастия армян к пышным именам. Но и врачом, и человеком она была прекрасным. И дочка у нее была прекрасная. В тот век полного отсутствия нормальной косметики Арфа Аветовна давала такие советы, которые работали всю мою жизнь. Чуть дальше жил Слава Шамшин, щедро одаренный судьбой и отвергший ее дары. Не было у него сил и воли жить «как все». Ушел в мир наркотиков. А ведь умнейший и способнейший был человек! Редкое дарование.

Еще дальше жила однокурсница моей сестры, которая однажды застала меня, слушавшей музыку из фильма «Вернись в Сорренто», которая доносилась из их окон. Стояла я на противоположной стороне улицы, и никого особенно не трогала. Но девушка выбежала из дома, привела меня к себе, расспросила, все выяснила, а потом со смехом рассказала обо всем сестре. Меня долго ругали. До сих пор не пойму, за что. За любовь к музыке? Так я никому не навязывалась, просто слушала, что тут плохого? А было мне лет семь… нет, я всю жизнь учусь тому, как не нужно поступать с детьми.

Дальше мы не пойдем, дальше я никого не знаю. А вернемся к перекрестку Урицкого-Ширшова и перейдем дорожку. Заглянем в проезд Халк-Абад, на углу которого, как я уже говорила, жила участковый врач-терапевт Бирючинская, в своем домике с крохотным палисадником, где росли золотые шары. Я просто хотела рассказать еще об одном очень большом доме с большим двором, доме Аэрофотосъемки. Там жила Ира, учившаяся то ли в одном, то ли в параллельном классе с Таней Вавиловой. Мы с ней иногда встречались у нее дома. Играли и пели дуэтом… И еще жила моя одноклассница Люда Молчанова, перед которой мне до сих пор стыдно, хотя она вряд ли помнит тот случай. Зато я помню все.

Тогда в школе это было общепринятой практикой: сообщать родителям о том, что их ребенок плохо учится. Обязанность сообщать возлагалась на одноклассников провинившейся — это было в начальных классах, классе во втором. Вот мне, как отличнице, выпала эта «честь». Как я важничала, как наслаждалась мучениями жертвы! Эх… позорище, позорище, выступать в роли доносчика, да еще гордиться поручением! Даже то, что времена были такие, меня не оправдывает! В восемь лет уже можно кое-что понимать!

А теперь пойдем по Ширшова, прямо от Урицкого, по правой стороне. Очень хорошие частные дома: как-то ЕС заявил, что ему надоел плач по старым снесенным домам-хибаркам. Так вот, хибарок в нашем районе были единицы. Были коммунальные дворы, в одном из которых когда-то жил Рашидов,( на Финкельштейна) не слишком хорошие квартиры, да, но частные дома были, в основном, крепкими и красивыми. Такие были и на улочке Федорова, отходившей от правой стороны Ширшова и заканчивавшейся тупиком. Там и домов было шесть, не больше. В один нас как-то послали из школы. За цветами в горшках, уж не знаю, каким образом школе разрешили покупать цветы у частных лиц. Но я попала в удивительный мир птиц и цветов. Одна большая комната была вольерой, где жили попугаи и другие яркие птицы. Самый большой ара жил отдельно. Он был говорящим, что окончательно поразило воображение десятилетней девочки. Я долго взахлеб рассказывала обо всем родителям, умоляя купить маленького попугайчика: тогда они были не так распространены, как сейчас. Конечно, не купили, куда там…

Потом, уже взрослой, я познакомилась с еще одной семьей, разводившей цветы и ткачиков. Ткачики — очень красивые черно-оранжевые птички, которые ткут гнезда, они у них похожи на варежки. А уж таких георгинов я вообще больше никогда не видела. Есть же волшебники на свете!

На углу Ширшова и Федорова был дом Давидянов, их дочь Мила училась со мной в параллельном классе, неглупая, раскованная, очень современная для того времени девушка.

Угловой дом занимала большая узбекская семья, где народу было столько, что еще одного лишнего человека (меня) вообще никто не замечал. Мы таскали лепешки и курт, а главное — на подоконнике стояла большая коробка с серой, если кто не знает, это аналог нынешней жевательной резинки, только куда безопаснее и полезнее. Не знаю, из чего ее варили, но раздолье-то, раздолье, дома кто мне позволит серу жевать!

А больше по этой стороне не знаю никого. Поэтому пойдем по противоположной, но от Малясова — лень идти обратно.

Не знаю, кто жил в угловом доме, какой-то мальчик, а вот в соседнем жили Давыдовы — с Юрой, двоюродным сыном Милы мы учились в одном классе. Не удивляйтесь: одну фамилию переделали на русский лад, вторая осталась армянской. Семья была тоже очень порядочной, и Юра в ней был паршивой овцой. Он и вправду был невыносим, учился плохо, хулиганил, рано бросил школу, сел за групповое изнасилование, освободился, но вскоре его зарезали. Мне было безмерно жаль его маму. Она почти все время проводила у калитки, вся в черном, и мне всегда становилось неловко встречаться с ней глазами, словно я была виновата в ее трагедии. Но я всегда с ней здоровалась и старалась поговорить…  не дай Бог никому…

В середине улицы был большой, очень неряшливый двор, который делил надвое грязный арык. Зато в этом дворе жили дорогие мне люди: Татьяна Владимировна Брейтигам, наша блестящая преподавательница биологии,  умница редкостная, державшая класс в железном кулаке, но питавшая ко мне некую слабость, хотя спуску мне не давала, как и остальным. По ее учебникам мы учились. Ее пришкольный участок можно было занести во все инструкции, как образцовый. Я, как могла, отблагодарила ее, отправившись в зоопарк и выпросив там удивительно красивую коллекцию перьев…  Спасибо Вам, Татьяна Владимировна, моя благодарность и царство небесное.

А еще там жил Леня. Скрипач эстрадного оркестра. Он бесплатно давал мне уроки и водил на репетиции оркестра. Я все гадаю, жив ли он…

Дальше был дом Сабира Абдуллы, известного писателя и драматурга. То-есть, не знаю, жил ли там он сам или его родственники, но дочь Света точно жила, избалованная неумная девица, над которой мы дружно посмеивались.  Жила рядом и девушка Джульетта, еще одна жертва пристрастия к пышным именам….

Жила бабушка моего одноклассника Баходыра Умарова, у которой он обитал до восьмого по-моему класса, чем был очень доволен, как же, без родительского глаза. Никогда не забуду, как он и Леня Миронов, живший в последнем по улице доме, красили рубашки в модный черный цвет, после чего оба ходили, как персонажи фильма «Сто один далматинец», а с рубашек, вывешенных во дворе, стекали черные струи… Не берусь сказать, как отреагировали родители Лени, бабушка у Баходыра была добрая.

А Леня, моя вечная боль, жил в коммунальном дворе с окнами на улицу. Вообще в Ташкенте было много очень странных квартир, в которых люди жили годами. Вот и у Лени квартира была странная — ни прихожей, ни удобств. Входили и сразу оказывались  в большом помещении без окон, непонятно, то ли комната, то ли сарай. Вторая комната была поменьше, но нормальная. Вот в такой квартире жила семья: отец, мать и трое детей. Старший Александр преподавал на мехмате ТашГу и к тому времени, как мы пошли в школу, уже ушел из семьи и женился. Дочь вышла замуж и с мужем жила на ТашГРЭС.

Отец Лени умер довольно молодым. И умирал тяжело. Мать — чудесная женщина, добрая и умница, очень она меня любила и ленина сестра — тоже.

А Леня тоже умер очень рано, и жена его умерла, а где единственный сын — не знаю, хоть и найти пыталась. Был где-то на Украине.

Я все надеюсь, что когда тоже уйду, может, встречусь там с теми, кого мне так не хватает здесь?

Ну, вот, а теперь прогуляемся по Малясова, но только не сегодня. Шахразада на сегодня прекращает дозволенные речи.

ПРОЙДУСЬ ПО АБРИКОСОВОЙ-6

Вот она моя родненькая! Бывшая Киргизская, бывшая Малясова, ныне не знаю как называется.

Понимаю, что кое-кому требуется выкорчевать прошлое с корнем, но не понимаю, зачем корчевать имя человека, героя, честно воевавшего, за чужие спины не прятавшегося, погибшего за Родину. Общую, между прочим. Не разбирая, кто и от кого зависеть не хочет. Манкурты…

В интернетовской статье о Викторе Малясове говорится, что в Ташкенте есть две мемориальных доски: одна на доме, где жил Герой, вторая — в сорок третьей школе. Насчет второй врать не буду. Не знаю. Потому что ни разу ее не видела. А первая была. Но поскольку там все перестроили — вряд ли осталась. А стоял этот домик почти в самом начале улицы, по левой стороне, если идти от Энгельса. Бедный такой. Одноэтажный. По-моему, из кирпича-сырца. Очень давно, и возможно, уже почти неправда — но там рядом одно время была пивная с торговлей навынос. Я сама и лично ходила туда с подругой и бидоном. Подруга жила в общежитии, вместе с матерью, и кто- то послал ее за пивом. Дома я благоразумно умолчала о нашей экспедиции, ибо не сносить мне тогда головы. Правда, никто нас там не обидел, но все-таки…

Нужно сказать, что в связи с малым количеством транспорта именно по левой стороне тянулся газон-клумба. Половина была засажена традиционными каннами, только не большими красными, а мелкими, с черно-зелеными листьями. Та половина, что ближе к Энгельса, была засажена кустами -эфироносами, с бледно-голубыми цветами-кисточками. Пахли неприятно.

За домом Виктора Малясова, в котором жили его родители, был необыкновенно красивый дом Бабахановых. Зуля Бабаханова некоторое время училась со мной в одном классе. Не знаю, дом ли это архитектора или его родственников. Диля Танеева должна знать точно. И еще один красивый дом с большим крыльцом — дом Бегловых, тоже моей одноклассницы Луизы, будущего врача-педиатра. По-моему, она так и живет в Ташкенте. За ее домом — заросший высокими кустами коммунальный двор, в котором я однажды зимой спасалась от преследования явного маньяка, хорошо, догадалась заскочить, а убегала в одних капроновых чулочках! Еще один большой двор, где жила семья Туровских, с Леней Туровским мы учились в музыкальной школе и много лет сидели рядом в оркестре, первыми скрипками. Туровские в Америке, а их мама недавно умерла…

Дом Юры Клеймана примыкал к какому-то предприятию с железными воротами. Не знаю, что там было. Юра, высокий красавец с копной рыжих вьющихся волос, «ходивший» с Наташкой Данильянц, жившей в моем квартале. Они на год старше меня, и пара была изумительная. В жизни не видела такой просвечивающей фарфоровой кожи, как у Наташи.

Они тоже в Америке, только рыжина Юры заметно выцвела.

И дом той узбекской семьи, о которой я уже писала. Один из парней учился вместе с моим мужем.

Это угол Малясова-Ширшова. Еще один угловой дом, и дальше идет стена, стена, и огромнейший коммунальный двор, с вечно цыганским шумом. К нему примыкает живописный домик, где жила мамина приятельница Людмила Михайловна, врач-гинеколог, с дочерью Майей, однокурсницей моей сестры, (ТашМи) и сыном. Я ее помню, еще и по знаменитой фразе моей мамы «она такая жадная, что подает на стол крабы»…. кстати, именно у нее я впервые попробовала крабов, и с тех пор к ним неравнодушна. Просто тогда все полки магазинов были забиты крабами, страшно дешевыми, и никто их не покупал… сейчас бы их сюда. Теперешние консервированные крабы в подметки тем не годятся…

Перебегаем дорожку, и прямо за домом Черниковых — дом Махмудовых. Родителей я не знала, но в доме бывала. Дружила с их младшей дочерью Раей.  Был еще сын Асрор и  дочь Мая, она на четыре года старше меня. Отец тоже был партработником. Рая и Мая живы, а Асрор рано умер, зря растратив жизнь. Жена от него ушла, а детей вроде и не было…

Дом где жили двое суровых братьев и вдова третьего с сыном Игорем… не знаю ничего о его судьбе. Зато знаю судьбу владельцев следующего. Жили -были старик со старухой. Держали корову, торговали молоком. Были у них разведенная дочь и две внучки, старшая Оля и младшая Рита, переболевшая в детстве полиомиелитом, но на счастье, не потерявшая возможности ходить, правда, странноватой походкой, но ходить. Очень красивая девочка!

И вот (это было в конце шестидесятых) мама рассказывает, что, оказывается, нашелся отец девочек, живет в чужой стране Израиль и зовет детей к себе. А они взяли и уехали….

Следующий дом, с роскошным крыльцом и неизвестными владельцами.

И угловой — Малясова- Обсерваторская, большой двор, где и жила Наташа Данильянц, а теперь там, говорят, «Фаэтон» какой-то…. а было тепло, уютно и весело.

Первый дом через Обсерваторскую выпал из памяти, а вот следующий — Зули Иноятовой, она училась вместе с Таней, Наташей и Викой. Живое, хитрое лицо. Вот хитрое, как у мультяшной лисички! Хотя хитрой она вовсе не была. Чудесная девчонка! Как сейчас помню, она выносит и показываем мне и Вике удивительную новинку — китайский шелк! Шелк был роскошный. Но почему-то считалось, что он годится только на халаты или диванные подушки. Может, потому что был вызывающе красив… зеленый с серебром. А ведь это настоящий, без примеси синтетики, тогда китайские товары имели высочайшее качество, что сейчас звучит по меньшей мере странно.

Всего интереснее, что я видела недавние фотографии Зули. Все та же лисичка!

На противоположном углу Малясова-Финкельштейна — красивое серое каменное крыльцо — дом профессора Кейзера. Доктор Кейзер был очень уважаем в Ташкенте. Но дверь всегда оставалась закрытой — вход был со двора.

Недалеко от фабрики «Уртак» — дом Томы и Нины Джурунцевых. Нина в Ташкенте, Тома в Канаде, та самая черненькая девочка, которая храбро дирижировала нашим оркестром.

Перед фабрикой — небольшой продуктовый магазинчик, но мы редко туда ходили, чаще — в тот, что сбоку от школы. Ну, и фабрика… она  тянется до самого конца улицы. Улицу пересекает широкий бурлящий арык, в нем даже шлюзики есть. Мне говорили, что это канал, но как он называется — я забыла. Позор мне!

В этом месте Малясова соединяется с Урицкой, и идет дальше, как Урицкая. А справа отходит улица Акмаля Икрамова.

Вот и левая сторона пройдена.

Идем по правой от Энгельса.

Эта часть вся связана с фирмой «Юлдуз». Она буквой «П» выходит на Таджикскую, Энгельса и Малясова. Парадный вход с Малясова, стекло и бетон. Как-то мужу шили тут костюм, кстати, без особых формальностей, пришел, заяву написал, сшили — седьмой рост даже сейчас не слишком легко достать.

За этим зданием шел узкий дворик, где жила моя знакомая, учительница Лена, считавшая себя не слишком красивой из-за веснушек. На самом деле она была красавица, но мама почему-то поддерживала в ней убеждение, что с таким лицом ей замуж не выйти. Я уверяла в обратном и оказалась права: все у нее сложилось хорошо.

Общежитие фирмы. Еще с тех пор, когда она была парашютной фабрикой. Старые серые ворота, огромный двор, в котором перпендикулярно улице тянутся бараки. Именно бараки, потому что внутри перегородок не было. В два ряда стояли кровати. Изголовьями к стенам. На стенах висели плакаты, вышивки, фотографии актеров. И кровати были с вышитыми подушками. Но уж как тут жили…. Жили. И жила тут моя одноклассница, тихая миловидная девочка Вера Провидохина. Понятно, что многого она тут насмотрелась, даже я много чего там насмотрелась, просто приходя к ней. Да чего там: загонять людей в такие условия, лишать личной жизни, другого и ожидать нельзя. Это девушки нас за пивом посылали.

Вера не рассказывала ничего о своем отце. Насколько я поняла, мать воевала, привезла ее с фронта. Женщина была исключительных качеств. Тихая, скромная. Но сбить ее на дурную дорожку было невозможно.

Потом им выделили крошечное помещеньице, на входе в общежитие. Застекленная веранда метров восемь и комнатка метров пять, где помещались кровать, тумбочка и стол. Уроки Вера готовила на веранде. Уже когда она закончила школу, им дали квартиру. Вера поступила в институт. Мама была так рада! Потом Вера вышла замуж и уехала аж в Челябинск… и все, а так мне жаль, но разыскать ее тоже не могу. Удивительно цельные, я бы сказала, люди.

Одно время за общежитием был большой пустырь, где росли высокие, больше моего роста кусты гибиска. Белые и фиолетовые цветы с темными серединками. В глубине пустыря слева был очередной карманчик, в котором находился большой коммунальный двор, там жила моя одноклассница Наташа, с бабушкой и дедушкой, потому что ее родителей перевели работать за границу, а ей нужно было заканчивать школу. Неудавшаяся любовь Жоры Ходасевича…

Позже на пустыре построили детсад той же фирмы, и дети чинно гуляли во дворе детсада…

Далее тянулись глиняные дувалы, потом еще один двор и глинобитными лачужками — еврейский двор, где моя мама покупала мацу. Дальше шли три богатых частных дома. В одном сначала жили армяне, потом продали дом еврейской семье, матери и дочери. Мужчины сидели за какие-то экономические происки. Мать и дочь вечно сидели у ворот и сверлили глазами прохожих. Мне неприятно было мимо проходить. Потом мужчины вернулись, и женщинам стало не до безделья… Еще один армянский дом, там жили добрые хорошие люди, а с их сыном Валей мы часто болтали у их же ворот… И уже описанный мной татарский дом. Интересно, что это едва ли не единственный двор, где не было зелени — голый асфальт, что уж совсем для Ташкента нетипично.

Дальше через дорожку наш дом. Кстати, арык на Кренкеля пересох, и в одно время прямо поперек арыка стоял деревянный ларек с бакалеей, торговал молодой парень Сема. Он всему двору по блату муку продавал — дефицит в то время. Были у него еще сахар, крупы, конфеты… Года через два ларек убрали и все очень жалели.

Наш дом тянулся на пол-квартала.  А следующим был дом Роберта, известного тренера по гимнастике и его мамы, добрейшей женщины, которая, в отличие от очень многих, увидев на улице лежащего человека, не прошла мимо, а попросила соседей перенести его в свой дом и вызвала «скорую». Мужчина пролежал в ее доме два месяца — его перевозить было нельзя. А потом привез ей в благодарность за спасение огромный ковер….

рядом с Робертом в очень бедном домике жила еще одна армянская семья, с дочерью Аней — удивительно красивой девочкой с огромными черными глазами. Никогда не забуду, как ее папа, чтобы повеселить нас переоделся старухой и спел нам веселую армянскую песенку… вот как было…

А вот следующие два дома были солидные и богатые, ( нежно-зеленого цвета) и это перекресток с Обсерваторской.

На этом отрезке я знала всех. Если свернуть направо — дом Вовки Кандаурова, потом большой двор узбекской семьи, где тоже держали корову… А напротив — бирюзовый дом, где жила моя любимая тетя Галя Петросянц с двумя сыновьями, с Артуром я училась в школе, а тетя Галя нам всем зубы лечила. Царство небесное обоим.

Не удивляйтесь, я сама удивляюсь, почему вижу все дома в цвете. Вот так они были выкрашены, хоть убейте! А по Малясова шел высокий глиняный забор, у которого долго сидел «холодный» сапожник, то-есть частный. По-моему, он и жил в этом доме. Знаменитый Малясова 24. Ну… вот там я кого только не знаю! Вику Остапчук, которая, главно дело, совсем не изменилась! Она с Таней Вавиловой и Зулей училась на год старше меня. Вот с ней мы дружили. И сейчас тоже. Она, правда, в Киеве. Ученый человек. Ученый секретарь НИИ. Занимается чем-то таким, чего мне ни понять, ни выговорить. Чем-то электрическим. Как, кстати Юра Клейман и Наташа Данильянц, они энергетики все трое. А еще там жил Игорь Кельман, мальчишка непоседливый и хулиганистый и вообще двоечник. Правда, сейчас остепенился, живет в Америке на Бруклине, солидный такой, недавно в Ташкент приезжал. Дай ему Бог здоровья!

К этому же дому примыкала квартира с отдельным входом с улицу, перила крыльца были выкрашены отчаянно густой коричнево-красной краской. Там жила Люся Школина, гордо заявлявшая, что ее полное имя Люциана, может оно и так. Удивительная фантазерка была. Ее воображаемому успеху у мальчишек можно было только удивляться… но тогда я слушала и верила.

Это перекресток с Финкельштейна. А в угловом доме жила врач, и с ее сыном (он был лет на семь старше) я в шестнадцать лет дружила. Часами просиживали с ним и его другом на его крылечке обсуждали философские проблемы, литературу и другие высокие материи.

А дальше тянулись частные дома, почти до самого «Уртака.

Добрались. Конец пути.

Я человек упрямый, даже упертый. И я ни на секунду не желаю представлять, что всего этого нет. Где-то нет, а где-то есть, как говорит  магистр волшебных наук Марлаграм в «31 июня», измерений вовсе не три. А по крайней мере шесть.

И существуют параллельные миры, где остался жив и невредим наш родной Ташкент, свободный от кича и алюкобонда, родной, пыльный Ташкент с асфальтом в дырочку, родные арыки, акации и чинары, родной Сквер  с Парками Горького, ОДО и Тельмана и старым зоопарком. С «Тридцаткой». С Алайским. Он остался. И мы все еще молодые. И липы по-прежнему цветут на Гоголя. И Владимир Митрофанович Петров все это рисует. Для потомков.

И мы обязательно там встретимся.