Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 19 История

Автор С. Арзуманов.

К слову сказать, узбеки, а они и составляли основной контингент рабочих, земляные работы выполняли не лопатами, а кетменями. Это подобие тяпки, только крупнее и тяжелее. Узбеки никогда не копают землю лопатой, возможно, это национальная традиция,** установившаяся из-за того, что тамошние грунты суше, тяжелее, лопата для них слаба, нужно врезаться с ударом. Стоящему на берегу будущего канала сверху открывалось грандиозное зрелище. Поперёк русла канала рядами в метре друг от друга расположились землекопы, которые безостановочно, с размаху вонзают в сухую землю острие кетменя; ловко, чтобы не рассыпать с него землю, поворачивают его и бросают ком земли на 2-3 метра к берегу будущего канала. Тут эту землю кетменём забирает другой землекоп и бросает дальше. Пыль стоит — не продохнуть. Сколько хватает взгляда,* тысячи рабочих в рваных стеганых узбекских халатах, защищающих несчастных от жары и палящих лучей азиатского солнца. Совсем худо приходится тысячам заключённых и пленных немцев, одетых в рваные рубашки, гимнастёрки и кители, к тому же им некуда податься • кругом колючая проволока, вышки, охрана и собаки.
Вот на эту «народную стройку» направили меня Уполномоченным Центрального Совета, чтобы организовать там «противовоздушную и противохимическую защиту населения»! Надо же было высокому начальству надумать такую глупость! Думали: прилетят немецкие бомбардировщики, а население не подготовлено! Возможно, так решили, чтобы потом отрапортовать: «Мы тоже пахали!». Идиотизм, да и только. Это была очень-очень (!) важная миссия (смеяться некому!), поэтому меня (другого такого разве найти?) срочно повысили в должности. Назначили начальником орготдела — заместителем председателя Ташоблсовета Осоавиахима. Эту должность до меня занимал майор*»* Сабир Рахимов (он ушёл на фронт, где вскоре стал 1-м узбекским генералом, а незадолго до окончания войны погиб, похоронен с почестями в Ташкенте).

* Деривация — комплекс сооружений (каналы, трубы), благодаря которым создаётся напор воды на узлы гидрозлектростанции.
* * Вообще их инструмент отличается от европейского, так сказать, на 90 градусов. Лезвие топора у них поперёк ручки, фактически не рубят, в тешут на себя. Даже ножовки у узбекских столяров другой конструкции.
* * * Так случилось, что я — мальчишка, рядовой и не служивший в армии, дважды назначался на командные должности, которые до меня занимали майоры, первый
— НКВД, второй — армейский. (Ах, какой же был»… я шустрый, даже не верится!)

Я написал «повысили». Действительно, стал выше оклад, начал общаться с более высоким начальством, выше стали льготы и побогаче форма. Но если на прежней работе я был «ходжаин», командовал людьми и распоряжался материальными средствами и счётом в банке, то на новом месте я стал, как сейчас говорят, — клерком, в моем распоряжении были телефон, стол, чернильный прибор (напомню: авто и шариковых ручек ещё не было), а в подчинении — три командира-инструктора, один из которых • капитан — целил на это место, но не попал: не знал узбекский, без знания которого нечего было делать в Обл- совете Осоавиахима, ведь в районах области работали в основном узбеки.
Больше месяца по инерции, не жалея сил и времени, я организовывал новую структуру, подыскивал людей, помещения, мебель и прочие атрибуты, ежедневно отчитываясь «Ташкенту». Никому это не было нужно. Беговат — здесь был центр управления строительством — убогий пыльный посёлок, напоминавший Мерв 1936 года, опротивел, осточертел. Хотелось всё бросить и уехать домой к маме, сестре, братьям, друзьям. Но нельзя — военное время!

Единственно замечательное, что вспоминается о Беговате, — это знакомство и беседы со знаменитым феноменом и гипнотизёром Вольфом Мессингом. Его, наверно, тоже прислали в Беговат ради «галочки», и он в театре, клубах, а то и под открытым небом демонстрировал свои феноменальные способности. Это не был банальный цирковой иллюзионист, который с помощью неизвестных зрителям приёмов вводит их в заблуждение. Я трижды был на его выступлениях. Все представления проходили в переполненных залах, билеты невозможно было достать. В городе о нём только и говорили. Он отгадывал мысли на расстоянии. Одним словом и взглядом моментально гипнотизировал сразу несколько зрителей, мог внушить человеку, что тот в воде или едет на велосипеде, или роет землю, пилит дрова, читает книгу и так далее. Быстро в уме производил математические расчёты с многозначными цифрами. Какая-то мистика, фантастика, шокирующая зрителей! И вот этот удивительный человек сел на свободное место за моим столом в столовой для инженерно-технических работников, хотя столовалось там одно начальство. Мы разговорились, познакомились. Мне показалось, что ему нравится общаться со мной: садился он только за мой стол, а в Доме приезжих (так называлась захудалая гостиница) присаживаясь рядом на диван или вытащив на прогулку, говорил, говорил, говорил. Мне оставалось только молча слушать и удивляться. Иногда вкрадывалась мысль: «Очень уж ты, артист, загибаешь»… Неужели он отгадывал и эту мысль?
Он рассказал, что о своих необычайных способностях узнал в детстве. Ехал в железнодорожном вагоне без билета и, чтобы не попасться на глаза, спрятался под нижнюю лавку. Но контролёр обнаружил его и потребовал билет. Неожиданно с мыслью «Подумай, что это билет», предъявил какой-то обрывок газеты. К удивлению Вольфа, контролёр, внимательно изучив этот «билет», прокомпостировал его и со словами: «Чего же ты прячешься под лавкой, если есть билет», вернул ему эту бумажку.

Мессинг проверил этот опыт в других ситуациях, и всегда получалось так, как он внушал партнёру. Он, местечковый польский еврей, попучил образование и стал выступать на сцене. Когда фашистская Германия вторглась в Польшу в 1939-году, Мессинг бежал в Советский Союз, освоил русский язык и продолжал выступать на сцене. В органах НКВД заинтересовались его редким даром и стали привлекать к допросам «важных молчунов», когда к ним нельзя применять «особые методы» (понимай — пытки). А сначала проверили, может ли он без пропуска пройти в здание НКВД, что на Лубянке. Это испытание он выдержал и, пройдя через многочисленные пункты строгой охраны (а там стояли топько офицеры!), беспрепятственно вошел в кабинет грозного наркома Лаврентия Берии! *
Через месяц-полтора в Ташкенте на улице я случайно встретился с Мессингом. Вежливо поздоровался, но наткнулся на стену: он не узнал меня, его холодные бесцветные глаза смотрели сквозь (или мимо?), он не проронил ни слова, был какой-то отсутствующий. Растерянный, я в недоумении отошёл в сторону, не понимая, как можно так быстро забыть человека. До сего времени гадаю, что это было: искусная игра артиста, не пожелавшего тратить время на общение с человеком, с которым недавно излишне откровенничал, или у него просто короткая память на случайного знакомого, с которым недавно общался, беседовал, трижды в день сидел за одним обеденным столом? А, возможно, он так был погружен в свои мысли, что не замечал никого вокруг. Но мне от этого было не легче. Пришлось проглотить пилюлю…

* Лет через 20 в журнале • Огонёк> я прочитал большую статью Вольфа Мессингв. В ней почти слово в слово описывалось то, о чём Мэтр рассказывал мне в пыльной глухом Беговате в далёком военном 1943 году. На дворе была «хрущёвская оттепель», можно было говорить и писать правду, чем и воспользовался знаменитый феномен. А в ноябрьском номере за 2004 г. «Каравана истории» написано, что он так прошёл уже в кабинет самого Сталина.

И уж никак не забыть страшную картину. На запасном пути станции Беговат в моём присутствии разгружался вагон со всякой всячиной для нашей конторы. Рядом на путях стоял состав из товарных вагонов, охраняемый вооружёнными людьми и собаками. И вот: раскрывается дверь вагона, а из него на землю падают трупы немецких военнопленных. Видно, после смерти, тела умерших от духоты, тесноты и голода прислоняли изнутри к двери. Это повторялось и при открытии следующих вагонов. Неудивительно: вагон был напрессован людьми так, что несчастным дышать было нечем. Позднее по секрету сообщили, что военнопленных везли так несколько суток без пищи и воды.
По возвращении из командировки месяца два проработал на новом месте. Окружавшие меня военные уже не казались такими привлекательными. Среди них я не находил людей, похожих на моего школьного кумира Ивана Васильевича. Не прельщало даже то, что командиры теперь назывались офицерами, а новая военная форма выглядела элегантней. Френчи стали называться мундирами, а их воротники — не отложные, а стоячие. Отменили петлицы, ввели погоны на плечах. Вместо «кубарей» и «шпал» навешивали звёздочки. Но былая романтика улетучилась. Военная служба уже не манила. Пожалуй, единственным человеком, который выделялся в этой команде и относился ко мне по-отечески, был председатель облсовета, старый вояка, подполковник Александр Сергеевич Голохин.

Выразив сожаление, что теряет хорошего работника, он «отпустил мою душу на покаяние». Я уволился, имея кучу грамот, медаль «За трудовое отличие»* и справку взамен книжки, которую выдали через год. А ещё (ненадолго) и замысловатую подпись, совсем как у Голохина: уж очень она мне тогда казалась красивой и «начальственной» — требовалось подписываться размашисто, делать большие росчерки, а в конце ставить жирную точку. На память о том времени они остались в справке и на 1-й странице моей трудовой книжки.
(Скан трудовой книжки некачественный, не публикуется ЕС)
Слева фрагмент справки, которую выдали при увольнении. На ней чёткая, уверенная подпись председателя облсовета. Её я и собезьянничал. Справа  — титульный лист трудовой книжки, внизу моя тогдашняя подпись. Не правда ли, похожи? В графе «профессия» сначала было записано: «Адм. работник, а затем исправлено на «инженер-механик», а графы «Образование» — из •н/высшее» зачеркнут «н».

* Точнее — две медали. 2-ю — «За доблестный труд в Отечественной войне 1941-1945 г. г. г получил после окончания войны. Сейчас не все знают, что до 1947 года лица, награждённые орденами и медалями, по специальным книжкам в сберкассах ежемесячно получали «наградные». Помнится, больше всех полагалось за орден Ленина — 25 руб., столько же — за звезду Гвроя. Далее — то убывающей». За медаль платили 5 рублей в месяц. Это была мизерная сумма: буханка хлеба в войну стоила 80 рублей, но всё-таки. И хотя за 2-ю медаль наградных не полагалось, в материальном плане она дала значительно больше, чем 1-я: — различные льготы, скидки по оплате за коммунальные услуги и т. д.