Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 18 История

Автор Серегей Арзуманов.

Вернусь к работе. Дела у меня шли, вроде, неплохо, начальство было довольно, похваливало и поощряло. Через полгода, учтя мое знание узбекского языка, перевели в Октябрьский район, где жили сплошь узбеки, даже делопроизводство велось по-узбекски. Контора находилась в старом городе в Шейхантауре. Так назывался раньше комплекс культовых заведений мусульман, разогнанный советской властью. В зданиях бывших мечетей, медрессе и прочих новая власть разместила Ташкентскую киностудию, разные учреждения и в том числе Октябрьский райсовет Осоавиахима, где мне предстояло работать. Сразу от трамвайной остановки наверх вела широкая каменная лестница под арку. Пройдя её, оказывался на мощёной камнем улочке, в конце которой и находилась «резиденция». А дальше вправо и влево шли кривые узкие улочки старого города, на которых две арбы не разойдутся. На улочки выходят саманные стены домов или дувалы (заборы), ни одного окна, только деревянные, как правило, резные калиточки. Улицы обычно пустынны, редко увидишь молодого узбека-водоноса. Чтобы вёдра не раскачивались, он бежит мелкой трусцой, приседая в такт и придерживая одной рукой коромысло, сделанное из круглой палки, с двух концов которой на метровых проволоках висят ведра. Или пройдёт узбек, за которым следуют в паранджах его жёны, несущие на головах большие подносы с поклажей. Сам глава семейства ничего не несёт, руки и голова у него должны быть свободны. Когда ему навстречу попадается знакомый мужчина, он, остановив женщин, отходит, здоровается и обнимается с встречным, подробно справляясь о его здоровье, здоровье его сыновей, настроении, о о скотине, но не о жёнах и дочерях: это не принято. После этого так же церемонно распрощается, вернётся на своё место и поведёт дальше своих жён, которые тихо дожидались, пока их владыка не закончит важный обряд. Такой же была церемония приветствия, если навстречу шёл «начальник», а ими для простых узбеков являлись милиционеры и все, кто одет в военную форму.

Улицы «старого города» в Ташкенте. На правом фото — уличная канава, арык — «Кай коуз». Их несколько в старом Ташкенте. Были вырыты во времена Чингисхана в честь его внука. В старом городе до сего времени не везде проложен водопровод. Эти рукотворные речки являлись и являются единственным источником воды для местных жителей.

Контора размещалась в бывшей мечети. Небольшой аккурат¬ный дворик огорожен высоким кирпичным забором. Стены, почти в метр толщиной, выложены мастерски, по-старинному, из добротного жёлтого облицовочного кирпича с аккуратной и искусной расшивкой. Снаружи и внутри на стенах — прекрасные восточные орнаменты, выполненные с величайшим мастерством. Замечательно выглядела купольная крыша, выкрашенная в голубой цвет. Ворота, калитка и двери в основное здание — резные, сделаны из дорогих пород дерева, каждое полотно — произведение искусства, хоть в музей выставляй. И этот мусульманский храм после того, как его насильственно закрыли, отвели под непонятную местному населению контору. Новые хозяева перепланировали мечеть под свои нужды. Высоченный, метров в десять, не меньше, молельный зал перегородками разделили на несколько служебных комнат, учебных классов и подсобных помещений. Но помещения получи¬лись какие-то «колодцеобразные», неуютные, непривычные. При громком разговоре, например, по телефону раздавалось эхо. Оружейный склад находился у самых ворот: зайдёшь во двор, и сразу справа — деревянные окованные железом двери в склад. И чего только там нет! Штук по двадцать боевых и малокалиберных винтовок, пистолетов и револьверов разных марок; станковые и ручные пулемёты, ротный и батальонный миномёты. А на стелажах стоят ящики с патронами к различному оружию.
Ящики с патронами, учебные фанаты и мины! Сейчас самому непонятно, как всё было просто, не было надёжной охраны, только старик-сторож. О сигнализации или сдаче склада милицейской охране понятия не имели. Но не слышно было, как часто сообщают нынче, о грабежах оружейных складов или о чём-то подобном. И этот схлад вскоре пришлось принять мне: больше было некому. Какую радость я испытывал, когда находился один в этом царстве настоящего оружия! Это уже не поджигал ки, которые я мастерил года два-три назад, и грех было не воспользоваться такой возможностью. Втайне от начальс¬тва и посторонних глаз я брал домой со склада малокалиберный длинностволь-ный пистолет Марголина, револьвер «Наган» и несколько коробок патронов. В выходные дни с Володей, Алёшей и друзьями отправлялись за город в глухие места у реки Чирчик, где досыта настреляешься по консервным банкам, мишеням и всяким коробкам.* Сегодняшние 17-летние мальчишки могут об этом только мечтать. Разве что пострелять из винтовок и пистолетов, но пневматических.

В этом культовом здании размещался Октябрьский райсовет Осоавиахима. На правом фото — задняя дворовая часть. Помещение с окнами использовалось как класс, а под верандой «на воздухе» проводились занятия с оружием. Поражали деревянные колонны с искусно вырезанными на них восточными орнаментами.
Ещё когда оформлялся на работу, я обратил внимание на то, что на первых ролях в руководстве областного, городского и районных Советов находятся армейские командиры или ушедшие на пенсию бывшие работники госбезопасности. И те, и другие на службе находились в военной форме, только у «гебешников» петлицы были без «кубиков» и «шпал». Но и без этих «геометрических фигур» все знали, что председателем городского совета является капитан госбезопасности, в петлицу которого, если бы он не был на пенсии, навешивались три шпалы. Столько шпал носил армейский подполковник, а армейскому капитану полагалась одна шпала. Это потом, уже в войну, армейцев и гебешников сравняли в званиях, и они стали носить одинаковое количество звездочек на погонах.

Слева на фото — я в положенной форме. Но в 1943 г. «шпалы» заменят звёздочками. Справа — я с дядей Мехагом. Он остановился у нас после госпиталя. На груди у меня недавно полученная медаль «За трудовые заслуги». На ленточке не такой, как сейчас.
* Много пет спустя в Коломне за столом мы с Алёшей вспомнили те стрельбища. Воспоминания оказались такими яркими, что захотели нечто подобное устроить в Луховицах. Но. увы, достать такие пистолеты было невозможно.

В Октябрьский райсовет Осоавиахима я поступил под начало немолодого молчаливого человека по фамилии Бородин. Бывший старший лейтенант госбезопасности носил две шпалы, что соответствовало армейскому майору. С виду убогий мужичок, тихий, говоривший всегда вполголоса. Чем он занимался в НКВД где-то в России, откуда приехал, не знаю, а «на гражданке» не мог нормально составить простое письмо, даже резолюции на документах писал с ошибками. Еще одна его беда: он ни слова не знал по-узбекски, поэтому не мог войти в нормальный контакт с районными властями и подведомственными организациями. Но зато неплохо выполнял хозяйственные обязанности, вёл финансы, снабжение и прочее. Я добросовестно и много работал, мотался по району, помогал первичным организациям наладить работу, читал лекции, проводил занятия и принимал экзамены и готовность групп самозащиты, чтобы потом выдать соответствующие свидетельства.
«Хозяин» (так в Средней Азии называют начальника) оценил это, я пришёлся ему по душе. Со мной он обращался просто, как с равным, не менторствовал. Часто просил меня подготовить документы, не относящиеся к моим служебным обязанностям, давал прочитать и поправить ошибки в сочиненных им приказах и письмах, или перевести на узбекский. Я всё делал, считая, что так и надо. Во время войны в составе всех партийных, комсомольских и государственных организаций были военные отделы. Это были мощные структуры, ведавшие вопросами подготовки для фронта кадров, вооружения, боеприпасов и продо¬вольствия. Бородина через полгода взяли в военный отдел Ташгоркома КПУз. Он порекомендовал на своё место не старшего лейтенанта Петрова, комэндира-инструктора по военной подготовке, а меня, хотя я и не имел воин¬ского звания, зато владеп узбекским, наверно, это было важнее.
И вот, 17.11.42 года меня назначили председателем райсовета Осоавиахима. Установили приличный оклад, предоставили право распоряжаться всем имуществом, счётами в банке, принимать и увольнять работников. Это была немалая, как тогда говорили, «номенклатурная» должность районного масштаба. Для защиты себя, любимого, мне сразу выдали персональный пистолет Коровина (официально — «ТК») калибром 6,35 мм. Но этот маленький пистолетик, который обычно я носил на правом боку в кожаной кобуре, вздетой в ремень с портупеей, по-моему, выдавался для блезиру. Он был ненадёжен: при стрельбе пуля часто застревала в стволе, требовалось систематически его чистить, разбирать, смазывать, чем я, конечно, не занимался из-за недостатка времени.
Назначение запомнилось ещё вот по какой причине. Мой предшественник жил недалеко от работы и домой на обед ездил на велосипеде. И хотя знал, что в его возрасте и положении это не совсем солидно, он суживал булавкой брючину, чтобы она не попала в цепь, степенно садился в седло и трогался, медленно крутя педали. Было забавно смотреть на него. Казалось, он представлял себя гарцующим на коне. Теперь же, чтобы добраться до нового места работы, ему надо было ехать через весь город, что старику непосильно, да и неудобно показываться высокому начальству верхом на велосипеде. По своей доброте он и мне давал покататься. И вот этот велосипед перешёл ко мне «по наследству». Это был первый в моей жизни личный транспорт! По-первости я несколько раз съездил на нём на работу и обратно, а жил я всё же далеко, и остыл. Оставил велосипед на попечение Алёше, которому было тогда 12 лет. Ростом он ещё не вышел, поэтому научился кататься на нём «через раму».
Появились и другие льготы — моральные и материальные, но право носить на боку пистолет в открытую и владение велосипедом для меня тогда казались очень ценными: всё-таки был ещё мальчи¬шкой. В новой должности я стал пропадать на работе допоздна, обязан был присутствовать на всех заседаниях и совещаниях рай¬онных организаций, которые тогда проводились очень уж часто по вечерам и затягивались иногда до полуночи.
Кстати сообщу, что не только в войну, но и после неё, вплоть до 1953 года, было принято работать по вечерам. Такой порядок пришел из Москвы, где рабочий день в учреждениях начинался в 10 часов утра, а заканчивался в 7 вечера. Это официально. Фактически же в 7 вечера уходили домой на час-два, после чего возвращались назад и «просиживали стулья» до 11-12 часов ночи! И так каждый день, кроме воскресенья, и то, если на этот день не назначалось что- нибудь экстраординарное. Зачем? Отвечали: а вдруг вышестоящему начальству понадобится какая-нибудь справка? Этот нелепый, варварский и изматывающий служивых людей порядок был изменён только после смерти «вождя всего прогрессивного человечества» Сталина.
Примерно через полгода меня вызвал к себе 1-й секретарь райкома партии Насыров. Это был стройный, отлично владевший русским (что тогда было редкостью, узбекские начальники ходили с большими животами и плохо знали русский), уверенный в себе чиновник. Говорили, что он учился в Москве, а до этого работал в аппарате ЦК партии. Его ожидала блистательная карьера — он стал Председателем Совета Министров Узбекистана, но рано умер. Задав несколько вопросов, Насыров заявил, что принято решение рекомендовать меня на должность 1-го секретаря (!) Октябрьского райкома комсомола. Я растерялся, для меня это было неожиданно, я не знал, что ответить. Тогда не было принято возражать: всё-таки военное время, да и надо знать, кто делает такое серьёзное предложение. Повели меня в другой кабинет, где представили 1-му Секретарю ЦК комсомола Узбекистана Рахимову. Ему я мог высказать своё мнение (не возражение, нет: как можно!), что не подхожу для этого «высокого поста», и обосновал причины. У меня ещё оставалось желание, хотя уже не такое твёрдое, как год-два назад, посвятить себя службе в армии. Я попросил дать мне срок подумать и посоветоваться. И тут все мои родные: сестра Люся, дядя Беглар, их друзья и сослуживцы — в один голос стали отговаривать идти в комсомольское начальство, советуя нацелиться на институт. О поступлении в институт я не думал: куда мне с такими знаниями? А вот работа моя давала хорошие шансы поступить в военное училище. Позвонив Рахимову, я отказался от предложе¬ния. Но совсем отвертеться от комсомольских дел не удалось, меня все же «избрали»: на конференции — в райком, а на пленуме — «неосвобождённым» (то есть, без зачисления в штат, на обществен¬ных началах) 3-м секретарем райкома комсомола и зав. военным отделом. Это был компромисс, который устраивал всех. Мне веб равно раньше приходилось заниматься этими делами и участвовать в заседаниях бюро райкома, правда, без права решающего голоса. Теперь же я имел право поднимать руку «за».
Впоследствии факт «избрания» на комсомольские должности, я думаю, сыграл большую роль. Дело в том, что во всех тогдашних анкетах был вопрос: «Избирались ли Вы в советские, партийные, комсомольские и общественные организации? Когда, где, кем?». И, конечно, я обязан был писать об избрании меня секретарём Октя¬брьского РК ЛКСМУз. Уверен, что люди, читавшие мою анкету, делали соответствующие выводы и отдавали мне предпочтение перед теми, кто такую «комсомольскую школу» не прошёл.
Расскажу об одном «секретном объекте». Он находился на окраине нашего района, хорошо охранялся, был огорожен 3-метровым забором. Официально назывался «Клуб служебного собаководства Осоавиахима». Собачий лай, вой и запах псины разносились по всей округе. Поэтому жители знали, что никакой это не клуб, а питомник, готовивший для фронта собак-подрывников танков и собак- санитаров. Я был наслышан о клубе, хотел посмотреть, как их дрессируют. Начальник этого клуба • немолодая русская женщина в командирской форме Осоавиахима, часто заходила к нам звонить по телефону: своего у них не было. Она и пригласила меня к себе. И вот я в клубе. Внутри вдоль 2-х заборов распо¬лагались клетки на 150-200 собак. У третьей стены стоял гусеничный трактор, сверху которого вместо кабины стояла «башня» с торчащей «пушкой». Это соо¬ружение из досок, выкрашеное зеленой краской, с нарисованными крестами походило на немецкий танк. Собаку-подрывника танков дрессировали так. Несколько дней её морили голодом, после чего к спине (ближе к холке) ремнями прикрепляли «седло» — рюкзак, в котором находился муляж взрывного устрой¬ства весом, наверно, килограммов 10-15, и выпускали из клетки. Зная, что ко дну «танка» прикреплён кусок мяса, она бегом устремлялась под грохочущий и движущийся «танк» за заветной едой, съедала её, да ещё получала «премию». Разумеется, в начале дрессировки даже будучи голодной собака боялась бросаться под это страшное и шумящее чудовище, но вся дрессировка и заключалась в том, чтобы привить у неё бесстрашие. Для собак-подрывни- ков предназначались восточно-европейские овчарки, их называли «немецкие». Один из инструкторов (сейчас их называют кинологами) пошутил: «Пусть немецкие танки подрывают немецкие же овчарки». А собак среднеазиат¬ской породы, более крупных и выносливых, готовили как санитаров: они должны были на плащ-палатках вывозить раненых с поля боя. Для них применялась другая методика дрессировки, не такая жестокая, и уж во всяком случае их не морили голодом.

В 1943-году развернулось строительство Фархадской ГЭС. Эго было удивительное решение: в самый разгар кровопролитной войны, исход которой был ещб не ясен, — строить крупнейшую в Узбекистане электростанцию. Ведь отдачу от неб могли получить лишь через несколько лет. На строительстве ГЭС (как я слышал, за точность этой цифры не ручаюсь) было занято около тридцати тысяч человек! Строительство велось в полупустынных предгорьях Фархадских гор. Предстояло выкопать многокилометровые глубокие подводной и отводящий деривационные* каналы. Ни бульдозеров, ни экскаваторов на строительстве канала тогда не было. Все земляные работы выполнялись вручную.