“Я убит при попытке к бегству… из Ташкентской — в Московскую жизнь.” Часть первая История Ташкентцы

Фахим Ильясов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Начало семидесятого года прошлого столетия, это было время, когда жители бывшей Кашгарки, как и многих других кварталов, ещё и не думали никуда уезжать из Ташкента. Наоборот, все горожане, только, радовались изменениям произошедшим в городе. Ташкент помолодел, приосанился и расцвел яркими московскими, украинскими, башкирскими, воронежскими, белорусскими и другими красками и строениями. К началу семидесятых, центр Ташкента уже был полностью отстроен после землетрясения 1966 года. Без хвастливо — советской риторики, потихонечку, не торопясь, начали строить первую ветку ташкентского метро. Местные газеты привычно писали о количестве квадратных метров жилья построенного за год. Также, во всех организациях, имелась своя Белая кость и Голубая кровь одновременно, под названием Парторг. Парторги неутомимо организовывали ежемесячные политинформации, призывали людей к укреплению трудовой дисциплины и международной бдительности. А часто, после собраний, эти самые парторги выпивали вместе с человеком, которого ругали на собрании за невыполнение трудовых обязательств (а чаще всего за пьянку или дебош в семье), буквально, двадцать минут тому назад.

Также, ежегодно и традиционно, под бдительным оком парторгов, каждой осенью, все ташкентские ВУЗы дружно вывозили студентов на сбор хлопка. Колонны автобусов со студенческо — преподавательским составом, сопровождали милицейские автомобили. На сбор хлопка, вместе со студентами, также ездили и трудящиеся города.

А на сквере, под вековыми чинарами, торгуя разливным вином, вовсю работали и процветали популярные ташкентские кафешантаны, начиная от «Снежка», «Нилуфара» — «Лотоса», и до знаменитой «Дружбы». А рядом со сквером, народ заполнял залы и открытые веранды кафе «Уголок», куда каждый, уважающий себя горожанин, считал престижным для себя, пригласить туда свою даму, чтобы отведать цыплята «Табака». А чуть далее, на углу сквера и Куйбышевского шоссе, буквально, подавая свою руку в виде диетической столовой для пожатия башне родных ташкентских курантов, вальяжно расположилось кафе «Буратино». Там же, на Куйбышевском шоссе, гудел и шумел живой оркестровой музыкой знаменитый ресторан «Бахор». Ресторан «Бахор», в те годы, был местом паломничества денежных тузов, как ташкентских, так и приезжих. Но уже близился час открытия, конкурентов вышеназванных кафе и ресторанов. Вновь построенные гостиница «Узбекистан» и ресторанный комплекс»Зерафшан» готовились к открытию, чтобы сразу и навсегда увести «золотую и студенческую молодежь» Ташкента, из стеклянных кафешек на сквере, в свои современные бары, кафе, летние веранды и рестораны. Ещё стояла патриархальная тишина по ту сторону обоих океанов, ещё не начали перекупать в Нью — Йорке у местных американцев рестораны, ювелирные и продуктовые магазины бывшие ташкентские ( и не только ташкентские) парикмахеры и сапожники, неутомимые труженики бухарские евреи, по заветам Моисея и Торы дружные между собой, но всегда немного обособленные от других наций. Но уже, потихонечку, почти незаметно, начинали дрожать, так же, как во время землетрясения подрагивают шкафы и стеллажи, кварталы Нью — Йорка Квинс, Бруклин и Брайтон Бич, они уже предчувствовали неумолимое нашествие «Русских». Ещё не было, ни у кого из горожан, ностальгии по Чиланзару, Беш -Агачу, Юнус — Абаду, Кашгарке и другим местам Ташкента. Ещё не написал известный режиссер, сценарист и прозаик Джасур Исхаков неимоверно популярную песню о легендарной Кашгарке, а Боря Тохтахунов, всесоюзный мачо и неповторимый исполнитель этой песни, только, начинал свою певческую карьеру. В начале семидесятых, на месте Кашгарки, выросли жилые кварталы под названиями Ц-4, Ц-5 и Ц-6. В этих кварталах, «и совсем не бедный» (строчка из песни о Кашгарке), народ жил своей обыденной жизнью, люди работали, учились, дружили, влюблялись, женились, ссорились, мирились, подрастающие дети заканчивали школы, поступали учиться в ВУЗы, чтобы после ВУЗов стать инженерами, врачами, преподавателями, физиками, химиками или торговыми работниками.

Не поступившие в ВУЗы ребята шли служить в армию, а девчата устраивались на работу. А ещё, в те годы, каждый развод, в любой ташкентской семье, был огромным ЧП для всех родственников, друзей и сослуживцев разводящейся пары. В те годы, парткомы и профкомы умели и всегда могли приструнить пьяниц и ловеласов. Это были годы, когда ташкентцы (как и все советские люди) ещё вовсю отмечали праздники Весны и Октябрьской Революции, то есть Первое Мая и Седьмое Ноября. Во время прохождения праздничной демонстрации трудящихся, народ немного «принимал на грудь», и часто это случалось уже перед самой Красной Площадью, в магазине — подвальчике на Урде, а после после прохождения с плакатами и портретами вождей через Красную Площадь, демонстранты, с чувством исполненного долга, выпивали кто где, кто дома с родными и гостями, кто с друзьями на улице и в парках, а кто — то, и домой приходил к обеду, уже на карачках.

Это были времена расцвета компартии СССР и ежемесячных партсобраний, встречных планов и хвастливо — ударных рапортов об успехах в производстве, строительстве, тяжелой и легкой промышленности, сельском хозяйстве и перевыполнении всего — всего , в том числе и плана по сбору хлопка — сырца. Это были годы раздачи налево и направо званий Героев Социалистического Труда, орденов и медалей, а также, под шумиху СМИ об укреплении обороноспособности Отечества, начались первые повышения цен (а впоследствии неоднократных и потом ставших привычными), на золото, ковры, бытовую технику, на все импортные товары, и на целых три марки отечественных автомобилей, «Москвич», «Жигули» и «Волга». Это было время когда люди ездили в Москву, чтобы найти правду. И это было время, причем, совсем не мифической, уверенности советского человека в своем будущем. Приближалось время пира во время чумы, приближалась знаменитая брежневская эпоха Застоя, а затем и последующего развала могучего государства под названием СССР, но об этом, в начале семидесятых, никто даже и не догадывался. Приближалось время, о котором жители Кукчи потом скажут, » Вай, оказывается мы жили при коммунизме, а мы и не заметили как коммунизм уже прошел».

Трое демобилизованных парней, трое неотесанных увальней, хмельных от свободы пришедшей к ним после службы в армии, цитирующих наизусть цитаты из «Двенадцати стульев», «Трех товарищей», произведений Юрия Германа, Френсиса Скотта Фитжеральда и «Литературной Газеты», горели желанием заработать деньги для гулянок, поступить учиться в ВУЗ и покорить весь мир, ну, в крайнем случае, они были согласны покорить хотя бы, одну из девушек работающих на комбинате. Ребята, которые никогда не жили на Кашгарке и, только — только, отслужившие в армии, устроились на работу в один из комбинатов бытового обслуживания населения города Ташкента. Предприятие это, было связано с производством разных бытовых изделий, начиная от качественных карнизов, голландских печек, удобных посудосушилок и заканчивая грубой и дешевой подделкой противосолнечных очков «А ля Макнамара». Очки эти, на удивление самих цеховиков, охотно раскупали приезжие из областей на воскресных ярмарках — базарах. Довести до ума модель очков » Маканамара»(оригинал был куплен у грузинских цеховиков за большие деньги) ташкентские цеховики комбината никак не могли, так как, не хватало хорошей пластмассы и специальных стекол для очков. А добытые, бог весть где, стекла не соответствовали элементарным требованиям ГОСТа. Но тем не менее, производство этих очков ( дешевый ширпотреб), приносило неплохой доход цеховикам. А парадокс заключается в том, что через пару лет, качество производимых очков «А ля Маккнамара», инженеры комбината довели до хорошего уровня, но их перестали покупать в Узбекистане, в связи с этим, очки «А ля Маккнамара», начали отвозить в Чимкент, где они ещё пару лет неплохо продавались.

Работали на комбинате бытового обслуживания представители самых разных национальностей, а цеха самого комбината были разбросаны по всему Ташкенту. Начальниками цехов комбината были очень известные в городе люди, жители снесенной Кашгарки, и в основном, представители будущей четверти населения государства, заставившего себя уважать весь Ближний Восток, да и остальной мир тоже. Господи, одни имена этих начальников цехов ласкали слух любого ташкентца, ныне, эти ностальгические и дефицитные для Ташкента имена уже и не услышишь. Послушайте, уже таки, музыку из этих имен, — дядя Яша, дядя Изя, дядя Пейзик, дядя Шлёма, дядя Нерик, дядя Сёма, Абрам Моисеевич, Мордухай Самуилович, Соломон Леонидович и т.д., а как музыкально звучали обыкновенные фразы в исполнении этих поэтов русской речи. Честно говоря, этот нынешний, модный и дурацкий рэп намного уступает своей музыкальностью и смыслом, ненормированному речитативу начальников цехов комбината бытового обслуживания, произносимых ими в семидесятых годах на утренних пятиминутках в цехах комбината на Чукурсае, Кукче, Алайского базара, Куйлюка, Чорсу, Луначарского шоссе, улицы Лисунова, Чиланзара, Рабочего Городка и других мест Ташкента. Даже предложения о том, чтобы сушилки для посуды из цеха оцинковки перевезли на склад готовой продукции или в магазины, произносились с применением имен классиков.

Например, дядя Изя говорил своему партнеру, — Лева, ты вели Ибрагиму (шофер — экспедитор) отвезти ( далее следовали стихотворные эпитеты на сочном командном русском) этому Пушкину на Госпиталку (рынок) пятьдесят сушилок, а то он, там, кроме как сочинительством всякой ерунды ничем уже не занимается ( Рэп, состоящий из стихотворного русско — еврейского мата, в исполнении начальника цеха, кратко переведен на общедоступную прозу автором). Пушкин, простой бухарский еврей, откликавшийся также на имя Махмуд, прозванный Пушкиным из-за своих вьющихся по бокам волос, выросший в мусульманской среде на Кукче, уже который год готовился к поступлению на востфак ТАШГУ, и поэтому ежедневно писал в общей тетради короткие сочинения на разные темы по литературе, как на русском, так и на английском. С английским языком у Пушкина был полный порядок, так как его бабушка закончившая ИНЯЗ занималась с ним изучением языков с самого детства. Пушкин работал в небольшом магазинчике, который принадлежал комбинату для реализации его изделий, и заодно, вот уже седьмой год готовился к экзаменам. Пушкин мог бы поступить в любой другой ВУЗ, но у него в голове была только одна мысль, одна цель, это востфак ТАШГУ и точка.
Пушкин очень хотел стать востоковедом — арабистом.

Но Пушкина, почему — то не принимали учиться на факультет арабской филологии. Забегая вперед скажу, Пушкин все же поступил учиться на востфак ТАШГУ, и это случилось на седьмой год его мытарств, то есть, в том же, семидесятом году. Для этого, Пушкину пришлось поменять имя (Миша на Махмуда) он стал мусульманином, а потом и женился на мусульманке. Хотя, честно говоря, в Пушкине очень мало было иудейского, синагогу он не посещал, наоборот, на праздники Ураза — Хайит или Курбан — Хайит, Пушкин надев тюбетейку ходил в мечеть на Кукче, сказывалось дедушкино воспитание и влияние мусульманской махалли. Да и в махалле его звали Махмудом вместо Миши. Ныне, потерявший все свои волосы Пушкин, но не прозвище (среди нас, его друзей), хотя и вышел на пенсию, тем не менее, продолжает работать в Институте Востоковедения в Москве, и является одним из лучших востоковедов СНГ, и самое главное, он стал ездить в арабские страны, сбылась все таки его мечта. О том, что его когда считали иудеем, Пушкин уже и не помнит. Пушкин, всю жизнь, до отъезда из Ташкента, проживший в доме своих дедушки и бабушки на Кукче (отец Пушкина погиб под Прагой, а мать умерла рано), поменял имя и национальность в пятой графе, он стал таджиком и взял фамилию своей бабушки — таджички из древнего Канибадама. Когда Пушкин затеял весь этот нелегкий процесс, то все начальники цехов комбината помогали ему, как со своими нужными связями в департаментах ЗАГСа и паспортного стола РОВД Октябрьского района города Ташкента, так и материально, так как обстоятельства сложившиеся в разных и весьма уважаемых, но бюрократических организациях Ташкента, требовали жертвоприношений, причем в самых различных формах.

А вот трое этнических мусульман, Радик, Уткур и Шах, с удовольствием окунулись в мир еврейских цеховиков. Ребята после школы не смогли поступить в ВУЗы, и, естественно, их, в тот же год, поздней осенью, призвали служить в армию. Отслужив, они, также поздней осенью, вернулись в Ташкент, а так как до вступительных экзаменов было ещё много времени, то ребята стали работать, одновременно размышляя о том, в какой же ВУЗ им легче будет поступить. У всех троих, были соответствующие рекомендации от командиров частей и комсомольских ячеек с мест их службы. Дело было за малым, ребятам осталось, только, не провалить вступительные экзамены. У них были разные планы по поводу учебы, но глядя на фанатика арабской филологии Пушкина, демобилизованные ребята тоже захотели востоковедами.

А пока Пушкин усиленно готовился к экзаменам, трое бывших солдат работали в цехе по нарезке проволоки для посудосушилок и ежедневно общались по работе с рабочими цехов, шоферами, мастерами и начальниками цехов. Часто смеялись до упаду над новыми анекдотами, приключениями и легендами из жизни евреев, русских, грузин, татар, узбеков и других многочисленных народов и национальностей СССР.
Самым лучшими рассказчиками на комбинате были бухарский еврей дядя Нерик и армянин по имени Спартак, последний, естественно, являлся болельщиком московского «Спартака». Откровенно говоря, весь комбинат в те годы, да и потом тоже, болел за «Спартак», так как игра местного «Пахтакора» не очень радовала. Ребята постепенно входили в доверие к начальникам цехов. Их средний заработок составлял сто пятьдесят рублей, это были большие деньги для демобилизованных солдат. Но вот к экзаменам они, практически, не готовились. У них, абсолютно, не было на это времени. То надо было идти к дяде Леве на день рождения, то у дяди Яши дочь выходила замуж, то дядя Нерик справлял новоселье. Ребята быстро стали своими в этом замкнутом, для чужих людей, сообществе цеховиков. Ребята стали своими на комбинате благодаря дяде Шаха. Родной дядя Шаха работал на комбинате освобожденным парторгом, а Шах, соответственно, через дядю, составил протекцию своим друзьям.

Шах начал встречаться с дочкой дяди Левы, Радик с бухгалтером Тамарой, племянницей дяди Яши, Уткур с родственницей дяди Изи. Какие тут экзамены, не до них было, тем более, что ребят перевели из слесарей в снабженцы и экспедиторы. Наступила весна, пришла пора «охов — вздохов под луной» (В.И.Ленин), в голову демобилизованным ребятам ударили всякие романтические чувства и тестостерон, явно мешающие учебе. Работали бывшие солдаты на комбинате с восьми утра и до шести вечера, правда, иногда, в обеденное время, ребята урывали пару часиков встретиться со своими зазнобами, но такое происходило не всегда, так как начальники цехов, часто устраивали в обед коллективные пловы в чайхане, и ребята, на правах «своих людей», обязаны были присутствовать на них.

Несколько месяцев работы среди цеховиков.

Рассказывает Шах.

За те восемь месяцев нашей работы на комбинате, в плане командировок, повезло мне, я, за это время, три раза летал в Москву, привозил оттуда образцы будущих продукций. А Москва для командировочного ташкентца, это сплошной праздник. Это рестораны, кафе и девушки, это магазины ГУМ и ЦУМ, это, иногда, даже театр (московские родственники заставляли ходить на спектакли в театр Маяковского, так как там работал зять моей тети). Уткур и Радик летали в Москву всего по одному разу. К вступительным экзаменам, мы абсолютно не готовились, и так продолжалось до июля месяца, в июле, мы сели за учебники, и пытались набить свои головы всякой абракадаброй из истории, литературы и подобия английского языка. Дочь дяди Левы Стелла, начальника нескольких цехов и, практически, владельца этих цехов, готовилась выйти замуж, самое ужасное заключалось в том, что за меня. К чему я, абсолютно, не был готов. Спасти меня от женитьбы могло, только, поступление в ВУЗ. Так, по крайней мере мне, почему-то, казалось. Мама, потом, мне не раз говорила, что я как был идиотом, так им и остался, и что ещё ни одна армия в мире, не излечивала таких как я от кретинизма. Во время подготовки к экзаменам, я начал избегать пышных, но уже ставших назойливыми форм и объятий Стеллы. Своевольная Стелла, сперва интуитивно чувствуя, а потом осязая наяву мои попытки вырваться на свободу из квартала Ц-2 в пампасы ташкентской Кукчи, начала ставить мне препоны. Она даже приходила ко мне работу по вечерам, чтобы я уходил с ней.

Помню, что в марте месяце, когда, я практически, переехал жить к Стелле (уезжал в пятницу, а возвращался домой в понедельник вечером), в её отдельную квартиру на Ц-2, мой отец не сказал мне ни слова, но я знаю, что ему было очень плохо, в прямом смысле этого слова, знаю, что он даже принимал сердечные лекарства, так ужаснул его мой поступок, что его сын без свадьбы, начал жить с девушкой. Стелла уже заканчивала Политехнический институт, и собиралась работать ассистентом на одной из кафедр института. Меня, от женитьбы на Стелле, сам того не осознавая, спас Пушкин. Он, случайно, познакомил Стеллу со студентом Умидом из Института Экономики Народного Хозяйства. Стелла и Умид занимались с Пушкиным английским языком, также как и примкнувший к ним я, а Пушкин, с удовольствием ещё и репетиторствовал. Умид был студентом — «ботаником» из Той — Тюбы, он сразу влюбился в Стеллу и потом он «отбил» её у меня. Помню, что свадьба Стеллы и Умида проходила в каком-то большом кафе у кинотеатра «Сабир Рахимов», помню, что после трех фужеров коньяка с шампанским, я заснул прямо за столом, случилось это, уже после после полуночи, помню, что после застолья, Пушкин повез меня к себе домой, что на свадьбе я пытался сказать тост, и даже пытался увести невесту от Умида, похожего на Шурика из фильма «Операция Ы».

Помню, что Стелла плакала вместе со мной, что дядя Лева пытался успокоить меня, а тамада, все время, настойчиво приглашал пьяного дядю Яшу зайти в оркестр, чтобы тот произнес речь. Через пару месяцев муж Стеллы Умид стал нашим другом, а ещё через двенадцать лет, Умид, Стелла и трое их чудных детей, уехали на ПМЖ в США. За эти эти годы Стелла раздобрела, и исключительно на одном блюде, который готовила мама Умида Закия -опа, если переводить с татарского языка, то название получается таким, — «Курица наполненная желтком яиц». Готовится это блюдо так, домашняя или купленная на базаре свежезабитая, затем очищенная и аккуратно выпотрошенная курица, слегка надувается воздухом с помощью дыхательных путей хозяйки, затем, пространство между шкуркой и мясом, а также и внутренность курицы, наполняется взбитым желтком яиц ( желток пятнадцати — двадцати яиц, это зависит от размера курицы), затем горлышко курицы зашивается нитками, и курица, в огромной кастрюле, варится вместе с парой килограммов говядины, затем в бульон добавляют картофель, а в самом конце мелко нарезанную татарскую лапшу и, конечно, в суп кладут все другие необходимые ингредиенты. Получается обалденная вкуснятина, желток сваренный внутри курицы, в тысячу раз вкуснее самой курицы, а какая вкусная картошка получается в этом бульоне, за уши никого не оттянешь.
А оставшийся белок яиц используется для приготовления безе или пахлавы.
Мы с женой, иногда, ходили в гости к Умиду и Стелле на «Тутырган Товук (татарское название)» — «Наполненная курица», потом Стелла сама научилась великолепно готовить это блюдо.

Да, забыл сказать, что, головной офис нашего комбината до землетрясения также находился на Кашгарке, на улице Лугина.
В тот год, учиться на факультет восточных языков поступили, только, двое ребят, Пушкин и Радик, а нам с Уткуром предложили сделать попытку на следующий год.
Уткур, со своими набранными баллами, умудрился втиснуться на заочное отделение Строительного Факультета Политехнического Института, а я, бросив работать по настоянию матери, стал заниматься с репетиторами, в том числе и с Пушкиным. Пушкину огромное спасибо за его бесплатное репетиторство со мной. А как выразить свою огромную благодарность своим родителям, тянувшие меня, двоечника и прогульщика ещё шесть лет, я просто не знаю.

Год занятий с репетиторами и пять лет учебы в ВУЗе. На следующий год, сдав на четверки все экзамены, я поступил на востфак, на отделение языка хинди. Мне было все равно какой иностранный язык будет вторым или третьим, так как я уже тогда понимал, что самое главное, это надо знать английский язык. Родителей уже нет, а я так и не успел им выразить свою безмерную любовь, огромную признательность и сыновнее уважение. Если я, может быть, кое — что и сделал для мамы, то отцу своему я ничего не дал. Не свозил его в Питер на могилу его отца (он туда без меня ездил, а мечтал поехать со мной), не свозил его на курорты, на которых он никогда и не был.

Папа, на последние свои деньги, отправлял на курорт маму со своими сестрами. Не успел подарить отцу швейцарские часы «Omega», о которых он мечтал с пятидесятых годов. А часы «Omega», купленные мною для папы в Багдаде, и которые я не успел ему привезти, так и лежат в коробке с 1980 года, рядом с его орденами, медалями, грамотами и фотографиями. Иногда я открываю шкаф и перебираю папин уголок, разглядываю фотографии, грамоты, открытки, фронтовые ордена и медали, уже не нужные ему часы «Omega», а также старые папины японские часы «Seiko»(тоже купленные в Багдаде и переданные ранее отцу с товарищем ехавшим в отпуск), и ещё более старые отцовские часы «Слава». Я могу провести у папиного уголка весь вечер, пока жена не окликнет меня раз десять.