Моя служба в Туркестанском крае. Фёдоров Г. П. (1870-1910). Часть двадцать вторая История Ташкентцы

XXII.

Поездка вдоль северной и восточной границы Афганистана. – Смерть Н. А. Иванова.

Возвратясь в Ташкент, я вновь засел за усиленную работу. Хотя подчас тяжело приходилось от чрезмерных трудов, но в то же время приятно было работать под начальством и руководительством такого умного и просвещенного знатока края, каким был Н. А. Иванов. Я сам десятки лет уже служил в крае, но моя служба проходила за письменных столом; я имел дело только с бумагой. Иванов же был самый крупный обще­ственный деятель, знавший всю Среднюю Азию, как свой соб­ственный хутор под Киевом. Не было такого самого сложного вопроса, касающегося местных нужд, который Иванов не разрешал бы тотчас же своим компетентным словом. Резолюции его были замечательны. По вопросам, требующим серьез­ной разработки или мотивированного представления в Петербург, он писал огромные резолюции, которые были так обстоятельны и так литературно изложены, что канцелярии не приходилось почти ничего измышлять. Достаточно было ограничиться почти перепиской резолюции, и представление готово. Иванов, конечно, понимал, что вся заслуга за ним, но тем не менее всегда благодарил меня за удачное исполнение его указаний.

Осенью этого года Иванов пригласил меня сопутствовать ему в поездке на юг, т.е. В крепость Кушку, а затем на пароходе по Амударье вверх от Чарджуя в укрепления Керки и Термез.

Поездка эта была очень интересная. Крепость Кушка сама по себе не представляет ничего особенно грозного, но окружающие ее по соседним высотам отдельные форты довольно внушительны. Крепость эта имеет очень серьезное значение, как наш опорный пункт на самой границе с Афганистаном и в нескольких десятках верст от чрезвычайно важного в стратегическом отношении афганского города Герата. Около Кушки располо­жены два русских селения – Полтавское и, кажется, Алексеевское. Одно из них, близ самой крепости, производит очень приятное впечатление своими чистыми домиками, массой зелени и прекрасной Школой.

Приехав в Чарджуй, мы пересели из вагона на военный [878] пароход и медленно против течения поплыли вверх. Кроме меня, Иванова сопровождали начальник штаба генерал Сахаров и начальник инженеров генерал Янушковский. Они были премилые люди, интересные компаньоны и прекрасные партнеры в винт. Много оживляла нашу кают-компанию Лидия Ивановна Иванова, по обыкновению сопровождавшая мужа.

Как Кушка на восточной границе, так Керки и Термез на северной границе Афганистана представляют собою серьезные стратегические пункты. Керки из недавнего укрепления превра­тился в очень симпатичный городок, но Термез не имел в то время никакого гражданского характера. Это было в строгом смысле слова военное поселение. Множество превосходно выстроенных казарм и отсутствие зелени придавали этому месту какой-то унылый, пасмурный вид, и только расположенный рядом Патта-Гисар (местопребывание пограничной стражи) веселил взоры массой зелени и хорошенькою церковью.

Возвратясь в Ташкент, Иванов с обычною энергией при­нялся за работу, но я стал замечать, что часто он стал глу­боко задумываться, что работа, видимо, его начала утомлять. Лидия Ивановна также говорила мне, что в своем муже она замечает какую-то перемену, и что он имеет болезненный вид. Мы убедили его посоветоваться с врачами, но последние реко­мендовали лишь отдых от трудов, т.е. поездку в отпуск. После долгих упрашиваний Лидии Ивановны Иванов, очевидно, сам сознававший, что не может с должною энергией работать, выпросил себе у Куропаткина отпуск, но, получив разрешение, отпуском все-таки не воспользовался и остался в Ташкенте.

Вскоре после этого Иванов был вызван по делам службы в Петербург, и Лидия Ивановна говорила мне, что, покончив в столице с делами, он воспользуется разрешенным ему отпу­ском. В Петербурге Иванов советовался с лучшими врачами, которые настоятельно потребовали, чтобы он поехал в Париж, где известный хирург Дуаен сделает ему операцию, после ко­торой он будет по-прежнему здоров. Иванов согласился, но в это время японцы объявили нам войну, и государь, пригласив к себе Иванова, просил его немедленно ехать обратно в край, где присутствие его в виду тревожного времени необходимо. Итак, вместо Парижа Иванов вернулся в Ташкент, и это имело для него гибельные последствия.

На обратном пути Иванов получил телеграмму о назначении Куропаткина командующим армией. Уход Алексея Николае­вича с поста военного министра, конечно, должен был принести много огорчений Иванову, которого с Куропаткиным связывали самые тесные дружеские отношения. Иванов был уже избалован отношениями к нему военного министра и главного штаба. С  [879] новым министром придется устанавливать новые отношения, и весьма возможно, что отношения эти будут неблагоприятны.

Расстроенный этим, Иванов вернулся в Ташкент совсем больным. Вскоре он слег в постель, с которой уже более не вставал. Физических страданий он, к счастью, не испытал. Он лежал все время молча, устремив глаза в одну точку. К делам он сразу охладел и только выказывал интерес к агентским телеграммам о войне, которые я ежедневно ему прочитывал.

Он скончался тихо, без страданий, потеряв сознание лишь за две-три минуты до смерти.

Иванов похоронен в соборе, рядом с К. П. Кауфманом. Никто больше (кроме одного священника) не удостоился этой чести, да и действительно во всей сорокалетней истории Туркестана только эти два человека сыграли выдающуюся роль и оказали краю огромный услуги. Эти две могилы всегда будут напоминать потомству о двух людях, всем сердцем любивших нашу среднеазиатскую колонию, много для нее потрудившихся и бывших главными, если не единственными, виновниками того, что Туркестан действительно если не теперь, то в ближайшем будущем сделается лучшим брильянтом в короне российского монарха.